Бутик для Золушки - Бояджиева Людмила Григорьевна - Страница 17

Саша включила в передней бра.

— Мама встречает Новый год у тетки. Вернется утром. Давай не будем зажигать яркий свет, не хочется возвращаться в реальность. У нас тут не слишком шикарно. Ремонт ни разу не делали.

— Не будем. Пусть все останется, как и было — сказкой. — Шурик прижал ее к себе. Его дыхание обожгло ее лицо, пальцы ловко расстегнули на спине сапфировые пуговки. В голове Саши понеслась звенящая карусель. На пол посыпались цветы праздничного букета…

Смутный рассвет едва заглянул в комнату, бросив голубоватые тени на разложенную софу, детский диванчик с плюшевым зверьем.

Саша открыла глаза. На софе, занимающей половину комнаты, белели смятые простыни. От подушки пахло мужским одеколоном, тем самым, что вчера вкупе с прочей экипировкой она предложила покупателю. Странный запах, вкрадчивый и тревожный. Запах блаженства и авантюры. Вряд ли Саша когда-нибудь сумеет его забыть. Чтобы теперь ни произошло, в ее жизни всегда останется эта ночь. А что произошло? Явился принц и исчез… Она покачала головой, отгоняя смутные очертания вчерашнего сна.

Дверь лоджии скрипнула, впустив морозный воздух и… Шурика. Смокинг, надетый на голое тело, поблескивал атласными бортами.

— Теплая… Сонная, нежная… — Присев рядом, он взял Сашину руку.

— Холодный, дымный, чужой… — вгляделась в его лицо Саша, стараясь уловить настроение при блеклом свете нового дня. Это было другое лицо — серьезное, чем-то озабоченное и даже печальное.

— Курил. Смотрел на Москву. Думал. Что это за фотографии? Ты в детстве? Смешная девчушка.

— Моя дочка. Ей совсем недавно исполнилось шесть.

— Понятно… А папаша, значит, тот самый, что вертлявую барышню за коленки щупал и к нам с тостами приставал?

Саша кивнула, пряча глаза. Она чувствовала себя виноватой. Перед всеми — перед Зинулей, Карлсоном и даже этим почти незнакомым мужчиной. А главное — перед собой. Сама все наворотила, не расхлебать… И зачем рассказывать ему о своих бедах? Случайная встреча, случайный знакомый.

— Вот сволочь! — совершенно искренне оценил Шурик поступок бросившего дочь отца.

— Он ничего не знает.

— Круто у вас… — Шурик отошел к окну: — Светает. Не хочется уходить. Ничего не хочется. Вот только завалиться снова к тебе под бок, а потом… потом проснуться вместе где-нибудь у теплого моря и позавтракать. Кстати, ты умеешь варить яйца так, чтобы желток оставался жидким?

— Этого, полагаю, ты никогда не узнаешь. — Подтянув ноги, Саша обхватила колени и озорно посмотрела на гостя: — Может, останешься? С мамой познакомлю.

— Ч-черт! — Тяжелый кулак с силой саданул подоконник. — Ну почему, почему вчера в этом треклятом салоне оказалась именно ты? — Шурик мерил комнату шагами.

— А разве тебе было плохо?

— Слишком хорошо… Ты не бери в голову мои слова про «поплавок»… Это для других — не для тебя. Ты — золотая Русалочка. Знаешь, та, что сидит на камне в Копенгагене?

— Андерсеновская?

— Нежная, жертвенная, смелая. — Он снова присел на диван к Саше, вглядываясь в ее лицо. Поцеловал нежно, словно прощаясь.

— А ты — мой праздничный сон. — У Саши на глаза вдруг навернулись слезы.

— Дурацкий сон. — Шурик стиснул зубы, словно страдая от боли: — До чего же противно быть негодяем!

— Перестань! Ты же не обещал мне руку и сердце. Нам было хорошо, а это уже немало. Кстати, деньги за платье вон там, в моей сумочке. Это премиальные от шефа за ночное дежурство.

— Не надо, Александра… Мне и так больно. Честное слово, больно. Вот здесь. — Он прижал ладонь к груди, глубоко вздохнул: — А что, если здесь находится душа? Раньше она что-то не давала о себе знать. Значит, я теперь — душевнобольной?

