Метка - Бродвей Элис - Страница 49

Не верю! В это невозможно поверить.

– Что вы хотите сказать? Что именно делал мой отец? – Повернувшись к Оскару, я пытаюсь выяснить у него хоть что-нибудь. – Ты что-то знал? Потому и подошёл ко мне тогда, в музее?

– Я ничего не подозревал, – отвечает Оскар, показывая на Обеля. – Но я знал, что твой отец был знаком с моим. Они много лет работали вместе, помогая пустым. Все, как сказал Обель, отправляли им еду и всё остальное. Без их помощи люди умерли бы от голода, Леора. – Из-за этого я злюсь! Не хватало ещё заботиться о пустых! – Мой отец хотел быть уверен, что со смертью твоего папы эта помощь не прекратится. Мы нужны пустым. Им нужна ты, твоя помощь. Отец говорил, что дочь Джоэла Флинта многое сможет сделать. Я тогда не знал, что это значило. – Лицо Оскара застыло, как маска грусти.

Сколько всего происходило за фасадом моей жизни! И что знали все, кроме меня?

Всё, чему меня учили, во что я верила, у меня отняли. Как просто: знак за знаком, метка за меткой занимают свои места на твоей коже до самой смерти. А потом ты становишься книгой или горишь в огне. А теперь всё запуталось и я ничего не понимаю. Не хочу ничего понимать.

Они стоят передо мной: спокойный грустный Обель и Оскар, на чьём лице отражается моё собственное непонимание. Помню его улыбку в темноте, тепло его рук.

Сколько же вокруг лжи!

Я забираю свои вещи и ухожу. Ни Обель, ни Оскар даже не пытаются меня остановить.

Глава сорок вторая

Когда я подхожу к дому (или лучше не называть это место родным домом?), то, прежде чем войти, заглядываю в окно, там ли она – мама, то есть Софи. Внутри никого нет, лампы погашены, её пальто на вешалке тоже не видно. Дверь не открывается, заперта. Отпираю своим ключом и вхожу. Меня окутывает облако запахов, которые обычно не замечаешь, запахи родного дома. Это должны быть самые приятные и успокаивающее запахи на свете, но у меня внутри всё переворачивается.

Окликнув её по имени, жду, собираясь убежать, если кто-то ответит. Поднимаюсь к себе и собираю немного вещей: одежду, бинты, попавшиеся под руку в ванной, – пригодятся сменить повязку на новых знаках. Не забыть бы альбом, в котором я рисовала эскизы. Он был где-то под кроватью. И пока я, согнувшись в три погибели, выуживаю альбом из тёмного угла, на лестнице слышатся шаги.

Когда она входит в мою комнату, я чувствую себя маленькой девочкой из сказки, которую так любил рассказывать мне папа. Девочкой, которая просыпается в домике у медведей. Той, которая бежит со всех ног от разъярённых хозяев. «Она меня убьёт, – проносится в голове, пока я выползаю из-под кровати. – Живьём съест».

Слишком поздно, некуда бежать: медведица меня настигает. В зловещем молчании она подходит ко мне. Уж лучше бы рычала по-звериному. Протягивает ко мне руки, согнув пальцы, словно когти хищника. Я отступаю к кровати, но дальше идти некуда. Она хватает меня за плечи и выплёвывает колючие слова:

– Глупая, глупая, какая же ты глупая девчонка! Сумасшедшая! Что ты наделала?! Что?!

Изогнувшись, я пытаюсь вырваться, но она сильнее, держит крепко. На секунду моё тело деревенеет, словно ожидая удара.

Но она не грызёт меня, она гладит меня по голове. Она не рычит в отчаянной ярости, а плачет и что-то шепчет. На меня накатывает невыразимая усталость. Я не смогла бы бороться с медведем, и с ней бороться я тоже не в силах. Покорно разрешаю себя обнять и слушаю её шёпот. В груди поднимаются слёзы, готовые затопить меня с головой. Её объятия – словно колыбель, которая защищает меня от страшного мира.

– Ты глупая, глупая девочка… – повторяет она устало. – Прости меня, Леора, моя маленькая искорка. Прости. Я должна была всё тебе рассказать. Довериться тебе.

Она гладит меня по голове, словно дикую кошку, готовую сбежать. А я себя так и чувствую – как кошка.

Высвободившись, я включаю ночник на тумбочке у кровати. Мы щуримся и смотрим друг на друга, часто моргая.

