Крест и стрела - Мальц Альберт - Страница 64

— Так как же насчет Вилли?

— Вообще-то я не возражаю… если мы условимся, что ферма — моя.

— Конечно, твоя. По закону. Вилли знает это.

— Я не о том. Я тоже знаю закон — ферма переходит ко мне и к моему старшему сыну. Я терпеть не могу неурядиц, вот что я хочу сказать. Когда я вернусь, я буду управлять фермой сам, и чтоб никто мне не указывал, что делать.

— А чего ради он тебе будет указывать? Ведь фермер ты, а не он.

— Кто его знает? Вот почему я хотел сперва с ним познакомиться, посмотреть, что он за птица.

— Хороший, смирный человек, Руди. Вот увидишь. Он вечером придет.

— Ладно. Если мы с ним сойдемся — отлично. Можешь выходить замуж хоть завтра. Если нет… — Он пожал плечами. — Я уже не ребенок, мать. Я все обдумал. Можешь, конечно, выходить за него, если хочешь, но я не желаю, чтоб на моей ферме кто-то путался у меня под ногами.

— Он тебе понравится, наверняка понравится, Руди.

— Ладно, вечером увидим. А теперь хватит. Я спать хочу. Две ночи не спал.

— Бедный мой мальчик! Неужели правда?

— И вчерашнюю ночь почти не спал, пришлось стоять. Что делается в поездах, ты себе не представляешь!

— Но как же насчет вечера? Ты писал с вокзала, чтобы я позвала на сегодня гостей. В первый же вечер — не пойму, зачем это.

— А ты их позвала?

— Да, но ведь ты же устал.

— Посплю днем и буду как огурчик. Ты бы посмотрела на нас во время маневров: целый день топаем, поспим четыре часа и опять топаем! Я привык… Так кто же придет вечером?

— Ты же просил позвать только Гутманов. Больше я никого не приглашала. Ну, и Вилли будет, конечно.

— Как Гедда?

— Гедду я не видела с тех пор, как ты уехал. Она работает на заводе. И мать ее тоже не видела. У нас ведь сразу после пахоты отобрали лошадей, так что в гости мы теперь не ездим. А ты Гедде писал?

— Нет.

— Что ж ты так ею интересуешься?

— Понимаешь, — усмехнулся Руди, — она мне всегда нравилась. Когда мне пообещали отпуск, я сразу стал думать о Гедде. Кто знает, может, я женюсь на ней после войны.

— Тогда ступай спать. Нельзя показываться Гедде в таком виде. В твоей комнате все приготовлено.

— А выпивка у тебя найдется? — спросил он, когда они вошли в кухню.

— Нет… полбутылки черносмородинного вина.

— Неужели та самая бурда, что мы пили, когда я уезжал?

— Да.

Руди захохотал.

— Твоим вином только грудных младенцев поить! Нет, сегодня надо выпить шампанского.

— Шампанского? Как же! Еще что прикажете, герр Линг?

— Думаешь, я шучу? — Он разорвал тяжелый сверток, привезенный с собой, и стал вытаскивать завернутые в солому бутылки. Ухмыляясь, он эффектно расставил их в ряд на столе. Бутылок было семь. — Вуаля, как говорят французишки. Сегодня пьем шампанское.

— Руди! Ведь это же, наверное, стоит бог знает сколько! Выбросить такую уйму денег!

— Во Франции, — широко улыбнулся Руди, — немецкий солдат может купить все, что хочешь, почти задаром. Ну-ка, мать, поди сюда. Чем ты пахнешь? — Он притянул ее к себе, и, громко втягивая воздух, понюхал ее шею. — Фу, фермой от тебя несет! — Он открыл рюкзак и, пошарив, вытащил маленькую яркую коробочку. — Знаешь, что такое духи? Или ты такая неотесанная деревенщина, что никогда и слова такого не слыхала?

— Конечно, знаю, — взволнованно ответила Берта. — Ты это купил мне?

— Не коровам же. У тебя когда-нибудь были духи?

— Один раз. Твой отец привез мне из города. Но не такие. Я уж вижу, что эти страшно дорогие, — возбужденно говорила она, открывая коробочку. — Я видела объявления. Настоящие французские духи, подумать только! Я буду пахнуть, как фея из сказки. — Она понюхала флакон. — Как цветы, Руди! Как в раю!

— Мать, — остановился он перед ней, — ты, кажется, писала прошлой зимой, что тебе пришлось отдать твой свитер на «зимнюю помощь»?

— Да неужели же ты мне и свитер привез, Руди? Не может быть!

