Последний пророк - Вуд Барбара - Страница 28

Как это ни прискорбно, но Мокиикс был с ним согласен. Как это произошло? Куда пропало славное будущее, о котором они все мечтали?

— Девчонка принижает наших богов! — заревел Ксикли. — Отдай ее нам, и мы принесем ее в жертву, как полагается. — Он зловеще улыбнулся. — Мы станет наблюдать, как она будет долго и мучительно умирать.

Мокиикс снова вздохнул, почувствовав, как какое-то странное бессилие проникло в его душу. Может быть, военачальник прав. Если девушку принести в жертву, то, возможно, все вернется на свои места.

— Хорошо, — согласился он, — если в день солнцестояния не пойдет дождь, я приведу девчонку к тебе.

Военачальник жестом показал Мокииксу, что тот может идти. Мокиикс, официальный представитель тлатоани Центрального Места, одел свой плащ и удалился. На сердце у него было тяжело. Ему очень хотелось сказать кое-что этому мужчине, который, несмотря на его шрамы и сломанный нос, чем-то напоминал его любимую жену Ксочитль, которая оставила его много лет назад. Но пропасть между двумя мостами была слишком велика. С одной стороны, Мокиикс гордился, что Ксикли дослужился до такого высокого звания, как лидер ягуаров, но с другой — его печалило презрительное отношение Ксикли к нему. Но кто может винить его в этом. Ни один сын не должен превосходить по рангу своего отца.

Две недели потребовалось Аоте, чтобы поправиться. Когда наступило время отправляться домой, в родную деревню, он начал умолять Ошитиву пойти с ним, но девушка отказалась: ей надо остаться в Центральном Месте.

— Я поклялась служить этому народу и Господину Хакалу, пообещала им привести сюда дождь.

Прощание было коротким и печальным — они знали, что больше уже никогда не встретятся. Ошитива пожелала ему удачи и долгих лет жизни, как защитнику Стены Памяти.

— Я очень сожалею, что из-за меня умер дядя, исполнитель ритуальных танцев, — говорила она. — Я думала только о себе, а не о своем народе. Пожалуйста, скажи всем, что я раскаиваюсь. Пожалуйста, скажи моей маме, что я больше не макай-йо, что я еще прославлю нашу семью.

Ошитива вся ушла в работу, ей надо было, отказываясь от сна и еды, работать до изнеможения. Она месила глину, напевая и нашептывая ей что-то, выдавливала из нее воздушные пузырьки, сушила ее до безупречного состояния, шлифовала и полировала, напевая грубой глине, пока та не начинала сиять, потом рисовала на ней символы дождя и туч, и неба, и ветра. Ее руки, как никогда, были сильными и уверенными, а кисть юкки — нужного размера и ширины; линии были ровными и безупречными — ни одного изъяна, ни одной ошибки не было допущено при создании этого великолепного кувшина.

Хотя ее руки и тело всецело служили одной-единственной цели, ее чувства и мысли блуждали где-то.

Две недели Господин Хакал не появлялся перед своим народом. Так как все работники кухни исчезли той ночью, Ошитиве, как и другим работникам в долине, приходилось выполнять обязанности прислуги; все четырнадцать дней она ни разу не видела того, кого заставила принять решение, которое для него могло означать только поражение, независимо от принятого им решения. Главный повар переживал за здоровье своего тлатоани, ведь он почти не прикасался к еде. Ошитива знала, что в этом ее вина. Она не желала лишать его силы и могущества, хотела лишь спасти Аоте.

Прекрасный тлатоани снился ей, он смотрел на нее грустными глазами, она думала только о нем, слышала его глубокий, звонкий голос, рисовала в воображении его сильное тело, овал его лица, изгиб носа, и странное, волнительное тепло растекалось по всему ее телу, потом стекало глубоко в живот и пульсировало там. Ошитива мысленно убеждала себя, что она думает и чувствует себя так из-за навязчивой идеи привести в долину дождь. Хакал велел ей призвать дождь. Мысли о нем, образы и видения, которые она не могла прогнать из своей головы, лишь напоминали ей о ее работе.

Иначе показалось бы невероятным, что дочь простого торговца осмелилась посмотреть на повелителя Центрального Места.