– Посиди здесь, – говорит она, вдруг вскакивая на ноги. – Мне надо тебе кое-что показать. Я сейчас. Минуту спустя она возвращается и подаёт мне бумажный свёрток. Сидя на кровати, я разматываю бечёвку, которой перевязана бумага. Крепкие узелки приходится распутывать зубами. Наконец бечёвка падает, зацепившись на секунду за одеяло. Плотная бумага скорее загнута, чем смята, и раскрывает тайное сокровище будто бы со вздохом облегчения. Передо мной лежит книга. Вроде бы. Скорее толстая тетрадь. На обложке ничего не написано, равно как и на корешке, нет и намёка на содержание. Переднюю обложку не отличить от задней, и я верчу книгу, пытаясь понять, где же начало. Старинный переплёт на ощупь напоминает мягкую замшу. Поднимаю обложку – пусто. Переворачиваю вверх ногами – и открываю снова. С первой страницы на меня смотрит прекрасная Белая Ведьма, и я отбрасываю тетрадь.

– Мне не нужна ещё одна книга сказок, мама. Зачем ты принесла мне это?

Я так надеялась, что тут будет что-нибудь – хоть что-нибудь! – что объяснит происходящее. Какой-то якорь в моём безумном мире. Но нет, опять сказки про Белую Ведьму!

– Пожалуйста, милая, посмотри, – мягко просит мама. – Это не сказка. Некоторое время я сижу уставившись на книгу, мысленно желая ей всяких гадостей. Но потом снова беру её в руки. Пролистав первую страницу с Ведьмой, я понимаю, что это действительно не сборник сказок. Никаких там «давным-давно», никаких «жили долго и счастливо». Это чей-то дневник или скорее письмо. Послание.

– Это она написала? – спрашиваю я, и мама кивает в ответ. – Это её портрет? – показываю я на рисунок на первой странице.

– Да, это она. Твой папа нарисовал и сохранил на память. Он был не только прекрасным обрядчиком, но и талантливым художником. Он показал мне этот рисунок, чтобы подтвердить ваше сходство. Он говорил, что твоя родная мать была прямым потомком Мории и Белой Ведьмы. Видишь, как ты похожа на неё? Рисунок твоего отца, но почерк здесь не его. Это её письмо, её история. – Мама с любопытством заглядывает мне через плечо. – Я не читала эти строки. Хранила для тебя, ждала, пока придёт то самое время. – Со вздохом мама заправляет мне за ухо прядь волос и добавляет: – Вот только время никак не приходило. Я листаю страницы, исписанные аккуратным наклонным почерком.

– Смотри, мама, вот это она написала, когда ждала ребёнка!

Я волнуюсь, сама того не желая, и показываю маме интересные строки.

Ты всё время ворочаешься в мне, малышка. Какая ты уже большая! Мне нравится чувствовать твои ручки и ножки, положив на живот руку. Думаю, ты тоже ощущаешь моё прикосновение. Я очень устала, но ради тебя стоит и потерпеть.

Но через несколько страниц аккуратный почерк исчезает, пишет уже кто-то другой.

– Смотри, ближе к концу почерк меняется. Не знаю, кто написал конец её истории, кто заполнил пробелы. Жаль, что я не узнала об этом раньше, до смерти папы, до всего, что произошло. Думаю, мне бы этого хотелось. Или нет? Может быть, и лучше, что в эти последние ужасные месяцы мама оставалась моей мамой. Не знаю, как мы будем жить дальше, кем станем друг другу, но в то время мы должны были оставаться одной семьёй. И вообще, они (кто бы ни были эти они) не знают конца моей истории. Всё ещё не закончилось. Моя история ещё не написана. Интересно, знает ли мама что-нибудь о той, другой женщине, которая родила меня на свет? По её лицу ничего прочесть невозможно. Она выглядит усталой и озабоченной. И ещё грустной. Ужасно, невероятно грустной.

– Расскажи мне, мама, – шёпотом прошу я. – Расскажи мне всё, что знаешь.

– Нас познакомила Джулия, – начинает она рассказ, уставившись взглядом в лоскутное покрывало на моей кровати. – Нас с тобой. Тебя и меня. Джулии велели от тебя избавиться. В то время часто нападали на поселения пустых, забирали детей. Ты, потомок пустых, была опасным приобретением.

– Избавиться? То есть… Мама грустно улыбается в ответ.

– Она бы не смогла этого сделать. Ни за что! Джулия пришла ко мне. Я читала для неё знаки, ещё до её беременности, и мы подружились. Я тогда жила на окраине. И вот однажды она пришла ко мне и принесла тебя, свёрток, покоившийся на её собственном огромном животе. Всё это мама рассказывает со вздохом облегчения. Больше не надо лгать, можно сказать правду.