Горстка людей
(Роман об утраченной России) - Вяземски Анна - Страница 5

Наталии хотелось ответить колкостью, так сказать, скрестить клинки с будущей золовкой. Она даже кусала губы от досады. Вот бы дать ей отпор, заставить опустить глаза, хоть немного сбить с нее спесь! Уже совсем скоро Наталия будет считаться ровней Ольге. Но пока она всего лишь младшая.

— Ничего, волосы быстро отрастут, — вступилась Ксения.

— Может быть, и быстро, но к свадьбе не успеют.

Ольга подошла к Наталии и окинула ее критическим взглядом. Ей было не до обсуждения девичьих причуд — она решала, что делать.

— У нас здесь есть прелестный чепец из старинных кружев. Пришьем к нему фату — вот и все. Под венцом будет выглядеть прекрасно, никто не придерется. Тебе очень пойдет, детка. Очень современно и очень по-французски!

Стук копыт донесся до гостиной, сперва далекий, потом все ближе, отчетливее. Вскоре зашуршал песок под копытами, послышался веселый смех Адички и его младшего брата Миши. Подоспевшие слуги подхватили под уздцы лошадей.

Радуясь случаю улизнуть от Ольгиных шпилек, Наталия выбежала на крыльцо.

Удивленные возгласы встретили ее появление. Братья смотрели на девушку с безжалостно остриженными волосами, не понимая — то ли это шутка, новая игра, то ли что-то стряслось. Наталия кружилась на месте и встряхивала головой, притворяясь, что ей все нипочем, хотя на самом деле это было далеко не так.

— Зачем вы это сделали, Натали? — дивился Миша. — С длинными волосами вы были такая хорошенькая!

Испугавшись, что и Адичка вслед за братом станет упрекать ее, Наталия поспешно отпарировала:

— Если хорошенькая женщина не боится изуродовать себя, значит, она красива!

На ее счастье, к ним уже семенила, выставив вперед свой круглый живот, Ксения. «Миша, Миша, Миша!» — звала она. Миша раскинул руки, обнял ее и приподнял.

— Женушка моя, тяжеленькая моя, сладкая моя женушка!

Ксения все еще держала в руке прядь волос. Он взял у нее эту прядь и восхищенно присвистнул. Потом спрятал ее во внутренний карман куртки.

— Я положу ее в мой медальон. — Испугавшись, что брату это не понравится, он добавил: — Это будет мой талисман, когда я вернусь на фронт. Ты только не ревнуй!

— Я вовсе не ревную. Я сделаю то же самое. Вы не против, Натали? Вы согласны оберегать нас?

У девушки пропало желание рисоваться и бравировать. Она смотрела на братьев, ожидавших ее ответа. Как они были похожи в эту минуту! Только Миша блондин, а Адичка брюнет. Но одни и те же голубые, красивого разреза глаза, одна и та же выправка. Наталия улыбнулась им в ответ:

— Я готова оберегать вас из медальона.

Только что отобедали. Служанки под присмотром дворецкого заканчивали убирать со стола. Они то и дело заливались смехом, от любого пустяка и просто так, возбужденные наступающими сумерками, ароматом цветов и предстоящей женитьбой барина. Люди Адички любили его и желали ему счастья. Но они привыкли служить холостяку с самыми непритязательными вкусами, которому легко было угодить, к тому же он часто и подолгу отсутствовал. Как-то поведет себя новая барыня? Ее молодость и короткая стрижка многих озадачили. Люди не знали, чего от нее ждать, — то ли дело Ольга, которая до этих пор была за хозяйку дома.

Большие застекленные двери серо-желтой гостиной были распахнуты настежь. Родные жениха и невесты и их гости расположились кто в доме, кто на террасе.

Две гувернантки — француженка и англичанка — сзывали детей, чтобы отправить их в постель. Самые маленькие уже засыпали, а те, что постарше, играли в войну; верховодила старшая дочка Ольги и Леонида, Даша, которую на французский манер все звали Дафной. Благодаря своему возрасту — семь лет — она пользовалась непререкаемым авторитетом, распределяла роли, выбирала себе адъютантов, исключала из игры всякого, кто мешкал исполнить ее приказ. Даже сестренки Наталии, хоть и были постарше, не смели ее ослушаться. Они лежали на траве, старательно изображая «немецкие и японские войска, наголову разбитые великой Россией».

— Пленных убивать! Никого не оставлять в живых! — командовала Дафна.

Дети стреляли из воображаемых винтовок.

— Саблями убивать, саблями!

Все повалились в кучу-малу.

Игорь Белгородский наблюдал за игрой с интересом, но не без горечи. Он думал о своих убитых на фронте друзьях, об отце, погибшем в самом начале войны с Японией. На коленях Игорь держал своего единственного ребенка, двухлетнего сынишку, которого он обожал. Малыш, радуясь, что отец с ним, терся щечками о шершавое сукно военного мундира, играл с блестящими пуговицами и тихонько что-то лепетал. Порой, осмелев, он дергал отца за ухо или за усы.

Игорь позволял ему все, он был счастлив. Потом, когда мальчик уснет, у него еще будет время подумать о своих заботах и невзгодах.

Тогда снова подступят мысли о войне, оторвавшей его от семьи, от ненаглядного сына. И об углублявшейся день ото дня трещине в отношениях с женой.

Екатерине никогда не нравилось в деревне. Почему-то именно ее кусали комары и осы, она одна обгорала на солнце. Она жаловалась на жару, боялась сквозняков и сырости, поднимавшейся ночами от пруда. На самом же деле Екатерина просто терпеть не могла Байгору; ей хорошо было только дома в Петрограде и в подмосковном имении ее родителей. В Байгоре она становилась нервной, вспыльчивой, а страдал от этого Игорь.

— Не мучай себя, сынок.

Перед ним стояла Мария, его мать, спокойная и ласковая, как всегда. С тех пор как Мария овдовела, она носила скромный, не бросающийся в глаза траур. Так она хранила память о муже. Но никогда не жаловалась и не роптала на судьбу. Всю свою любовь она отдавала трем сыновьям и дочери, понимая, что ее дети давно стали взрослыми и уважая в каждом личность. Если она и боялась за них, то никогда им об этом не говорила.

Ее рука легко коснулась лба Игоря. Он узнал сухую теплую ладонь, слабый запах мелиссы. Ему не надо было даже поднимать глаз: он помнил наизусть каждую черточку красивого лица матери, его все еще четкий овал, тяжелые каштановые волосы, уложенные в высокую прическу, которую с трудом удерживали большие черепаховые гребни. Игорю хотелось сказать матери, как сильно он ее любит и как тоскует о счастливой поре своего детства, о беззаботных годах в Байгоре, о студенческой жизни в Петрограде. Но можно ли двадцатисемилетнему офицеру царской армии признаться даже родной матери, что быть взрослым ему не по душе?

Наталия и пяти минут не могла усидеть на месте. Она то присаживалась к белому роялю, поднимала крышку и опускала вновь, кружилась на вертящемся табурете, то вскакивала, напевая первые такты шопеновского вальса, то принималась лихорадочно листать ноты. Адичка сидел поодаль, читая поэтический альманах. Когда они только познакомились, он пытался привить Наталии свою любовь к поэзии. К Пушкину, само собой, но любил он и новых поэтов, современников — молодых Блока, Есенина, прекрасную Анну Ахматову. Однако девушка ответила ему, что только романы — предпочтительно французские — волнуют ее и увлекают. И он твердо решил больше не докучать ей дорогой его сердцу русской поэзией. Зато ее страсть к игре на фортепьяно обрадовала его еще при первой встрече. Сам он неплохо играл на скрипке. Адичка уже мечтал о счастливых вечерах, когда они с женой, оставшись в Байгоре одни, будут музицировать.

Наталия присела на минутку рядом с Ксенией, которая укачивала на руках младшего ребенка Ольги, невозмутимого восьмимесячного карапуза. У ее ног примостился спаниель с влажными глазами, и Наталия рассеянно поглаживала его, почти не слушая будущую невестку, что-то ей рассказывавшую. Ксения увлекалась астрологией, она говорила о гороскопах, о расположении светил, Солнца и разных планет.

Англичанка наконец утихомирила своих воспитанников. Один за другим дети уходили с лужайки в гостиную, чтобы пожелать доброй ночи родителям, тетушкам, дядюшкам и бабушке. Но строптивица Дафна все не унималась:

— Кто первым добежит до липы?

Она обращалась к двум сестрам Наталии, восьми и одиннадцати лет, которые уже приготовились послушно отправиться спать. Искушение было велико, и девочки остановились в нерешительности.