Боярин (СИ) - Галкин Роман - Страница 23

— Да я, Петр Лександрыч, самолично слышал, как он кричал тем, на которых мы наткнулись, мол, свой он. И даже по имени некоего пана называл. Мол, нешто тот не узнает его? Я как услышал, так сразу ходу.

— Может, ты, Алексашка, чего не так понял?

— Все я так понял. Ежели он их ранее не знал, то отчего же по именам обращался? Враг он, Петр Лександрыч. Точно тебе говорю — враг.

— Не враг я! — не выдерживаю и пытаюсь сесть.

Кое-как приподнявшись, а сделать это со связанными за спиной руками не легко, снова со стоном опускаюсь на снег. Опять кружится голова и душит тошнота — видать, неплохо приложился головой оземь.

— Погоди, — слышу властный голос князя, вероятно, предупреждающего какое-то действие ретивого денщика. — Расскажи-ка нам, Дмитрий Станиславович, отчего это ты с такой радостью к вражеской компании кинулся? И откуда тебе эти люди известны? А коли, они тебе известны, то поведай заодно, кто они такие и какого лиха здесь ищут?

Вот и что я должен поведать этому долговязому? Теперь-то я понял, почему Меньшиков принял меня за врага — он услышал, как я обращался к пану Чиниге, призывая того вспомнить меня, и сделал соответствующие выводы. Ну и как мне теперь оправдаться? Как заставить поверить в то, что всего лишь хотел отвлечь вражину, пытаясь сохранить себе жизнь? И самое главное, что ответить на первый княжеский вопрос — за каким я вообще поперся к тому гостеприимному костерку? Сказать правду, которая выглядит полным бредом? Я бы на его месте счел такое объяснение издевательством, со всеми вытекающими отовсюду последствиями.

Наконец, с трудом усевшись и переждав приступ головокружения, решаю, что лучший способ оправдаться — наехать на обвинителя.

— Ты бы, Петр Александрыч, подыскал себе денщика посмышленее. Такой и до беды доведет по глупости.

— Сиди, — скомандовал Светлейший, подняв руку ладонью в сторону встрепенувшегося Алексашки, и обратился ко мне: — Говори яснее.

— Если бы за последние сутки я не успел узнать этого парня, — киваю на возмущенного денщика, — то сейчас был бы уверен, что он пытается избавиться от меня из-за припрятанного в лесу золота. Типа, убрать ненужного свидетеля, а самому втихаря заныкать золотишко. Или не так уж ты и прост, и я угадал твои намерения? А, Александр?

Меньшиков буквально задохнулся от нахлынувших на него эмоций. И судя по его, выпученным в негодовании, глазам, среди этих эмоций не было ни одной положительной.

То разевая, то закрывая рот, он медленно встал с кучи веток. Мне стало не по себе и я отчаянно задергал надежно связанными руками.

— Охолони! Охолони, говорю! — крикнул на денщика князь.

Однако Меньшиков будто не услышал и продолжил медленно надвигаться на меня. Дорогу ему заступил Федор и, положив руки на Алексашкины плечи, молча толкнул его назад. В свет костра выступили двое гвардейцев, готовые выполнить любой приказ Петра Александровича, или же Федора.

— Да что ж он такое говорит-то, а? Петр Лександрыч, да разе ж я не доказал свою верность? Да разе ж я… Да на кой мне то золото? Я же…

— А ну, сядь да замолчи, — властно скомандовал князь, и Алексашка послушно уселся на ворох веток.

— Теперь говори, о каком золоте вы тут собачитесь?

Как я понял, у Меньшикова до сих пор не было времени рассказать о зарытых в снегу золотых монетах. Да оно и понятно, не до того видать было. Слушая его рассказ, жду, что он повернет как-нибудь так, чтобы выставить меня виноватым. Но его рассказ оказывается на удивление правдив и лаконичен.

— Ну вот, обращается к рассказчику князь, дослушав до конца повествования. — И чего ж по-твоему Дмитрий спасал тебя да бил врагов, ежели он с ними заодно?

— Дык, я же сам слышал… — Меньшиков озадаченно уставился на меня, будто ища поддержки. Мол, ну сознайся давай, чего тебе стоит?

— Может, развяжете мне руки? — подаю голос, чувствуя некую разрядку в скопившемся вокруг меня напряжении. Все-таки долговязому нельзя отказать в благоразумии. Не зря он в столь молодом возрасте Светлейшим стал.

