Горькая лаванда - Грин Дженнифер - Страница 23

— А если я не верну собаку, то и приходить не надо?

— Наверное, надо. Она сказала, что можешь прийти поговорить, с собакой или без. Но…

— Еще какое «но»?

— Кто-то ее здорово отделал.

Боб чуть не лишился рассудка.

— Что-о-о?

— Ты просто не узнаешь ее. Если все-таки пойдешь к ней на ужин, не говори, что она выглядит страшно, как модель с обложки. Она жутко расстроится, а я не хочу, чтобы Камилла расстраивалась. Не всегда же надо судить человека по его внешности!

У Боба отлегло от сердца:

— Сын, ты меня в гроб вгонишь!

— Она выглядит ужасно, — повторил Саймон, — но ты как бы не замечай. Она же уже ничего не может изменить!

Из описаний сына невозможно было сделать заключение о новой внешности Камиллы, и тем не менее Боб успокоился.

Без четверти семь Боб вышел из душа, выбритый и приодевшийся, но все еще не уверенный, надо ли ехать к Камилле. На это требовалось изрядная доля решимости. Последнюю неделю они виделись ежедневно, но Бобу, благодаря болтливым близнецам, удавалось отмалчиваться. Один он давно бы сбежал от ее испытующего взгляда.

И все же без пяти семь он сел в свой пикап. На этом настояли отец и сыновья. Нельзя же принять подарок без единого слова благодарности! Боб, конечно, мог бы свернуть на дорогу, ведущую в Белые Холмы, но все трое бдительно следили за ним из окна.

Ровно через две минуты он затормозил у коттеджа Камиллы. Кошка и пес лежали на веранде и даже не дали себе труда посторониться, чтобы пропустить гостя. Он перешагнул через них и постучал. Тишина.

— Камилла!

Когда она открыла незапертую дверь, у него перехватило дыхание.

От потерянного изломанного существа не осталось и следа. Перед ним стояла уверенная в себе женщина в ослепительном красном платье, под которым явно ничего не было. Строгий крой подчеркивал округлые загорелые плечи, тонкую шею и ложбинку между грудей. Черные, в пол-лица глаза смотрели вызывающе. Всклокоченные лохмы превратились в изысканное каре, оттенявшее матовый блеск ее кожи. Рот полыхал греховным красным. Во всем ее облике было что-то настолько сексуальное, что сводило с ума. Ну, Боб-то уже давно был не в своем уме.

— Ты вовремя.

— Я старался. — Он передал ей бутылку вина.

Отец и близнецы убедили его, что явиться к ужину без вина — то же, что появиться раздетым в обществе. Его несказанно удивило, что мальчики, которые не выносят женщин, придают такое значение этикету.

— Может, это не то вино…

— «Не того вина» не бывает. И прежде чем ты скажешь что-нибудь против дога…

Против? Что он мог сказать против? Сейчас он любил всех собак на свете и не смог бы отличить пуделя от пони. Он видел только Камиллу и не мог отвести от нее взгляда. Вот оно, то, чего он добивался. Здоровая женщина, готовая ко всем превратностям жизни.

— Боб, я знаю, что Гортензия была для тебя шоком, но…

…Но он понимал, что когда-то использовал несчастную потерянную женщину, и настал час расплаты.

Через открытую дверь были видны задняя веранда и сад. Там стоял накрытый стол, на котором горели две свечи. Боб чуть было не лишился рассудка.

— Что это значит? — невольно произнес он вслух.

Камилла проследила за его взглядом и улыбнулась.

— Это значит, что ужин надо есть горячим. Идем, все, что ты думаешь по поводу пса, скажешь мне за столом.

Она проводила его в сад, усадила за стол напротив себя, разлила по бокалам вино и стала наполнять его тарелку, но ее движения не были такими раскованными, как платье и макияж. И голос звучал хрипловато.

— Вчера я прошлась по лавандовому полю. И все во мне перевернулось. Еще недавно оно являло собой дикие прерии, а сейчас — ухоженную плантацию, которую нужно только оставить в покое. Обрезка и перегной сделали свое дело. Лаванда вернулась к жизни. Дальнейшее уже от меня не зависит.

Боб уже собрался было отведать салата и аппетитно шкварчавшего мяса, но последнее замечание Камиллы выбило его из колеи.

— Ты собираешься уехать, не дождавшись урожая?

