Метка - Бродвей Элис - Страница 28

– Ты так говоришь, будто на самом деле это неправильно.

Кроме нас здесь только ещё один посетитель, в другом конце зала, наш разговор никто не подслушает, даже нечаянно. Не знаю, почему я так разволновалась, мы же просто разговариваем, никакого преступления в этом нет. Или есть?

– Разве можно выбрать – верить в историю или нет? Удачно, что в полутьме не видно, как раскраснелись мои щёки. Я не привыкла спорить, мне никогда не приходилось отстаивать своё мнение. – То есть ты думаешь, что все эти события действительно произошли? – со странной ухмылкой спрашивает Оскар, указывая на экспонаты вокруг – изображения Святого, Белой Ведьмы и других персонажей хорошо известных легенд. В который раз я вижу старинные фолианты, много лет распахнутые на самых интересных страницах, вспоминаю Мел, чья кожа испещрена символами легенд и сказаний, словно воочию вижу статую Святого и в памяти всплывает всё, чему нас учили в школе.

– Конечно, всё это было на самом деле. – В полутьме зала легко быть храброй, отвечать дерзко и вызывающе, когда не видишь выражения лица собеседника. – То есть я хочу сказать, что некоторые истории похожи на сказки, потому что они очень древние. Кое-какие эпизоды выдуманы, это связано с представлениями наших предков о мире. Но в каждой сказке есть большая доля правды. Как будто… – Закрыв глаза, я вспоминаю папины объяснения. – Представь себе цветок: есть красивая верхушка – лепестки, то, что выдумали позже, и есть корень – правда. То, что было на самом деле. – Так странно: когда лицо собеседника видно смутно, кажется, что можно поведать ему все секреты, словно говоришь сама с собой. – Это всем известно.

– Может, и так. – С тихим вздохом Оскар поворачивается к стеклянному ящику с экспонатами легенды о Белой Ведьме. – Когда я был маленьким, эта история наводила на меня ужас. Тогда я ещё верил волшебным сказкам, – говорит он, указывая на изображение Белой Ведьмы, на её леденящее душу призрачное лицо. В соседней витрине разложены другие рисунки, меньшего размера. Прекрасная Мория впервые находит знаки на своей коже, а супруг смотрит на неё в восхищённом изумлении. Пристальный взгляд Белой Ведьмы устремлён вдаль, её кожа ужасна и пуста. Страницы этих книг напоминают мне витражи в Зале правосудия.

– Знаешь, это моя самая любимая история. Моя ладонь лежит рядом с его ладонью, стекло затуманивается от тепла моей кожи.

– Любимая? Почему? – Лицо Оскара так близко. – Не думал, что тебе нравятся ведьмы.

– Откуда ты знаешь, что мне нравится? – Пожалуй, мой голос прозвучал слишком язвительно. – Не важно. Мне просто нравится эта история. Есть в ней что-то утешительное.

– Что в ней может быть утешительного?

– Понимаешь, у Мории появляются на коже знаки, как и обещал её отец, – его предсмертное желание сбывается. Белую Ведьму изгоняют далеко-далеко. Мне нравится, что побеждает хорошая сестра. Оскар гак близко, что я чувствую жар его чела, вдыхаю разгорячённый воздух между нами. От тепла, заполняющего лёгкие, становится не по себе, но мне это даже нравится. Оскар стоит не шевелясь, и я отступаю.

– Побеждает хорошая сестра, – медленно, задумчиво повторяет Оскар. Он отворачивается и делает шаг в сторону, прочь от света витрины, и до меня доносится его тихий вздох.

– В этот зал меня приводил папа. Здесь всё напоминает о нём, – говорю я, словно оправдываясь. Такое чувство, будто я поделилась самой любимой книгой, а мне ответили, что это просто глупая сказка.

– Когда он умер? – спрашивает Оскар, всё так же стоя ко мне спиной.

– Почти три месяца назад. Иногда кажется, будто бы только вчера…

– А иногда, что прошло много лег, – договаривает за меня Оскар.

В ответ я судорожно киваю, не позволяя пролиться слезам.

– Ты знаешь, как это бывает. У тебя тоже кто-то умер?

Тишина всё длится и длится, и я, не в силах подобрать слова, сажусь прямо на пол, упираясь спиной в выставочный шкаф. Последний посетитель ушёл, в зале только мы. Ковер жёсткий, с уродливыми узорами, по которым я вожу указательным пальцем. Забинтованную руку держу на коленях и слушаю, как бьётся в ране моё измученное сердце. Наконец Оскар садится рядом со мной.

