Скрипачка - Бочарова Татьяна - Страница 12

— Вы небось дом-то наш не случайно выбрали, — продолжил хозяин, входя в комнату и усаживаясь на диван. — Тут все больше люди состоятельные живут. А я здесь по случаю оказался, поменялся с невесткой и сыном. Им в центр хотелось, а это окраина, хоть дом сам по себе хороший.

— Ничего, для нас интересны все слои населения, а не только состоятельные.

— Ну коли так, то можете начинать. — Старичок кивнул Альке на кресло, стоявшее перед телевизором. — Я к вашим услугам.

Алька нацелилась ручкой в блокнот и выдала первый вопрос, который придумала еще в лифте:

— Из скольких человек состоит ваша семья?

— Один я, — вздохнул хозяин. — Жена три года как умерла. Дети давно взрослые, разъехались.

Алька сочувственно кивнула и продолжала. Вопросы сыпались как из рога изобилия — Алька призвала на помощь всю свою фантазию.

Старичок терпеливо и спокойно отвечал Альке, хотя многие вопросы — пользуетесь ли вы сотовым телефоном, есть ли у вас автомобиль, как часто вы ездите за границу — вызывали у него на лице грустную улыбку. Однако Алька решила играть роль до конца. План ее заключался в том, чтобы с опроса плавно перейти к обсуждению жильцов соседних квартир и постепенно подобраться к покойному Кретову. Она уже собиралась начинать осуществлять задуманное, как вдруг последний ее вопрос о том, где анкетируемый предпочитает покупать продукты питания — на оптовых рынках, в магазинах поблизости или в супермаркетах, — вызвал у хозяина неожиданное раздражение.

— Где ж я могу их покупать? — досадливо поморщился старичок. — Конечно, на оптовом рынке. Это только мой сосед специалист был по супермаркетам.

— Который сосед? — осторожно поинтересовалась Алька, боясь спугнуть нежданно-негаданно привалившую удачу. — Справа или слева?

— Да слева, — охотно отозвался старичок. — Тот, которого убили недавно.

— Убили? — Алька округлила глаза.

— Ну да. Я, грешным делом, завидовал ему, глупый человек. А вот поди ж ты, не довела его до добра такая жизнь.

— Завидовали? — Алька отложила блокнот в сторону. — Чему же вы завидовали? И какая жизнь не довела вашего соседа до добра?

Старичок нахмурился, сердито поджав губы.

— Удивлялся я на него, на Павла-то Тимофеевича, — проговорил он, кивнув на стену, за которой находилась квартира Кретова. — Чуть-чуть меня помоложе, а жил совершенно иначе. Мы с покойной женой, бывало, тянем от пенсии до пенсии, а он машины меняет одну за другой. Конечно, работал он до последнего, да только многие работают, а достатка такого все одно нет. Но не это даже главное. — Он доверительно придвинулся к Альке поближе. — Я вот чего понять не мог. Сам я с женой прожил сорок лет, двоих детей вырастил. Всякое было, но чтоб налево смотреть — этого ни-ни, никогда! А Павел Тимофеевич покойный, царствие ему небесное, ходок был, каких поискать. Когда в этот дом въехали, у него вторая жена была, Зина. С первой он развелся. Зинаида моложе его была, умница, красавица, а он и с ней умудрялся ссориться каждый день. До драк иногда доходило. Потом он Зину выставил, снова один остался. К тому времени уже совсем старик стал, болезни всякие вылезли у него. Мы думали, наконец остепенится, да не тут-то было. Не прошло полгода, как Зинаида уехала, глядь — к нему новая женщина ходит. Да какая женщина! — Старичок покачал головой.

— Какая? — полюбопытствовала Алька.

— Молодая, в дочери ему годится. Красивая, фигуристая, ростом на голову его выше. Тут все мысли о радикулите да давлении, а сосед на автомобиле с красоткой разъезжает, пакеты полные таскает из этого самого супермаркета! Ну не обидно ли?

— Обидно, — со смехом согласилась Алька. На самом деле ей было вовсе не смешно. Известие о том, что у Кретова существовала молодая любовница, сразило ее наповал. На репетиции Павел Тимофеевич приходил усталый, злой, еле живой, и Алька представить себе не могла, что он может блистать победами на любовном фронте. — Молодец был ваш сосед.

