Северный богатырь. Живой мертвец
(Романы) - Зарин Андрей Ефимович - Страница 17

— А солдат не жаль?

— От болезней хуже бы перемерли.

— Я пойду, государь, — повторил Меншиков.

Петр кивнул.

Меншиков быстро собрал новых охотников и двинулся на помощь. Войска оживились.

Бой длился уже тринадцать часов. И вдруг в самом разгаре боя пушечный рев замолк и на крепостной стене раздался редкий барабанный бой.

— Шамад бьют! — закричали в наших рядах, — прекращай бой.

— Виват! Шамад!

С того берега от батареи царя тоже раздался барабанный треск.

Бой кончился. На стене крепости взвился белый флаг, и из нее вышел молодой офицер в сопровождении барабанщика.

Голицын встретил его среди своих утомленных солдат.

— Вы сражались, как волки, — сказал он.

Поручик улыбнулся.

— Но вы сломали нам зубы. Где можно видеть фельдмаршала?

Голицын проводил его до лодки, а Ментиков вызвался проводить к фельдмаршалу.

Утомленные солдаты тут же, под стенами крепости сделали привал. Вскоре запылали костры, и стали варить пищу; раздались песни.

Фатеев и Савелов вышли к берегу реки. Савелов произнес:

— На самую стену я влезал, двоих подле меня убили, а мне нет смерти.

— А на что тебе умирать?

— Ах, я не могу жить, не зная, что с Катей!

— Так теперь узнаешь; она ведь в этих краях.

Савелов только вздохнул.

Вдруг они оба вздрогнули и остановились. До их слуха донесся словно бы вой.

— Что это? — воскликнул Савелов.

— Пойдем, посмотрим, — сказал Фатеев, и они оба побежали на доносившийся крик и скоро натолкнулись на Матусовых.

Степан лежал неподвижно, а к его груди припал огромный Семен и выл, причитая: «Степушка, очнись!» Но Степушка уже похолодел и на крик своего брата: «Вот так фортеция!» — не мог бы ответить богатырским раскатом смеха.

Савелов и Фатеев склонились над Матусовым и окликнули его.

Он поднял на них отуманенный взгляд и жалостно сказал:

— Убили!

— Убили! — грубо произнес, вытирая слезы, Фатеев. — А ты реветь? Теперь за него надо десять кургузых убить, а не причитать.

— Десять! — закричал Семен, словно очнувшись и сжимая кулаки. — Да я в тридцать клянусь! Тридцать забью, и все мало будет. Степушка, это им отрыгнется, — сказал он мертвому брату и поднялся с земли.

Петр составил ответ, который от лица Шереметева и был передан коменданту крепости. Весь гарнизон с больными и ранеными отпускался в Канцы. Коменданту, офицерам и солдатам с их женами и детьми дозволялось выступить из крепости с музыкой, распущенными знаменами и пушками, в вооружении, с порохом и пулями во рту.

Комендант принял условия и сдал крепость. Наши войска заняли караулы. Шведы выпросили три дня срока для приготовления к оставлению крепости.

Ярко светило солнце утром четырнадцатого октября, и радостное оживление царило в русском лагере.

Фельдмаршал Шереметев с государем и со всем генералитетом собирались переехать в новую русскую крепость. Полки семеновский и Преображенский собирались туда же — занять казармы.

Суетился и Митька Безродный со своей Матрешкой, собирая свой кабак.

— Не до вас, — говорил он всем, заходившим к нему, — видите — занят! Приходите ужо в фортецию, там я торг начну, — и он поспешно таскал бочонки, кружки, фляжки в большую, просторную лодку.

В то же время у самой крепости происходила торжественная церемония. От огромной бреши в стене крепости до самого берега в два ряда стояли молодцы, русские воины, а впереди них князь Голицын и другие начальники. На Неве качались две огромные шаланды. Раздалась команда: «Смирно!» В то же время загремели барабаны, раздались фанфары, и из бреши вышел сначала комендант крепости, потом три знаменосца с распущенными знаменами, потом трубачи и барабанщики и, наконец, солдаты с тяжелыми фузеями. Они опустили знамена перед Голицыным и с музыкой направились к баркасам.

— В Канцы едут! — сказал один старый солдат.

— Голубчики, да их всего до полусотни! — с сожалением воскликнул Яков.

— И то слава Богу!

