Незавещанное наследство. Пастернак, Мравинский, Ефремов и другие - Кожевникова Надежда Вадимовна - Страница 58

• Предыдущая
• 58/73
• Следующая

После начнут вырубать переделкинский лес, особняки «новых русских» полезут с полян, сминая столетние ели, сохранность которых блюл когда-то Никин отец. Недавно еще шокирующий общественность каменный терем поэта-черносотенца Софронова по сравнению с недавно возведенными дворцами будет смотреться лачугой, сколоченной на медные гроши. Писательские амбиции, склоки за место под солнцем расползутся как мокрый картон. Не издание книг, не литературные премии, а приискивание арендаторов для московских квартир станет главной заботой. Найти иностранца, расплачивающегося валютой – вот верх творческих мечтаний. Убежденные урбанисты, презирающие дачную скуку, эвакуируются за город со всем скарбом и присмиреют. Оттуда бы хоть не выгнали, вон ведь как крушат все вокруг.

И по другую сторону барьера наступит паника. «Джентльмены удачи» сочтут выгодней, сподручней к месту стройки сбрасывать десант, хлынет рабочая сила из «ближнего зарубежья», местные умельцы не выдержат конкуренции, от невостребованности спиваясь и умирая один за другим.

В один год уйдут осанистый дядя Петя-водопроводчик, Володя-электрик с лицом падшего ангела, уцелевшие создадут «клуб по интересам» у прилавка винного отдела поселкового магазина: появление там чужаков в рабочих спецовках, покупающих хлеб, молоко, встречено будет в штыки. Они станут врагами, новых хозяев жизни ненависть не коснется, по причине их недосягаемости. В бронированных «Мерседесах» с затемненными стеклами и лиц-то не разберешь.

Но это еще впереди, а первый архитектурный образчик «новорусского» стиля возник, лепясь к бревенчатому дому лесника. Наращенная после стремительность в возведении подробных замков еще только набирала обороты. Ника жаловалась на трудности со стройматериалами, брак, халтуру, рвачество, и выглядела изможденной: то, что она возжелала, давалось тяжело.

Хотя бизнес у Лени пошел успешно. Чем он конкретно занимался, по новым правилам не следовало выяснять. Прежде образование, профессия, должность определяли статус, но, как оказалось, это вовсе не самое главное. Леня в шикарной дубленке выглядел крупным начальником. В нем лоск появился, даже импозантность. Мы с мужем встречали их, чинно прогуливавшихся. Как-то мелькнуло: а все-таки Ника утерла всем нос. Но тут же заметила ее угасший взгляд. В теплом платке, повязанном по-старушечьи, она опиралась на Ленину руку не как победительница, а как предельно уставший путник.

К себе они не звали, что объяснялось просто: в тогдашних условиях обычный ремонт мог с ума свести, а тут стройка затеяна такая, что и приблизиться страшно, грузовики, бульдозеры, и спустя столько месяцев все еще нет крыши – быть может, небоскреб задуман?

А потом они вовсе куда-то пропали. Дом наконец отстроили, но он казался нежилым. Ходили смутные слухи, что Ника заболела чем-то редко встречающимся, и-де Леня даже возил ее за границу, но не известно, помогли ли там.

Их дом возвышался над всеми, давил своей массой, и болезнь владелицы, к тому же неподтвержденная, сочувствия особого не вызывала. Поселок, как и в целом страна, учился выживать в обстоятельствах, абсолютно новых, для большинства неожиданных. Обсуждать то, что тебя лично впрямую не касается, уже не казалось интересным. Кладбище переделкинское расползлось настолько, что поговаривали о его закрытии. Родственникам блуждать приходилось, чтобы найти даже свежую могилу.

При Иване Грозном эта земля принадлежала боярам Колычевым, казненных Малютой Скуратовым. У душегуба имелись предпринимательские задатки: на присвоенной территории стал выращивать клубнику, сплавлять ее на баржах в столицу по тогда судоходной Сетуни. После она обмельчала до мутного, полузадохшегося ручейка, подпитываемого, тоже уже на последнем издыхании, источником. В повести Катаева он назван «Святым Колодцем», где – повторяю – явлен образ белокурой молочницы. Но в моей жизни она появилась еще раз.

С ней все всегда получалось неожиданно, и тогда застала меня врасплох телефонным звонком: могу ли выйти к ней навстречу минут через двадцать?