Князь кивнул на меня. Кто-то тут же завозился за спиной, с сопением распутывая веревку, видать резать пожалел.

Руки действительно затекли и, освободившись, нестерпимо раззуделись от прилива свежей крови. Размяв кисти, перебираюсь на свободный ворох веток. Голова все еще кружится, но тошнота пока отступила. Краем глаза замечаю, что сзади подошли и остановились две фигуры. Как говорится, доверяют, но охраняют. Ну и пусть охраняют, секьюрити, блин.

— Рассказывай, — коротко бросает мне Светлейший, дождавшись, когда я окончательно устроюсь возле костра.

Начинаю рассказывать издалека, с того места, когда Алексашка почуял запах дыма, надеясь по ходу неспешного повествование придумать что-нибудь правдоподобное. По ходу вставляю размышления на тему, что если бы ветерок дул с другой стороны, то мы бы почуяли дым не вражеского костра, а как раз княжеского, и пришли бы куда надо, и не было бы никакого недоразумения.

Дойдя, наконец, до того момента, когда мы подобрались к вражеской стоянке, и так ничего и не придумав, сообщаю, будто увидев, что врагов всего-то с десяток, решил сходу напасть на них. Мол, думал, что Алексашка поддержит меня, и мы, неожиданным наскоком, покрошим их в капусту. Однако когда, пришибив парочку первых попавшихся под руку, заметил, что товарищ, на которого я так надеялся, и не думает нападать на врагов, а позорно ретировался в неизвестном направлении, то понял, что одному мне с эдакой толпой не справиться. Вот и сделал попытку заговорить ихнего главного, имя которого узнал из обращения к нему одного из сидевших у костра. С этого момента я рассказывал чистую правду, а потому повествование пошло более уверенно.

— Ежели вы не напали бы на меня предательски, то можно было бы сообща вернуться, да изничтожить гадов, — сетую, закончив рассказ. — Их там осталось-то всего ничего. Заодно провизией разжились бы.

— Экий ты храбрец, — то ли с одобрением, то ли с недоверием говорит Федор, так и стоявший рядом. Похоже, это на его ворох веток я приземлился.

— Так говоришь, их там всего с десяток было? — прищурившись, будто что-то обдумывая, спрашивает князь.

— У костра девять было. Кто-то еще в карауле стоял. Двоих я точно уделал, — о том, что одного из них пристрелил свой же, скромно умалчиваю.

— Караульного Алексашка зарубил, — сообщает князь и переводит взгляд на денщика. — Верно?

Тот молча кивает.

— Может, стоит наведаться к ним, как считаешь, Федор Савелич? — обращается Петр Александрович к единственному оставшемуся подле него боярину. — Больно охота мне разузнать, кто они такие, да кем посланы и почто?

— Оно можно, — соглашается тот. — Только странно, что мало их так.

— Я тоже об этом думал, — поддакиваю боярину, вспоминая свои размышления. — Возможно, они растянулись вдоль опушки небольшими группами, дабы охватить большую территорию. Но, когда я второй раз на них наткнулся, то не заметил, чтобы кто-то подошел к ним на шум. А выстрел должен был быть далеко слышен.

— Может, не успели? — предполагает Федор.

— Вряд ли. Я довольно долго по лесу кружил.

— Вот и нечего гадать. Все узнаем на месте, — князь встал и, наполовину вытянув из ножен саблю, резко вогнал ее обратно, словно герой боевика, передергивающий затвор дробовика перед лихим делом.

— Дык, а… — Алексашка вопросительно перевел взгляд с Петра Александровича на меня, как бы спрашивая, не связать ли этого субчика заново на всякий случай?

— Я ему верю, — отмахнулся князь, но, сделав шаг от костра, снова повернулся к денщику, бросив: — Но ты будь подле него. Мало ли. Так что, ежели что…

Это недосказанное «ежели что», отразившись в суровом взгляде Меньшикова, холодком пробежало по моей спине. Вот и думай теперь, кого больше опасаться — то ли тех парней в серых шинелях, то ли княжеского денщика, воспылавшего ко мне непонятной неприязнью.

Обращаю внимание на то, что князь слегка прихрамывает, и вспоминаю разговор о его ранении. Из-за долгополой шубы не ясно, куда его зацепили, но рана, скорее всего, несерьезная, если так легко передвигается.