Руди запустил руку в рюкзак.

— Скажу тебе правду, он не совсем новый, это образчик из магазина. Но не хуже нового. — Руди торжествующе достал свитер. — Знаешь, сколько такая штучка стоила бы в Германии?

У Берты загорелись глаза. Свитер был чисто шерстяной, мягкий, темно-красного цвета.

— Ох, Руди, милый мой, просто не верится! Да такую вещь в Германии ни за какие деньги не купишь. Разве только, если ты миллионер…

— Тебе нравится?

— Нравится? Ха! Пусть Анна Манке попробует отобрать! Я ее задушу.

— Посмотри-ка вот это! — Он вытащил две розовые ночные рубашки тонкого шелка, отделанные кружевами.

Берта онемела. На глазах ее выступили слезы. Она притянула Руди к себе и поцеловала.

— Господи, какое же это счастье иметь любящего сына!

— Ну вот, мать, опять плачешь!

— Так разве удержишься? — засмеялась Берта. — Я не посмею надеть такие вещи. Я буду похожа на киноактрису!

— Что? Ты не будешь это носить?

— Буду, конечно, буду! И буду чувствовать себя королевой. Но кто мог подумать? Господи, какие они, наверное, богатые, эти французы!

Руди расхохотался.

— Теперь уж они не богатые. Все магазины очищены. Солдаты забрали все до нитки.

— Но сколько же все это стоит, Руди?

— Я же тебе сказал, мать. Курс обмена такой, что все получается дешевле пареной репы — двадцать французских франков за одну марку. Мы идем в ресторан, заказываем обед — вино, пиво, жаркое, паштеты, и за все платим одну марку. Ну, я пошел спать. Строгий приказ: разбудить меня в пять часов. Надо еще побриться, вымыться…

— Сейчас поставлю на плиту воду. Но ты лучше поспи до шести. Вилли раньше семи не придет с завода.

— В пять часов. Вот мой приказ. Я хочу еще раз осмотреть ферму.

— Хорошо, солдатик мой, — засмеялась Берта. — В пять, так в пять.

Руди пошел к себе в комнату. А Берта, сияя от счастья, принялась готовить угощение.

Часовая стрелка наконец-то подползла к пяти. Берта остановилась перед зеркалом, еще раз бросив взгляд на свой красивый свитер. Потом тихонько вошла в комнату Руди.

Во сне лицо его стало мягче и казалось совсем детским. «И такой птенец должен пройти через все ужасы войны!» — вздрогнув, подумала Берта. Многих убивают на войне, но то чужие сыновья, а ее мальчик будет жив и невредим. Бог, конечно, сохранит его матери. Берта нагнулась и нежно поцеловала его в лоб. Как он похож на отца, подумала она. Глаза и волосы у него темные, как у нее, но во всем остальном — вылитый отец: толстый нос, густые брови, тяжелый квадратный подбородок. Конечно, он не похож на киноактера, но у него отцовский мужественный склад лица — настоящий немецкий крестьянин из здоровой семьи. В конце концов, самое важное — характер и кровь, а не красивый нос. Не у каждой матери такой заботливый сын, как ее Руди: он так аккуратно шлет письма и привозит подарки. Отец его был хорошим человеком и хорошим фермером, таким же будет и сын.

— Руди, — сказала она, тихонько тряся его за плечо, — уже пять часов.

Лицо Руди вдруг странно исказилось, он испуганно открыл глаза.

— Господи, что с тобой? — спросила Берта.

Руди облегченно вздохнул и засмеялся.

— Веришь ли, мне снились треклятые французы. — Он помотал головой и не совсем искренне засмеялся. — Будто в казарму ко мне ворвался французишка с ножом в руке. А нож длинный, как штык. Француз нагнулся надо мной, и тут я проснулся. Сволочи! Они теперь всем нам портят нервы. Ты не знаешь, что это за народ, мать. Никакой культуры. Злые, как черти. Ну, просто свиньи, да и все.

Берта погладила его лоб.

— Бедненький Руди. Какой ужас эта война!

Руди зевнул, обнажив крепкие кривые, пожелтевшие от табака зубы.

— Я бы еще поспал.

— Герр генерал, вы приказали лейтенанту разбудить вас в пять часов. Сейчас ровно пять. Я выполняю ваше приказание, герр генерал. В точности, как велено.

— Мама, как тебе идет свитер! Ух ты! Ну прямо жена банкира, ей-богу, или депутата рейхстага!

— Он мне не тесен? — озабоченно спросила она. — Боюсь, он слишком меня обтягивает.