Когда она поставила новый кувшин в печь, пришли гончары помолиться и подежурить вместе с ней. К ним присоединились работники кухни и слуги, ожидая, когда огонь превратится в пепел. Когда кувшин вынули — нежно-золотого цвета, как солнечный рассвет, с узором цвета яркого заката, — все воскликнули от восторга: это был самый красивый дождевой кувшин, когда-либо создававшийся на свете.

С величайшей торжественностью Ошитива отнесла свой кувшин в гончарную мастерскую и поставила его среди других керамических изделий, но на этот раз, хотя жрецы и хвалили ее кувшин, Мокиикс не вымолвил ни слова, а лишь как-то странно смотрел на него, и Ошитива не знала, что означал его взгляд.

Когда ее дождевой кувшин вместе с другими кувшинами был выбран и установлен на площади за день до летнего солнцестояния, Ошитива усердно, как никогда раньше, молилась. Она понимала, что опять находится на грани жизни и смерти. Если снова дождь не пойдет, то ее казнят, а воины-ягуары отправятся на север, в ее деревню, и всех там убьют.

На площади, залитой солнечным светом, который лился с синего безоблачного неба, без устали исполнялись ритуальные танцы, посвященные дождю. Люди воспевали богов и жертвовали им свои скудные запасы зерна, а жрецы, окруженные знатью и воинами-ягуарами, клали сакральную жертву — какого-то беднягу, который должен был отправиться на раскопки небесного камня, — на каменный алтарь, чтобы пролить его кровь и ублажить богов.

Танцы и ритуальные обряды продолжались до глубокой ночи, когда были зажжены тысячи факелов, осветив своим сиянием чистое, звездное небо. А потом все в Центральном Месте замерло. Люди отправились на покой на свои тростниковые коврики, под небольшие навесы, или, свернувшись калачиком, спали прямо под чистым и безоблачным небом. Следующий день был днем солнцестояния, день длиннее ночи. Предвестник погоды предупреждал, что в этот день будет очень жарко. Ожидались крайности во всем. В природе все должно было лишиться равновесия. А зерновые на полях продолжали чахнуть от засухи.

Военачальник ягуаров Ксикли позвал к себе четырех самых лучших воинов. Перед тем как выступить, они тщательно подбирали одежду, особенно старательно раскрашивали свои тела, воздавали должное своим богам. С рассвета они постились. Их миссия была священной.

Наконец, в предрассветные часы, Ксикли дал им сигнал и, пока жители Центрального Места спали, воины выступили и, крадучись, направились в то место, где тихо спала девушка с севера — девушка, которая насмехалась над их богами и лишила их кровавого жертвоприношения.

На этот раз, поклялся себе Ксикли, ему никто не помешает: ни жрецы, ни Хакал, ни камни на веревочках. Когда в день солнцестояния первый солнечный луч озарит Центральное Место, они схватят девчонку и приведут ее на площадь, где в ярком утреннем солнце наверняка дождь не пойдет, они распластают ее тело на каменном алтаре и вырвут из ее груди бьющееся сердце.

Не подозревая о том, что где-то поблизости затаились солдаты, Ошитива спала на своем коврике под ивовой крышей кухонного патио. Другие обитатели кухни похрапывали рядышком. Главный Повар, его помощники, мясник, мукомолы и пекари ворочались и беспокойно метались во сне, им снились дождь и кукуруза.

Ошитива видела во сне Аоте: его тело не было изувечено жрецами Центрального Места, он снова стал полноценным мужчиной. Она наблюдала, как он идет по пыльной дороге в защищенный каньон, где столетиями находилась ее деревня. Она видела свою маму, которая смотрела на него с радостным удивлением, а также отца Аоте и всех дядюшек и тетушек, они бегут к нему навстречу, обнимают его, смеются, угощают его и поют, ведут прямо к очагу, чтобы послушать истории об Ошитиве и Центральном Месте. Сцена была такой трогательной, что Ошитива плакала во сне. Слезы текли по щекам, падали на тростниковый коврик, и он становился мокрым. От слез даже промокла ее одежда, неожиданно проснувшись, она сразу поняла, что плакала не она, а небо. Из-за плотных туч на небе уже не было видно звезд, а на Центральное Место обрушился проливной дождь.