Разработка - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 17
- Предыдущая
- 17/39
- Следующая
Тогда многие считали, что, когда бандиты расправляются друг с дружкой руками милиции – это хорошо. Воздух чище будет… Уже когда Юнгеров сидел, Ильюхину довелось впрямую столкнуться с его «оппонентом». Этот «оппонент» пересекся в одном бизнес-вопросе со школьным товарищем Виталия Петровича и проявил себя очень нехорошо. Правда, нехорошо, но в рамках закона. Товарища своего Ильюхин защитил, а «оппоненту» не преминул показать в личном разговоре кое-какую свою осведомленность о совершенной некогда подлости:
– Вы думаете, когда Юнкерс выйдет – он вас из крупнокалиберного пулемета расстреляет?
– А что, есть информация? – не понял такого юмора и испугался воротила бизнеса.
– Есть кой-какая… – с деланным безразличием повел бровями Ильюхин.
– Так поделитесь… Это же все меняет! – Бизнесмен имел в виду свое резко изменившееся отношение к товарищу Виталия Петровича.
Ильюхин серьезно посмотрел в поросячью морду капиталиста и без улыбки сказал:
– Говорят, он вас собирается топором зарубить…
До «оппонента», наконец, дошло, что над ним издеваются, и Виталий Петрович нажил себе еще одного недоброжелателя…
Полковник вынырнул из воспоминаний и попытался сосредоточиться на дне сегодняшнем. Так предупредить все-таки Крылова или нет? Ильюхин не мог понять своего отношения к этому человеку, занимавшему такую же должность, что и он сам. Не мог – и от этого раздражался. А когда Виталий Петрович уставал или раздражался, не находя ответов на вопросы, которые задавал сам себе, он норовил проехаться по территориальным подразделениям уголовного розыска – под любыми, часто совершенно надуманными предлогами. Для Ильюхина «территория» всегда была своеобразным «душем» от усталости, склок и бумаг, пусть даже самых интересных. Полковник страшно любил грязные, прокуренные «кельи» отделений с их вечным цинизмом, сторублевыми гешефтами и сплошной отчетной липой с рукоблудством.
Вот и сегодня Виталий Петрович решил поехать в 16-й отдел – так в последнее время переименовали отделение. Ильюхина часто тянуло именно на набережную Лейтенанта Шмидта – там когда-то работал начальником розыска его друг, Василий Токарев…
В машине полковник почти успокоился – вот только правый ботинок почему-то стал сильно жать на больной палец, словно там какой-то внутренний шов вылез. Ильюхин этот ботинок и снимал, и изнутри подошву щупал… «внутренний шов» не исчезал. Когда доехали до 16-го, полковник бросил водителю:
– Я тут жалом повожу, а ты – в управление. Загляни в квартирный отдел, спроси, не нужны ли колеса. Отсюда доберусь сам.
– Вас понял, – кивнул водитель. Его звали Пашей Юртаевым, и он работал с Ильюхиным не первый год. Знал полковника получше многих оперов, но никогда ни с кем о Виталии Петровиче не сплетничал. Паша не заикался и о вечных переработках – вкалывал, не жалея ни себя, ни подвески. Ильюхин его никогда не хвалил, зная, что Юртаев умудряется халтурить, и не где-нибудь, а у дорогих отелей… А там, где иностранцы, там и… много чего остального-всякого. Как-то раз Виталию Петровичу принесли рапорт по поводу Юртаева: дескать, примите меры… использует служебный транспорт в целях нездорового обогащения… ну и так далее. Ильюхин сбросил писульку со стола, сказав принесшему ее только одну фразу: «Жопу подотри!» Об этом узнали все, кто надо, и угомонились по поводу Паши навсегда…
Полковник вошел в 16-й отдел и, не привлекая к себе внимания, проследовал к двери в уголовный розыск. Дверь была приоткрыта. Ильюхин тихо прошелся по коридорчику и прислушался. В одном из кабинетов раздавались крики.
– Ты тупорылый, Кеша! Даже на конкурсе тупорылых ты займешь второе место, потому что тупорылый! Я тебе с ночи долдоню – сосед сверху тебя опознать может – это раз! Олежка, кореш твой, не сука и молчать не будет – это два! В хате у тебя скатерть со скока[26], в которую вы вещи заворачивали, – это три! Хули тебе еще надо?
– Это тебе, начальник, надо, раз ты четвертый час надрываешься, – откликнулся, видимо, тугодум Кеша.