Саша отвела его руку и поцеловала в грудь, в самую середину, а потом дунула:

— У волка боли, у крокодила боли, а у Шурика не боли! Я так дочке говорю. Прошло? Вот и славно. Ты не душевнобольной. Ты — душевный. — Слезы побежали по ее щекам. — И знаешь… Спасибо тебе. За Русалочку спасибо, за сон… Я теперь знаю, что обязательно должна отвоевать свой праздник. Только, наверно, сначала трудно будет. Без неуловимой волшебницы. — Без любви… Но я постараюсь, очень постараюсь… Я буду терпелива, я дождусь… — Саша встрепенулась, смахнула слезы, положила руки ему на плечи и быстрыми поцелуями перекрестила — лоб, глаза, губы. — Теперь иди. Молчи, молчи, молчи! — Она отвернулась к стене и натянула одеяло на голову.

— Дверь захлопнешь сам. Мне надо хоть чуточку поспать. Впереди рабочий день.

Она слышала, как он глубоко вздохнул и стал подбирать разбросанные по комнате вещи.

— Черт! Запонка закатилась! Носок не могу найти.

— Зажги свет.

— При свете я не смогу объяснить тебе…

— Объяснять не надо. — Саша села, кутаясь в одеяло. — Все понятно и так. Ты украл деньги, угнал «мерседес», тебя преследуют… А еще в Барнауле или где там еще у тебя трое малолеток и преданная жена!

— Что-то вроде того. — Он стоял уже одетый. Но даже в смокинге он выглядел растерянным. — Кроме жены и малолеток. Меня здорово крутанули, я разозлился и нанес ответный удар. Такой идиотский характер. Покуражусь, а потом жалею.

— Я заметила.

— Мне действительно надо уйти. Немедленно. Я разыщу тебя.

— Счастливо! — Саша отвернулась, с трудом проглотив застрявший в горле комок. — Удачи тебе, Шурик. Береги себя!

— Прости. — Он в нерешительности постоял и быстро вышел из комнаты. Стало так тихо и одиноко, что только выть и причитать. Опять, опять одна…

Саша выбежала в прихожую:

— Шура!

Но дверь уже захлопнулась, взвыв, к десятому этажу пополз лифт. Она опустилась на пол среди разбросанных цветов. Гордые и прекрасные, они поникли, поблекли и, казалось, уже не пахли. Плакать нельзя — случилось то, что было предрешено. Все кончилось, отзвенело, увяло. Волшебная ночь обманула. И поделом! Саша всхлипнула и потом горько, взахлеб, разрыдалась.

Тем временем по утренней Москве несся «мерседес», и мужчина в смокинге отчаянно жал на газ. Даже в новогоднее утро ГАИ не дремлет — за нарушителем пустились вдогонку. «Мерседесу» удалось оторваться и переулками вырулить к набережной. Остановился автомобиль у салона «Желание»…

Терминатор отшатнулся, пропустив в зеркальные двери нетерпеливо трезвонившего мужчину. Тот бросился в примерочную, отыскивая замызганную куртку, шапку, в которых был здесь накануне вечером. С облегченным вздохом вынес их в гостиную. С улицы донесся визг тормозов. Из авто вышли трое, пытаясь заглянуть в салон через стекло витрины. Мужчина приветственно замахал руками:

— Заходите, заходите, господа!

Скрыться он даже не попытался. Напротив, развалился в кресле, кивнул Терминатору. Охранник распахнул двери и отступил, не препятствуя появлению двух амбалов.

— Привет, коллеги!

Но верзилы ему не ответили, оглядели помещение и кого-то позвали с улицы. Вошел мужчина в дубленке с гневным лицом и прямиком направился к Шурику.

— Это он! — Мужчина ткнул пальцем в Шурика. Мгновенно выхватив пистолеты, амбалы взяли на мушку невозмутимо сидевшего в кресле бизнесмена. Подняв руки, он не двинулся с места.

— Да что здесь стряслось? — воскликнул, появляясь из своего кабинета, Карлсон.

— Спокойно, папаша, — навел на него пистолет один из качков. — Руки подними без базара.

Терминатор наблюдал. Его лицо оставалось спокойным, только глаза настороженно следили за происходящим. Он оценивал «кадр» со стороны: на мушке шеф и мужчина в смокинге. Человек в дубленке готовится предъявить обвинения. Он уже приблизился к незнакомцу, исходя гневом:

— Сейчас ты мне за все ответишь, мужик!

И тут дрогнул в дверях колокольчик. Амбалы с пистолетами поспешили нырнуть в примерочные кабинки. Их шеф в дубленке осторожно сместился ближе к камину, озираясь на дверь. Карлсон отступил за манекен, Шурик опустил руки.

Терминатор снова поработал швейцаром, впуская гостей. Вошли, раскланиваясь, человек в поэтических кудрях с элегантной дамой. Двое молодцов — плотный коротышка и интеллигентного вида молодой человек в очках — внесли ящик и чемодан, поставили в центре зала и отошли в сторону.