— Как я могу? Конечно, лаванда — начинание Виолетты, но разве ей одной справиться? Я не могу бросить сестру на произвол судьбы. Но речь сейчас не об этом. Я знаю, что мне понадобилась целая вечность, чтобы сделать этот шаг. Я жила как бродяжка во временном пристанище…

— Чепуха! Ты никогда не была бродяжкой!

— Ладно, ладно. Но близко к тому. — Боб не мог проглотить ни кусочка, зато Камилла ела с большим аппетитом. — Так вот, пока я бродила по полю, мне пришла в голову мысль, что розовое масло ценится выше лавандового. А вырастить плантацию роз куда сложнее, чем поле лаванды. Лаванде достаточно бедной каменистой почвы, немного перегноя и чуточку внимания. А розам надо больше. Но ведь ты и сам знаешь все это, Макдагл?

Светская беседа была милой и занимательной, но она уже начала действовать ему на нервы.

— Куда ты гнешь? — не выдержал Боб. — Чего хочешь?

Камилла проглотила кусочек мяса и запила глотком вина.

— Быть с тобой.

— Не понял.

— Тебе не нравится мое французское жаркое?

— С чего ты взяла?

— Тогда хотя бы попробуй!

— Что ты только что сказала?

— Что хочу быть… жить с тобой. — Камилла улыбнулась своей загадочной улыбкой. — Я думала, ты все понял, когда я привезла тебе собаку и пригласила на ужин.

У Боба в горле застрял ком.

— Я знаю, что была эгоисткой. Всю весну я вела себя так, будто была единственной, кому плохо в этой жизни.

— Но тебе было плохо!

— Да. Я тосковала по Роберту. Это несправедливо, что он так нелепо расстался с жизнью. Я не знала, как справиться с чувством вины. А потом появился ты, с твоим сдержанным сочувствием. Ты не носился со мной — ты поносил меня! И был прав! — Камилла наклонила голову. — Я как лаванда, Боб. Если меня изнежить, я становлюсь слабой и нежизнеспособной. Но если мне дать шанс, я превозмогаю боль и становлюсь сильной.

— Ты говорила что-то о том, что хочешь жить со мной. — Боб не мог больше слушать ее философские разглагольствования.

— Подожди, еще дойдем до этого. — Камилла протянула ему кусок лавандового пирога Виолетты. Боб машинально положил его себе на тарелку. — Ты вернул меня к жизни. Но я была полной эгоисткой, зацикленной на себе. Я не видела, как ты страдаешь.

— Что?

— Что тебе тоже приходится оправляться от потери. Не меньшей, чем моя. Но ты должен был быть сильным ради твоих мальчиков. И тебе было труднее превозмочь свое горе…

— Мне нечего превозмогать!

— Боб, она круглая дура, что не ценила тебя! Мне ее даже жалко. Она спохватилась, да поздно! Я представить себе не могу, какая женщина, будучи в здравом уме, может пренебречь тобою! Она точно сошла с ума!

Боб не сразу понял, что речь шла о его бывшей жене.

— Так что о…

— Да, я любила Роберта, — проговорила Камилла, — и я благодарна тебе, что ты понял, потому что это много для меня значит. Но потом я встретила тебя, и ты открыл мне целый мир. Ты не отворачивался, а шел напролом, чтобы вернуть мне меня. И… и это самая прекрасная любовь на свете, о которой я не подозревала, но теперь знаю и буду бороться за нее!

Камилла вскочила и бросилась к нему. И вдруг остановилась, не уверенная, нужен ли ему этот порыв. Не долго думая, Боб ринулся ей навстречу, обнял и усадил к себе на колени.

— Не хочешь меня поцеловать, Макдагл?

— Будь уверена, я тебя не только поцелую. Но сначала повтори, что ты там говорила о «жить с тобой»? Я не могу поверить, Милл!

— Я тоже, Боб. Но ты подвиг меня к этому!

Она крепко прижалась к нему. Боб наморщил лоб и, с трудом преодолевая застенчивость, проговорил:

— Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, Боб. И собаку, и кошку, которых ты навязал мне, и Гортензию, и твоего старика, и, конечно, твоих бесподобных мальчишек. И я не отдам вас никому. Особенно тебя, Макдагл! Никому и никогда!

Камилла наклонилась, чтобы поцеловать его, но Боб оказался проворнее. «Ты заслонил мне собою весь белый свет, — подумала Камилла, — но поверь, я сделаю все возможное, чтобы ты, куда ни посмотришь, во всем видел меня! Моя жизнь и любовь принадлежат тебе!»