– Мама. Она умерла, когда мне было одиннадцать лет. Заболела и умерла. – Он снимает с колена невидимую пылинку. – Мне жаль, что ты потеряла отца.

– Мне жаль, что ты потерял маму, – отвечаю я. В тишине пролетают минуты. Или секунды. Не уследить.

– Что у тебя с рукой? – спрашивает вдруг Оскар.

– Несчастный случай при мытье посуды.

– О-о, это опасное занятие! От кухонной раковины стоит держаться подальше, – с доброй улыбкой отвечает Оскар.

– Я тебя видела. На площади, на церемонии нанесения знака. – Я резко меняю тему и больше не вожу пальцем по ковру.

– Да? – Голос Оскара звучит совершенно спокойно.

– Тот преступник… это был твой отец? – Ну вот, всё сказано.

Оскар со вздохом устраивается поудобнее – вытягивает ноги, упирается затылком в шкаф и переводит блуждающий взгляд на потолок.

– Я всё думал, заметила ты меня тогда или нет. Я тебя видел там, в задних рядах, и узнал. Отец однажды показал мне тебя на улице. Странно. Показал меня на улице? Откуда отец Оскара мог меня знать?

– И да, там был мой отец. Отмеченный знаком Забвения на площади. Забытый. Он всё ещё в тюрьме, его до сих пор не выпустили. – Оскар резко бьёт ладонью по полу. – Вот так. Он умолкает, переводя дыхание, и начинает обводить пальцем узоры на ковре. Его рука подбирается совсем близко к моей.

– Думаю, тебе тоже известно кое-что о забытых, Леора. Мизинец Оскара щекочет мне пальцы, и я застываю, словно обратившись в глыбу льда.

– Откуда бы мне что-то знать? О чём ты?

– О твоём отце.

– Не понимаю, что ты там себе вообразил… – Старательно запихнув леденящий ужас подальше, я вскакиваю на ноги, едва дыша.

– Не волнуйся так, Леора, ничего страшного, – умиротворяюще говорит Оскар, вставая рядом со мной. – Я ничего не знаю. Просто вижу очевидный ответ на наши вопросы. Книгу твоего отца конфисковали, ты страшно напугана, причина вполне ясна. Признайся мне: твой отец тоже был забытым?

Склонив голову, я прячу лицо в ладонях. Я ничего не сказала, и всё же сказала слишком много. Где-то рядом во тьме слышен шёпот Оскара:

– Мне очень жаль, Леора… Мне очень жаль… Не открывая лица, рассказываю Оскару, как я увидела папин знак Забвения. Рассказываю всё, ничего не скрывая. Какое удивительное облегчение – наконец-то высказаться. Но это и опасно. Отнимаю наконец ладони от пылающих щёк и заканчиваю признание:

– Мама права: мы видели папину книгу – знака в ней не было. Наверное, его как-то убрали. – При этих словах щека Оскара непроизвольно дёргается, или мне кажется? – Но, если знак не нашли, зачем же конфисковали книгу? Мама говорит, всё будет в порядке, но разве так может быть? Поднимаю взгляд на Оскара, чувствуя, как по скуле катится слезинка. Оскар вытирает мне щёку рукавом пиджака, и я судорожно пытаюсь дышать глубоко и ровно, чтобы не разрыдаться на месте. – Леора… – Теперь Оскар отводит взгляд, словно отыскивая нужные слова в неказистых рисунках ковра. – Я должен кое-что тебе рассказать.

– Что? – переспрашиваю я, хлюпнув носом.

Оскар не сводит глаз с ковра, а мне будто кто-то даёт подзатыльник, и всё становится ясно. Как же я раньше не догадалась? По глупости, наверное.

– Давай, Оскар, выкладывай. Глядя мне прямо в глаза, он произносит:

– Моего отца наказали… ты и так знаешь за что. Он украл лоскут кожи.

Оскар снова умолкает, потирая ладонью лоб. Так и есть. Я знаю каждое слово, которое будет сказано, прежде чем оно прозвучит, и сердце моё замирает от ужаса.

– Та кожа, которую он украл… он украл кожу твоего отца.

Глава двадцать вторая

– Папа, расскажи мне историю, – упрашивала я когда-то. – Расскажи про тебя и маму.

Мама конечно же возражала:

– Хватит, Леора. Ты столько раз это слушала! Но папа улыбался и, лукаво подмигнув, начинал рассказ: