Северный богатырь. Живой мертвец
(Романы) - Зарин Андрей Ефимович - Страница 28

— Девка у нас тут была, тоже в белицах. Ее этот Еремеич с полюбовником изловил, ну, и…

— Что же с ней сделали? — в один голос спросили и Катя, и Софья.

— Живой в яму закопали, — побелевшими губами прошептала Матреша.

Девушки вздрогнули, и у них на время воцарилось молчание.

Но такие разговоры были между ними редки. Чаще они обменивались своими девичьими чистыми грезами и все теснее и теснее сближались друг с другом.

Скит с высокой из толстых бревен изгородью, стоявший в глубине дремучего леса, казался острогом, но, когда выпадал светлый день, девушки выходили в лес и бродили по глухим тропинкам, хотя в лесу уже было грустно. Осень была на исходе и чувствовалась близость суровой зимы. Птицы не пели, и только белки, готовясь к зимней спячке, хлопотливо прыгали по ветвям деревьев, да время от времени ухал филин.

Однажды девушки сидели на поваленном дереве и грызли собранные орехи; вдруг перед ними объявился человек — высокий, широкий, с мерзким, хитрым лицом, с рыжими волосами, которые копной выбивались из порыжелой скуфейки; в дырявом подряснике и босоногий. Он умильно поглядел на девушек и хриплым голосом спросил:

— Девушки-красавицы, как мне тут пройти к добрым людям, во имя Иисуса душу спасти?

— А иди, божий человек… — начала Матреша, но Катя вдруг закричала не своим голосом: «Он, он! Иуда!» — и бросилась бежать по тропинке.

Девушек охватил панический страх, и они побежали за ней.

— Тот, что батюшку выдал! — крикнула Катя.

— Бежим, девоньки! — испуганно пробормотала Ольга, и они побежали еще скорее.

Агафошка пустился за ними.

Девушки испуганно вбежали во двор.

— Ефрем, Ефремушка, — закричала Катя, увидев Ефрема на дворе, — наш враг тут!

— Кто?

Софья поспешно объяснила.

Ефрем отвязал собаку и тотчас выбежал за калитку.

Агафошка растерялся. Что за диво? Вот только что девушки бежали по этой тропинке, свернули будто за эти кусты, и вдруг никого — словно они сквозь землю ушли. Не может быть этого! Агафошка стал осторожно пробираться по густой заросли, как вдруг услышал тяжелое сопенье и рычанье; он оглянулся и с диким воем пустился наутек. За ним с ревом помчалась громадная собака.

— Ну, вот мы и приехали! — радостно воскликнул Савелов, когда на горизонте показалась зеленая крыша приземистого монастырского здания. — Ехали, ехали. Я думал, и конца не будет!

— Еще с добрый час езды, — ответил Багреев. — Навались, ребятушки! — сказал он мужикам, везшим их на широком баркасе.

— А ну-ка, Кузя, понавались! — крикнул рослый мужик, а затем, поплевав на руки, упер длинный шест в дно быстрой реки и побежал по узкому борту баркаса.

Другие рабочие бежали тоже, и баркас плавно двигался по быстрому Волхову, обрамленному с обеих сторон густым лесом теперь темных бесшумных деревьев.

— Теперь скоро и замерзать Волхову, — сказал Багреев старшему мужику.

— Никогда этого не будет! С тех пор как Новгород наш воли лишили и утопили вечевой колокол, никогда ему не замерзнуть. Бежит волна, омывает колокол, а как какая беда ежели, он должен звонить и мы — его слышать. А ежели вода замерзнет, как услышим?

Багреев улыбнулся и обратился к Савелову.

— Тебе, кажется, охота прямо на берег прыгнуть?

— А то как же! — ответил Савелов. — Ты пойми, радость-то у меня какая! Ведь встретились, разминулись и как в воду, а теперь вдруг и ее нашел, и знаю, что она любит, и, может быть, еще до полудня увижу ее, мою голубицу! Сердце-то словно выскочить хочет. Вот ей-Богу!..

Багреев сочувственно кивнул ему и глубоко вздохнул. С совсем иными чувствами ехал он исполнять чужую прихоть.

— Чаль! Чаль к пристани! Э-эй! — стал вдруг орать рыжий мужик, и рабочие суетливо забегали по баркасу.

На убогой пристани, представлявшей простой деревянный настил, засуетились люди. Закинули веревку; баркас потянули теперь за нее с берега веревкой, и он грузно подходил к пристани, на которой уже толпился народ, с любопытством глядя на двух военных, державших в поводу рослых коней. Наконец он ударился о настил и его причалили багром. Мужики достали широкие доски и положили их с борта на настил пристани.

Багреев заплатил рыжему мужику условленную плату и осторожно повел своего коня на берег. Савелов пошел за ним.

Из собравшейся толпы вышел степенный мужчина в поддевке из синего сукна и, низко поклонившись им, сказал:

— Не обессудьте, честные бояре! Может, вы из государева войска едете? Может, что про государеву войну слышали?

— Верно, почтенный, — ответил Багреев, — от царева войска едем. А про дела скажу вам, — и он громким, торжественным голосом произнес: — Сего года, октября одиннадцатого, царь наш Петр Алексеевич со своими войсками взял после жестокого боя шведскую крепость Нотебург, а четырнадцатого вошел в нее и назвал ее Шлиссельбургом! Многие лета государю! Виват!

Общий восторг овладел толпой.

— Многие лета! Виват! Слава государю! — раздались радостные клики, и шапки тучей полетели в воздух. — В храм Божий!.. Помолимся!.. С нами Бог!

— Не знаю, как величать вас, бояре, — заговорил тот же купец, — дозвольте вас на радостный пир позвать!

— Некогда, добрый человек, — ответил Багреев, — мы прямо к воеводе. Укажи дорогу!

Багреев и Савелов сели на коней и тронулись. Толпа окружила их тесным кольцом и, громко крича, провожала к воеводе.

— Что за шум? — сказал последний, прислушиваясь из своих хором к доносящемуся гулу.

— Батюшка! — вбежал к нему испуганный холоп, — народ бежит и кричит, до тебя царских послов ведут. Слышь, город у шведов взяли!

— Давай кафтан, дурень! Где моя горлатная шапка?

Воевода засуетился и едва успел выбежать к себе на крыльцо, как Багреев с Савеловым уже входили во двор, а за ними с криками валила толпа. Воевода, несмотря на тучность, мигом сбежал с крыльца и уже хотел опуститься на колени, как Багреев поспешил сказать ему:

— От боярина Шереметева!

— А! — вздохнув произнес воевода и, приняв важную осанку, сказал: — Милости прошу! Не обессудьте!

— Угощения, воевода! Давай пива и браги! — кричали голоса.

— Я вас! Эй, вы, — закричал воевода челяди, — гони их взашей! С чего расшумелись?

Багреев остановился и объяснил ему причину волнения.

— С нами Бог, — набожно перекрестился воевода, — истинная радость! Наше угощение по обычаю сделать. Эй, позвать ко мне дьяка! Милости прошу, дорогие гости! — и он, взяв под локоть бравых офицеров, стал подниматься на крыльцо.

В сенях стоял ключник, держа на подносе серебряные стопы с медом.

— Не обессудьте! С дорожки! — предложил гостям воевода.

Багреев и Савелов взяли стопы.

— Во здравие царя! — сказал Багреев.

— Виват! — подхватил Савелов, и они отпили.

— Тебе, воевода, во здравие! — сказал снова Багреев, и они допили свои стопы, а воевода им низко кланялся.

— Стопы дорогим гостям в горенку снеси, — сказал он ключнику и повел гостей в трапезную.

— Что же это ты без хозяйки, что ли? — спросил Багреев.

— Холостой, батюшка!

— И бабы нет?

— Баба есть, да не моя. Боярин, как в поход шел, поручил мне свою девку, да наказал беречь, как глаз. Так я ее в светелке держу и никуда не пускаю… даже гулять. Вишь, полонянка она. А все же дюже красивая девка!

«Ах, басурман! — Багреев сжал кулаки, — он ее, бедную, как в остроге держал!»

— Боярин меня за нею прислал, — резко сказал он, — вот послание! Сейчас ее выпусти и сюда приведи!

Воевода смутился, беря сверток.

— Сейчас, господин мой! Подожди только, дьяк придет. Я-то сам в грамоте не силен. Эй, что же Кузьмич не идет!

— Иду, иду! Кх… кх… — раздался сиплый голос, и в горницу вкатился дьяк и отвесил тотчас низкие поклоны Багрееву и Савелову.

— На, чти! — ткнул ему воевода бумагу.

Дьяк тотчас развернул письмо и сипло прочел:

— «Новгородскому воеводе, Ферапонту Бельскому, от боярина Шереметева наказ. Мариенбургскую полонянку поручику Багрееву сдать в целости и оказать всякое пособие для отправки оной. А крепость Нотебург взята и названа Шлиссельбургом. О том ведать».