– Ты действительно без пиздюлины не понимаешь? А?!
– Если у тебя на руках все козыри – так веди на парашу! А явка[27] смягчает вину, но увеличивает срок.
Ильюхин улыбнулся, вспомнив себя молодым, и вошел в кабинет. Из троих находившихся в этой комнатушке в лицо его не знал никто. С битым вором Кешей полковнику пересекаться не доводилось, а оперуполномоченные Володя Потемкин и Боря Уринсон были еще совсем салагами.
– Дядя, тебе чего? – обернулся к вошедшему Потемкин.
Именно он только что отвесил Кеше звонкий подзатыльник. Володя был парнем здоровым и характер имел «штурмовой». Наверное, он был бы незаменимым офицером в десанте. Борис Уринсон считал себя интеллигентом, потому что жил с художницей и поэтому несколько раз ходил на выставки. Он любил подолгу и издалека разговаривать с жуликами.
– Не «чего», а «что»! В театр мало ходите, молодые люди. Сквернословите громко, руки распускаете… Это же незаконно…
Полковник аж разулыбался про себя: «Попались, голубчики». Брови Потемкина поползли вверх:
– Ты… правозащитник! Ты из-под какой коряги вылез?
– Так… мимо проходил… – Полковник пожал плечами и по-хозяйски уселся на стул спиной ко второму оперу. Умного Уринсона эта борзость чуть насторожила.
– Документ! – рявкнул Потемкин.
– Называйте меня просто: Евлампием Барбитуратовичем, – ласково улыбнулся Виталий Петрович. – Ильюхин мое фамилие.
Уринсон начал приветствовать за спиной полковника, он хотел состроить рожу Потемкину, но не успел.
– Слушай, ты, Дормидонт… – Потемкин тоже не успел закончить фразу – и, наверное, к лучшему. В кабинет влетел неизвестно как пронюхавший о визите начальства начальник уголовного розыска района Ткачевский и гаркнул:
– Товарищи офицеры!!!
Потом Ткачевский начал бодро докладывать о проводящихся оперативно-розыскных мероприятиях. Потемкин стоял по стойке «смирно» и смотрел в потолок. По окончании доклада Ильюхин кивнул Ткачевскому и спросил ласково опера:
– Ну-с, отец Ебукентий, что соколом не смотришь?
– Не признал начальства! Гитлер капут! – Потемкин перевел виноватый взгляд с потолка на полковника.
– Напрасно, друг мой, – хмыкнул Виталий Петрович. – Начальство надобно либо по харям узнавать, либо спинным мозгом чувствовать. М-да… А что до твоего раскаяния – так колоться и на суде не поздно. Правда, Кеша? – на последних словах Ильюхин резко повернулся к задержанному и ласково потрепал его по загривку.
Кеша дернул ноздрями, сбросил ногу с ноги и от неожиданности подтвердил сентенцию полковника относительно «раскола» на суде:
– Ага… Но лучше по одному… за группу больше дают.
Фраза эта вырвалась у Иннокентия машинально и чуть ли не против его воли, чему сам задержанный очень удивился, а потому насторожился и лихорадочно начал просчитывать свои шансы в неожиданно изменившейся ситуации. Полковник смотрел на уголовника с поощрительной, почти ласковой улыбкой.
Кеша был ловким, дважды судимым квартирным вором и потому на чистосердечное признание смотрел здраво, то есть как на фраерскую блажь. Своих Иннокентий не сдавал, правда, «своими» считал всего нескольких воров на свете. Через несколько секунд задержанный внутренне решился и обозначил привставание:
– Товарищ генерал…
– Слабо, Кеша, слабо! – добродушно улыбнулся Виталий Петрович и правой рукой мягко усадил вора обратно: – Ты присядь… Поведать чего хочешь?
Кеша заерзал задом по зеленому табурету, на котором кто-то когда-то умудрился вырезать душераздирающую надпись: «Отсосете, козлы!»
– Мне бы потолковать с вами с глазу на глаз. – Голос Иннокентия упал почти до шепота.
Полковник закивал, словно ему предложила что-то очень приятное и интересное симпатичная женщина:
– Вопросов нет! Всегда рад потолковать с бывалым человеком.
Ильюхин поднял глаза на стоявших по стойке «смирно» Ткачевского, Потемкина и Уринсона и негромко скомандовал:
- Предыдущая
- 17/39
- Следующая