— Отчего это у них щеки такие вздутые? — спросил Яков.

— Дурень! — ответил старый солдат. — Это им по положению дано столько пуль унести, сколько в рот поместится.

— И бабы! И дети!

Действительно следом за отрядом из крепости вышли женщины и дети, за ними — несколько повозок с разным скарбом и, наконец, четыре пушки.

Комендант крепости, видимо торопясь оставить опозоренный пост, кричал и волновался, распоряжаясь посадкой на шаланды. Женщины тоже кричали, дети плакали, а музыка играла какой-то торжественный марш.

Наконец все уселись. Паруса надулись, причалы были отданы, и шаланды плавно двинулись по течению. Голицын махнул шарфом. Красной линией прошел огонь про стене взятой крепости, и раздался пушечный залп, за ним — другой, третий; но это не была уже убийственная канонада, а выражение торжества.

— Виват! — загремело в рядах солдат, и при этих кликах на главной цитадели крепости ветер рванул огромный флаг и на его поле, словно рея в воздухе, распростерся в воздухе русский орел.

— Виват! — грянуло перекатом и с другого берега, и оттуда отчалила царская лодка.

Царь, веселый и радостный, стоял на руле и оживленно произнес:

— Мы назовем эту фортецию не по-старому Орешком, а Ключом; пусть будет это Шлиссельбург. С ним вся Нева наша, а с нею и море! Виват! Ты, Алексаша, — обратился он к Меншикову, — будешь первым комендантом сей фортеции. Береги ее, как свой глаз!

Шереметев и Апраксин в своих блестящих мундирах сидели недвижные, важные, чувствуя, как гордой радостью наполняются их русские сердца.

Голицын встретил Петра и поднес ему ключи от крепости. Государь обнял Голицына.

— Благодарю, Михайла Михайлович! Без тебя не было бы сего радостного дня! Жалую тебя в полковники и отпишу тебе три деревни с людишками. Сам выбери! Жалую и всех солдат, и господ офицеров! Который достойнейший?

— Все, государь! — ответил Голицын.

— Так и быть должно! — радостно ответил Петр. — А ты что не радостен? — вдруг обратился он к Матусову, на которого упал его взгляд.

— У него брата убили, — ответил за Матусова Савелов.

— Брата? Как звать? Где был?

— Семен Матусов, полка Гулица, сержант. Был под Нарвою, — быстро ответил Савелов.

Петр кивнул и пошел дальше.

Ворота крепости были открыты настежь. Гремела музыка, и, заглушая ее, раздавались залпы пушек.

— Знатная была виктория! — с чувством торжества сказал Петр. — Теперь, Алексаша, устрой великое возлияние богу Бахусу. Где мне квартира?

— В комендантском доме.

— Фатеев, — сказал Петр, — ты у меня нынче за денщика. Пойдем писать письма. Алексаша! Готовь все к пиру!

Фатеев, охваченный радостью от неожиданной милости, трепетный пошел следом за государем. Савелов посмотрел ему вслед с нескрываемой завистью.

— Задаст он ему баню! — смеясь сказал Багреев. — Ведь у него работы сейчас выше маковки будет и вся наспех.

Матусов стоял с безучастным равнодушием ко всему. Он только что вчера похоронил своего брата. Савелову было жалко его до слез.

— Семен, — окликнул он его, — пойдем выпьем! Степана не вернуть, а мы за него этим кургузым шведам дадим памяти! Пойдем!

Матусов встрепенулся. Его глаза сверкнули, кулаки сжались.

— Пойдем! — сказал он отрывисто и прибавил: — Только для этого и жить буду!

Савелов увидел Якова и позвал его с собою.

— Иди и ты! Слышь, князь обещал тебя перед царем отличить!

Яков широко улыбнулся.

— У меня денег нет.

— Глупости! Иди!

Митька уже нашел полуобгорелый дом, занял его и открыл в нем торговлю. Его рябое, скуластое лицо все обратилось в сплошную улыбку, маленькие глазки светились радостью.

— Устроился? — окликнул его Савелов. — Ну, давай нам есть и пить!

— Мигом! Эй, Матрешка! Живо!

Матрешка вырвалась из объятий преображенца и подбежала к Савелову.

Попойка в кабачке стала разгораться. Матусов, под влиянием выпитого, клялся убить пятьдесят шведов и стучал кулачищем по столу.