Белка - Ким Анатолий Андреевич - Страница 39
- Предыдущая
- 39/90
- Следующая
Он будет просить подаяние и жить милостыней, тем более что много еды ему, кажется, и не понадобится теперь. Но самое главное, что он неожиданно обрел в своем новом положении, - это избавление от тоски и жгучего чувства нежелания жить, чем были омрачены все последние его дни перед гибелью. Причины, вызывавшие подобное нежелание у юноши, конечно, не исчезли, и по-прежнему звери, столь удачно маскируясь под людей, портили жизнь, и поэтому вся земля кипела ненавистью и злобой, и свиньи на ней были отменно толсты и счастливы но у воскресшего Мити ко всему этому появилось новое отношение, безопасное для его души, которая словно прошла в своем накале через некую критическую температуру и из твердой, как кристалл, и болезненно отзывчивой на каждый внешний удар стала полувоздушной - неуязвимой для любого удара. Митя прошел через смерть и затем с необычайной настойчивостью восстал из гроба для того, чтобы завершить собою некий процесс, который не мог остаться незавершенным. На сердце Мити был покой, высокий и невозмутимый, как небо нового утра.
Но хотелось Мите Акутину выяснить одно обстоятельство для начала, и он решил найти своего убийцу. Он выбрался к воротам кладбища, где в этот час еще было пустынно, и думал, что скоро хлынут людские реки по улицам, настанет утренний час пик, - и тут же был подхвачен широким человеческим потоком, устремленным ко входу станции метро, у самых дверей сжат телами людей, таких же беспомощных, как он сам, влекомых чудовищной силой напора в пасть подземки, которая, напрягая свое бетонное горло, проглатывала обычную утреннюю порцию пассажиров.
Многоглавое безобидное чудище, ты выглядишь, как бесподобный гигантский спрут, твоя кольцевая линия вызывает в памяти круги ада, но ты не спрут и не адское помещение, ты самое милосердное чудище громадного города, в твоем каменном чреве не гибнет мелочь человеческая, ты терпеливо пропускаешь ее через длинную грохочущую каменную утробу и вновь извергаешь наверх, под солнце и небо, высосав из каждого лишь желтую капельку медной монеты - пятачок. Ты самый непритязательный едок, гастроном демократического толка, с невозмутимостью глотаешь и благоухающую французскими духами московскую даму, и пропахшую потом, с растрепанными волосами цыганку; сурового отрока в черном мундире с красными лампасами -суворовца и дядьку из провинции, низко надвинувшего кепочку на свои хитрые глазки; пучеглазую толстуху, которая подозрительно смотрит под ноги на ленту эскалатора, прежде чем ступить на нее, и элегантного морского офицера с блестящим, новым "дипломатом" в руке; баскетболистку двух метров ростом и почтенную чету лилипутов в золоте, в жемчугах, со старческими личиками новорожденных младенцев; негритянского юношу в розовых штанах, с курчавой бородкой, с походкою газели, и бабку в бурой шали, с двумя набитыми сумками, перекинутыми через плечо, которая с неожиданной резвостью совершает прыжок, вскакивая на самодвижущуюся лестницу... Пожилые кавказцы с бритыми щеками и пронзительными глазами, в огромных, плоских кепках; иностранные туристы в вельвете, замше и потертых джинсах, с европейским вежливо-отчужденным выражением лиц; чинные стандартные дамы, небольшие начальницы ведомств и учреждений, отягощенные служебной ответственностью и глубоко спрятанными семейными тревогами; стайки студенток, вызывающе щебечущих и по ходу разговора цепко осматривающих друг дружку, соседей, соседок; меланхолические длинноволосые юноши с бледными лицами, на которых непостижимым образом соединяются черты невинности и многоопытности; молодые, хмуроватые милиционеры - держатся вместе, едут то ли на службу, то ли со службы домой; мужчины, женщины - не безликие, но столь многоликие, что друг от друга почти неотличимы. Великая толпа! Люди раннего утра. Едут к месту своей работы, на мирную битву за право прожить этот день. Лелеют в душе надежды и желания, которые сбудутся или нет, - но все смешается в череде грядущих дней и ночей, вольется в синеву небес, и далекая музыка, едва уловимая на слух, коснется чьих-то ушей и возбудит в слушателе томление новых желаний. И я плыву в потоке эфемерных желаний, будущее которых такое же, как их прошлое - я сам такая же эфемерида, как и вы, моя бесценная, так почему же вы отвергли в свое время меня?
Митя Акутин выбрался из вагона подземного поезда, остановился посреди громадного вестибюля и, подняв голову, стал следить за летающими в воздухе крылатыми существами. Их было так много, что, в сущности, они не летали, а беспомощно барахтались друг возле друга, хлопая крыльями. "Хорошо, что моего ангела-хранителя уже нет среди них", - подумал Митя. Жалко их было. Потеряв своих подопечных, которые без них влезли в вагоны и уехали, они теперь бессмысленно месили воздух, толклись под потолком станции, и многие ангелы, отчаявшись, безрассудно ныряли в черный зев тоннеля, надеясь догнать ушедший поезд. Л из другого тоннеля, откуда должна была появиться встречная электричка, вдруг начинали вылетать один за другим, а вскоре вываливаться скопом те, что влезли в тоннель на предыдущей станции, - их теперь, со страшной скоростью, в грохоте и лязге, подгонял поезд. Он вылетал из черной дыры, весь в пуху и в перьях ангелов, гоня перед собою их встрепанную, смятую стаю.
Митя направился к выходу, по пути заметив, что людская толпа, в которой было много нарядных женщин, выглядит не менее сказочно, чем, например, карнавальные толпы в картинах старых итальянцев. Существует, конечно, определенный облик каждой эпохи, выраженный внешним видом человеческой толпы, но во всякие времена - с с тех пор как люди стали собираться в нарядные толпы, - несмотря на различие в одежде, вид со вкусом одетых, мирных, довольных собою людей бывал праздничен, сказочен и таинствен. Люди красивы - художники разных времен понимали это и передавали в своих картинах загадочный праздник жизни шумный карнавал на бескрайних пустырях вечности.
Вдруг кто-то тронул его за плечо, и Митя живо обернулся, радуясь этому первому прикосновению к себе. Небольшой старичок с подстриженной седой эспаньолкой, со впалыми щеками голодаря, но с очень живыми, круглыми глазами стоял и смотрел с улыбкою на Митю. Он узнал в старичке одного из натурщиков, а именно того, которого всегда приглашали на уроки пластической анатомии: старичок, несмотря на почтенный возраст, голодное лицо и малый рост, был отменно сложен, мускулист и, главное, мог рельефно напрячь любую группу мышц, какую просила преподавательница, стоя возле него с указкой. Старик в своем деле был мастак, Митя не раз рисовал его, но не помнил, чтобы они вступали в беседу или перекинулись хотя бы парой слов... А тут старичок весь засветился в приятнейшей улыбке, радостно задвигал ушами и дружественно держал свою легкую, твердую руку на Митином плече. И Митя понял, что натурщик, должно быть, ничего не слышал о его гибели, коли при встрече не выразил ни удивления, ни страха, а один только сплошной восторг. Подошел с грохотом поезд, и старичок, в последний раз энергически и деликатно хлопнул парня по плечу, так и не молвил ни слова и быстренько удалился, чтобы уже никогда больше не встретиться Мите. А он направился дальше и, поднимаясь на эскалаторе, жадно вглядывался в лица едущих навстречу людей.
- Предыдущая
- 39/90
- Следующая