— Какой там молодец! — Старичок махнул рукой. — Сам на свою погибель старался.

— Почему же он старался на свою погибель? — спросила она, еле сдерживая охватившее ее волнение.

— Да потому! Думать надо было, с кем связываешься на старости лет! Странная была она, женщина эта, ох странная. Очки темные в пол-лица, на голове вечно платок, как у арабов, ей-богу, так что ни волос, ни прически не видать. И одевалась соответственно — во все свободное, длинное. Сколько раз, бывало, здороваешься с ней, так она мимо — юрк, только ее и видели. Либо в квартиру ускользнет, либо в лифт. И ни слова в ответ.

— Действительно, странно, — ответила Алька. — Может, она ненормальная была?

— Замужняя она была, — снисходительно, словно обращаясь к ребенку, разъяснил старичок. — Зачем иначе такая маскировка? Она и ходила-то будто по воздуху летала. Каблучищи огромные, а шагов не слыхать. Не хотела, чтобы ее узнали, боялась, стало быть.

При упоминании о неслышных шагах Алька почувствовала напряжение. А вдруг эта женщина тоже была во Владимире? Она вполне могла снять номер на первом этаже. С такой способностью к конспирации ей ничего не стоило остаться никем не замеченной. Тогда шаги, слышанные Алькой в коридоре, могли принадлежать ей. И убить Кретова могла она, почему бы и нет? Человек, у которого на уме нет ничего плохого, вряд ли станет наряжаться, как на карнавал, и по воздуху летать.

— Слухи-то разные ходят, — продолжал старичок. — Одни говорят, что муж ревнивый был у красотки, он и убил Павла Тимофеевича — отомстил, дескать. Другие — что это аферистка была, мошенница. Втерлась в доверие, добилась чего хотела, правда, чего именно, неизвестно, а потом и угробила. Я, конечно, ни в то, ни в другое до конца не верю, а только слухами земля полнится.

«Вот это да!» — торжествующе подумала Алька. Ну и Кретов! Чего придумал на старости лет. Старичок верно говорит — похоже на убийство из ревности. Муженек ее разгневанный мог нанять кого-нибудь, чтобы расправиться с любовником жены. Или Павла Тимофеевича обработала ловкая преступница. Это тоже вполне вероятно. Так или иначе, но есть две версии, а это немало. Это уже что-то, за что можно зацепиться. Искать надо эту красотку в темных очках, про которую в оркестре и не догадывался никто. Вот только где ее искать?

— Интересную историю вы мне рассказали, — сказала Алька, когда старичок замолчал. — Поучительную. Значит, квартира соседняя теперь пустая стоит?

— Пустая, — подтвердил старичок.

— Тогда и приходить бесполезно, — огорченно проговорила Алька. — Никто не откроет. А мне велели весь подъезд опросить. И так половина жильцов не хочет разговаривать! — Алька вздохнула, изображая на лице глубокую печаль.

— Зинаида иногда приезжает. Может, вы на нее случайно попадете. Я только не знаю, станет ли она отвечать на ваши вопросы, — неуверенно произнес старичок.

— Не станет, конечно. Да и как я ее застану? Она ж небось тут раз в год бывает?

— Да нет, — возразил старичок, — чаще. Она ж любила Павла Тимофеевича, после того как развелись они, все равно наведывалась.

«И на похоронах она была, — подумала Алька. — Значит, стоит ее посетить. Если они расстались, сохранив прошлые отношения, то, может, бывшая жена что-нибудь расскажет о новом кретовском увлечении».

— Большое вам спасибо, — поблагодарила она старичка. — Вы меня очень выручили. Побольше бы таких сознательных жильцов!

— Не за что, — засмеялся тот. — Я только рад, что хоть одна живая душа пришла. А то сидишь один как сыч целыми днями. Тоска! — Он вздохнул и ласково улыбнулся Альке.

— До свиданья, — попрощалась Алька. Она вышла из гостеприимной квартиры, спустилась на лифте вниз, с гордым видом забрала свое удостоверение у мрачного вахтера и покинула элитный дом.