Ну, уж чего там: что было, то осталось. Только ее завидев, рванула во все лопатки. Обнялись, и услышала: «Погоди, Надя, я палочку обронила, ой, где же она, ведь иначе до дома не дойду. Ах, вот, ну спасибо. Хочу тебе показать все. Калитку толкай вовнутрь, собачек не бойся, они заперты в загоне, ну иди же, иди, что же ты…»

Уже не две, а четыре овчарки, размером с телка, кидались на металлическое сетчатое заграждение с воем. Опасливо на них озираясь, я поднялась на крыльцо, прошла тамбур – и оказался в кухне, той самой, давно знакомой, с резным облезлым буфетом, круглым, покрытым клеенкой столом. Это было как сон, как бред. Но Ника, довольная, улыбалась: «Здорово, правда? Это я так придумала, убедила Леню – оставить и этот дом, и тот. Там есть другой вход, но мы обычно пользуемся этим. И холодильник прежний, и плита, и даже занавески, ты ведь помнишь? Давай здесь немножко посидим, как тогда… Я припасла бутылочку, Леня не разрешает, но, если надо, могу его обхитрить. Шампанское запрятала в валенок! Или, может быть, вначале гостиную тебе показать, биллиардную, каминный зал?»

Дверь из кухни вела в огромную комнату с вычурной мебелью, хрустальной огромной люстрой под высоченным стрельчатым потолком – все так, словом, как грезилось, одеялом с головой накрывшись, в детстве, в одиночестве, виня родителей нерасторопных, не пригласивших фей к колыбели новорожденной. Но ничего, она всего добьется сама. И добилась.

Шампанское, согретое в валенке, хлопнув пробкой, разлилось по сверкающей поверхности стола на львиных лапах, а ля какой-нибудь Луи. У недавно быстро разбогатевших есть общий комплекс или, скажем, вкусовой огрех: они хотят, чтобы старина сияла как новенький пятак, без трещин, пятен, и получают подделку, но – это-то им и важно – дорогостоящую.

Мы с Никой кинулись спасать ценную собственность, оттирая ее рукавами, подолами. И не заметили, как в дверях возник Леня.

«Вы опять тут! – произнес очень тихо, почти шепотом, и я не сразу сообразила, что это „вы“ относится ко мне. – Вам мало, вы столько лет жену мою унижали, посмешищем сделать хотели, но нет, не удалось! Чтобы больше ноги вашей здесь не было, вон из моего дома!»

Опомнилась я, сидя на крыльце, том самом, перед тамбуром. Меня обступили собаки, с зубами, не вмещающимися в пасть. Одного, с изморосью седины на морде, признала: подкармливала, когда щенком был: ты что ли, Рекс? Он кивнул. Стая проводила меня до калитки. И я пошла. По одну сторону – лес, где я знала все тропки, а по другую – обжитое людьми. И вот там было страшновато.

Это уж точно про него, Ваню, – ангел, пока спит. В свои два месяца он абсолютная копия, разве что размером чуть больше, керамической фигурки скотч-терьера, купленной нашей дочери давным-давно, в Женеве, где мы жили, и долго путешествующей с нами в багаже по странам, пока наконец не осели здесь, в Колорадо. Выходит, уже четверть века назад собачья порода, с бородкой, ушками торчком, короткими, кривоватыми лапками, полюбилась у нас в семье.

Но оказалось, что лапками такими перебирать можно очень-очень быстро, не угнаться, особенно если задумано что-то шкодливое, к чему Ваня сразу же обнаружил склонность и неистощимую изобретательность. Как и упрямство в достижении намеченного, несмотря ни на какие преграды. Игрушки, ему купленные, специально для щенячьих зубов – нет, нисколько не соблазняют, отринуты. А вот впиться в туфель, а лучше в мою лодыжку, стащить с кожаной, благо низкой, тумбы-оттомана книгу, с трудом, но уволочь толстенный телефонный справочник и растерзать в клочья – вот цель, достойная усилий. Выражение его мордочки делается в такие моменты сосредоточенно-серьезным. Характер ясен, сформирован. И нас он понял, определил раньше, чем мы его.

В нашей семье уважаемо, оберегаемо личностное начало, чем бы оно ни обернулось для окружающих. Личность, понятно, более требовательна, больше хлопот, беспокойств доставляет, чем заурядность. С личностью сложно, зато интересно.

• Предыдущая
• 58/73
• Следующая