Белая ель - Камша Вера Викторовна - Страница 15

• Предыдущая
• 15/22
• Следующая

Марица застонала и попросила пить, Барболка растерянно оглянулась. Может, она и сражалась с нечистью, но теперь перед Миклошем была женщина – одинокая, растерянная, до смерти напуганная и до одури красивая.

– Тюрегвизе [10] ! – рявкнул Мекчеи. – И костер разожгите, заразу выжигать будем.

– Так поздно уже, – покачал головой Ласло, – до колена дошло.

– Без ног живут, – огрызнулся Миклош, – а без одной и подавно! Приданое дам, замуж выдам.

Что-то горячее коснулось глаз и исчезло, стало жарко, словно руки в кипяток окунули. Шалые глаза, блестящие крылья за спиной или это волосы? Барболкины волосы или чьи-то еще?

– Передай, – звенит в ушах, – передай, передай, передай...

Миклош грохнулся на колени, он еще ничего не сделал, но малышка дернулась и закричала.

– Барбола, давай руку!

Женщина подняла измученные глаза. Она ничего не понимала. Миклош тоже не понимал, но знал, что делает правильно.

– Руку!

Чужая ладошка во вдруг одеревеневших пальцах, белая метель в глазах. Не метель – лепестки, бессчетное множество лепестков. Южный ветер срывает их с вишен, звенят дальние колокольчики, хохочут, пляшут, звенят браслетами крылатые создания и мчится сквозь весеннюю живую метель вечная охота. Бьют молодую траву серебряные копыта, заливаются белоснежные синеглазые псы, вьются длинные гривы, смеются, горячат коней, подбрасывают и ловят на скаку клинки всадники. Так было и так будет, только лепестки разлетятся пчелиными роями, обернутся листопадом, станут снегом и вновь вскипят вишневым цветом... Жизнь вечна, мир вечен, полет вечен!

– Барболка? Где ты, Барболка?!

Откуда взялась малышка с испуганными глазами? Почему у Янчи такое лицо? Куда делись пронизанные солнцем цветущие деревья? Когда кончилась весна? Когда наступило утро?

– Охотнички Золотые, сказал бы кто – не поверил...

– Прошло, как есть прошло!

– Как и не было!

– Рука господарская, одно слово!

Чего от него ждут, а ведь ждут! Холодно, больно, но так всегда бывает. Счастье во сне, боль на рассвете.

Миклош Мекчеи стер со лба холодный пот. Рядом стояла Барболка, гладила по голове чернявую девчонку, а на плечах у нее был плащ Янчи. Это не было сном, но опухоль спала, нога была ногой, а не жутким бревном. Утренний ветер коснулся щеки, словно ладонью, и затих, только травы качнулись, осыпав росу.

– Бери пока берется... Мы танцевали. Теперь танцуй сам, танцуй и пой! А я с тобой... С тобой...

– К мамке б ее, не таскать же с собой!

– Точно. На мармалюцу идем, там малым не место!

– Не найдем. Заря встала, след остыл!

– Танцуй, Миклош, танцуй!

Сын алатского господаря оглянулся на теребивших сабли витязей и наклонился к девчушке.

– Марица, кто тебя свел?

– Илька, – малышка доверчиво улыбнулась, – она Пирошку нашла... На мельнице. Я и пошла, Барболка!

Дети, что солнышко по весне. Вот смеется, а вот уже и плачет. Барбола подхватила Марицу, что-то зашептала. Какие у нее глаза, у оленей и то меньше.

– Гица, – окликнул Янчи, – знаешь, где мельница?

– Знаю, – голос женщины дрогнул, – там она гнездо и свела, больше негде. Мельничиха прикормила. То из-за меня все...

Из-за нее?! Может, и так. За такую души и то не жаль. Витязь оглянулся на свиту – губы сжаты, на скулах желваки играют. Миклош Мекчеи подкрутил усы и бросил:

– Калман, отвези малышку в село. Остальные – на мельницу!

Барболу взял в седло Янчи, и Миклош стерпел – негоже сыну господаря при всех хватать чужую жену, да и не до любви сейчас. Если мармалюца вырвется, тем, кто ее загонял, беды не миновать. Миклош поравнялся с Янчи, заставив вороного идти голова в голову с соловым.

– Гица, скольких гостья прибрала?

Женщина задумалась, сведя темные брови, рассветные лучи скрывали бледность, вызывая в памяти крылатые сны.

– Первой Пирошку кузнецову утащила, потом сестричку ее, Ильку. Марица третьей была.

Значит, четверых под рукой у ведьмы нет. И на том спасибо.