Будет теперь что сказать Ленке, утверждающей, будто Москва не Воронеж и люди здесь неразговорчивые.

Ира Сухаревская явилась на работу в отвратительном настроении. Причин на то было предостаточно. Главное — это очередной конфликт, произошедший сегодня утром с мужем Игорем. Глаза бы на него не глядели — ничтожество, прирос к дивану задом, гвоздя вбить в стену не может. Сколько лет Ирка, считай, одна работает (разве можно принимать за деньги мужнины две тысячи?) и тянет всю семью — его, маму, Сонечку. Вымоталась вся — репетиции, гастроли, ни одной халтуры не пропускает, каждую копеечку старается ухватить, а все равно получается мало. Сейчас вот Соне репетитор по английскому понадобился, а урок у приличного педагога не меньше тридцати долларов стоит. Мужу все по барабану, лишь бы телевизор работал. Ирка терпит, терпит, да и взорвется, вот как сегодня. А Игорь ладно бы молчал, так еще и огрызается, ты мне жизнь, говорит, заела, и дальше — по-непечатному. Эх, давно надо было с ним развестись, да она все Сонечку жалела, та как две капли воды на отца похожа и души в нем не чает. Правильно, тот ее не достает, как мать, ему все равно — поела ли, погуляла, сделала ли уроки. А девчонка думает: какой папа добрый, все разрешает. Тьфу, и вспоминать про дом не хочется. А на работе что? Сегодня первая репетиция с новым дирижером, после того что случилось. Господи, да могла ли она предположить такое? А теперь кажется, что это она виновата в случившейся трагедии. Видела, что с Валеркой творится, чувствовала, что добром это не кончится, вылетит тот из оркестра, к чертовой матери. И ни разу не подошла, не поговорила ни с ним, ни с Кретовым, хотя могла бы — Павел Тимофеевич ее очень даже уважал. Глядела, как растет между ними ненависть, и молчала. Вот и домолчалась — Павла Тимофеевича больше нет, Валера в тюрьме. А оркестрантам, похоже, по фигу. «Старички», с которыми Кретов начинал, Валерку Рыбакова не любят, слишком дерзкий он для них, им послушные нравятся, а молодежь, набранная в последние годы Васькой Чегодаевым, видно, вообще ни на что серьезно не реагирует. Им лишь бы погудеть на гастролях да перетрахаться в номерах. Дирижера никто из них по-настоящему не чтит, была б зарплата да поездки, а кто машет за пультом — все одно. Взять хотя бы ее группу, скрипачек этих новоявленных — Соловьеву с Бажниной. Ну Ленка-то Соловьева — девка себе на уме, она постарше, посерьезнее, в оркестре достаточно давно и профессиональна, ничего не скажешь. А только не получается у нее с Ленкой нормальных, человеческих отношений, так, внешнее все. Разные они, как полюса земли, Ленка Ирку слушается, а в глазах то ли насмешка, то ли презрение: мол, дура старая, что ты в жизни видела с горшками детскими да кастрюлями, то ли дело я, интересно живу, наполненно. Чихать Ирка на нее хотела, но все равно неприятно. А уж Алька Бажнина — это просто нечто. Красивая девочка, бобику ясно, у такой соблазнов море. Вон Чегодаев как вертится, аж слюной весь изошел, и мальчишки млеют, — конечно, ходит на репетиции, юбка до пупа, ногами сверкает, скалится улыбочкой в тридцать два зуба. И ведь при всем том талантливая девка, ужас какая талантливая. Уж ей ли, Ирке, проработавшей десять лет в музыкальном училище, этого не видеть. Такой бы в аспирантуру поступать, а она по кроватям порхает. При первом знакомстве Ирка ей представилась Ириной Александровной, разница все же больше десяти лет, так Алька, нахальная девчонка, морду сморщила, покивала, а в перерыве обращается, мерзким таким голоском: «Ирина Александровна, можно выйти? Я в туалет хочу». Издевается. Так и повелось с тех пор. Неуютно Ирке под ее насмешливыми черными глазами, ох неуютно.