– А на мельнице кто живет?

– Сам мельник, – не хочет Барболка о ведьмином гнезде говорить, а он слушать, да куда денешься, тут восемь раз отмерить нужно и все одно в омут головой, – Магна, про нее давно говорят, что с дурным знается. Дочки две у них на выданье, да сын мельничихин с женой и младенчиком. Раньше еще один сын был... Пропал по весне. И отец мой тогда пропал, уж не знаю, кто из них кого убил, но по злобе это вышло.

Вот оно! Убитый, убийца и дурная смерть. Первый вяжет второго мертвой кровью, второй сам себя ложью да злобой, а дальше по-разному бывает. Кто, пока тела не найдут, своих мытарит, кто – чужих, но хуже всего, если родичи на ущербной луне вниз лицом в могилу кинут да собачьей кровью польют. Сам Миклош такого не видел, но слыхал... Мерзкое дело было!

– Вот она, мельница, – тихо сказала Барбола, – тут и Пирошка, и Илька и... и другие.

Сын господаря кивнул и огляделся. Мельница как мельница – плотина, омут, ракиты, колесо по воде шлепает, чуть повыше – дом. Большой, крепкий, век бы простоял, да придется ему черным дымом к солнышку лететь. Миклош неторопливо поправил шапку и послал коня к запертым воротам. Береглись бы нечисти, не затворяли бы.

Стучать пришлось долго, хозяева то ли спали, то ли прятали чего. Наконец, раздалось хриплое: «Кто такие»?

– Миклош, сын господаря Матяша, – рявкнул Янчи, – да господарка Сакацкая! Отворяйте, а то сами войдем!

Один за другим лязгнуло два засова, звякнула цепь. Угрюмые створки заскрипели и раздались, показался двор – мешки под навесом, дрова, куча песка. Ни собаки, ни курицы, ни кошки.

– Стерегутся, а пса не держат, – шепнул Янчи, – на помощничков, видать, надеются.

Мельничиха, еще не старая, когда-то красоткой была, выплыла на крыльцо, обтерла руки о расшитый фартук. Лицо сладкое, как мед, на шее – святая эспера, на руке – золотой браслет. Рядом – мельник, здоровенный, румяный, морда, как пятка. Миклош спрыгнул с коня, зацепил поводья за луку седла.

– Богатый у вас дом.

– Не жалуемся.

– Сколько работников держите?

– Зачем нам работники, – наморщил лоб хозяин, – сами управляемся.

– Ой, сами ли?

– А что, хозяин, кошачья роза у тебя не растет? – вмешался Янчи. – Да и рябины не видать.

– А с чего ей расти, – влезла баба, – сыро здесь, да и на кой ляд нам колючки да кислятина?

– Чтоб гости незваные не захаживали, – улыбнулся Миклош, – а то крапивы и той у тебя нет.

– Да что ж вы, гости золотые, с бурьяна начали, – расплылась в улыбке тетка, – а в дом зайти? Вино у нас хорошее, хоть кого спросите, тюрегвизе с медом, хлеб горячий, мясо свежее...

– Не ем я человечины, тетка, – отрезал Миклош, – так что не обессудь. Говори лучше, где работнички ночные лежат?

Мельник судорожно вздохнул и уставился на жену. Мельничиха сложила руки на высокой груди и зачастила:

– Ой, да что это господарь говорит?! Да за что ж нам такое? Живем смирно, никого не трогаем, бедным подаем, подати платим, в церковь ходим. Да провалиться мне на этом месте, если нечисто у нас! Да покажите мне того, кто про нас плохо скажет, я ему в глаза его подлые плюну.

– Я скажу, – Барболка вышла вперед и стала, глядя мельничихе в глаза, – кто Ильке куклу в синей юбке подбросил? Не ты, скажешь?

– А хоть бы и я? – вскинулась мельничиха. – Чего б дитенка и не порадовать? Живем богато, хоть и не тебе, господарка ты наша, чета, вот и делимся!

– Не к добру ты, тетка Магна, щедрой стала, – тряхнула волосами Барбола, – раньше у тебя палого листа по осени не допроситься было. Ну да гостью твою я своими глазами видела. И чем прикормила ты ее, знаю.

– Ух, много ты знаешь! – Глаза мельничихи большие, зеленые в золотую крапинку плеснули злостью, смыв с лица и мед, и сахар. – Только и я про тебя знаю. Как была сучка течная, так и осталась. Ферек из родного дома по твоей милости ушел, опозорила парня, и все мало тебе?!

• Предыдущая
• 15/22
• Следующая