Страничка из жизни Пушкина - Кони Анатолий Федорович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/4
• Следующая

В начале ноября Пушкин на очень краткое время покинул Москву и 9-го уже сообщает из Михайловского князю Вяземскому о "поэтическом наслаждении возвратиться вольным в покинутую тюрьму". Но 21 ноября он опять в Москве, оттуда пишет Языкову по поводу сотрудничества его в "Московском вестнике". Это вторичное пребывание его в Москве было, очевидно, очень непродолжительным, так как в конце ноября он уже собирается из Михайловского приехать в Москву к 1 декабря, но болезнь задерживает его во Пскове, откуда ему удается выбраться лишь около половины декабря.

В письме к князю Вяземскому от 9 ноября Пушкин, между прочим, говорит: "Долго здесь не останусь. В Петербург не поеду; буду у вас к 1-му [декабря]... она велела. Милый мой, Москва оставила во мне неприятное впечатление, но все-таки лучше с вами видеться, чем переписываться". Ему же пишет он из Пскова от 1 декабря:

"Еду к вам и не доеду. Какой! Меня доезжают... во Пскове вместо того, чтобы писать седьмую главу Онегина, я проигрывал в штос четвертную. Не забавно!.."

В конце ноября, из Пскова он посылает Соболевскому какое-то письмо на имя Зубкова, говоря: "Перешли письмо Зу б ков у, без задержания малейшего. Твои догадки гадки, виды мои гладки. На днях буду у вас, покамест сижу или лежу в Пскове".

Письмо к Зубкову, которому Пушкин придавал такое значение, ныне найдено. Оно находилось в обладании выдающегося русского политического мыслителя и ученого, Бориса Николаевича Чичерина, в феврале 1904 года похищенного смертью у науки и русского общества, правосознанию которого он служил всеми силами своей благородной и непреклонной души.

Василий Петрович Зубков, родившийся 14 мая 1800 года, воспитывался дома и обучался затем в основанной и руководимой генералом Н. Н. Муравьевым "школе для колонновожатых". Это замечательное заведение, содержимое на частные средства своего учредителя, с чрезвычайно разумною и целесообразно-практическою программой, готовило молодых людей главным образом к деятельности, ныне свойственной офицерам генерального штаба. Но из него вышло несколько выдающихся деятелей не на одном военном поприще, сохранивших о Муравьеве самые благодарные воспоминания. По словам одного из них (А. Ф. Вельтмана), учение в школе шло "свободно, легко и весело", увлекая "молодые чувства, полные стремлений к жизни, к деятельности, к участию в общественной пользе". Здесь "наука воплощалась в опыт - мысль и слово в дело, - а голова не была в разлуке с мышцами, требующими движения". Тяжелое нездоровье заставило, однако, Зубкова оставить службу в колонновожатых, которые считались состоящими в свите государя, и перейти в коллегию иностранных дел, откуда в 1823 году он поступил на службу по судебному ведомству советником Московской палаты гражданского суда.

В 1825 году на него пало подозрение в участии в одном из тайных обществ, подготовивших заговор, выразившийся в событиях 14 декабря. Существуют записки Зубкова на французском языке, с рисунками пером и карандашом, к сожалению, до сих пор не напечатанные. Они исполнены исторического и бытового интереса. Приемы допроса декабристов, условия содержания подследственных, личности членов следственной комиссии охарактеризованы в них очень метко, переплетаясь с чертами из общественной жизни того времени. Зубков подробно описывает в них свой арест в Москве 3 января 1826 г., вызванный, по его догадкам, его близостью к Пущину, Калошину и в особенности к Кашкину, - и настроение разных слоев московского общества, выразившееся, с одной стороны, в сочувствии к арестованным и недопущении мысли, чтобы их могли везти в крепость, а с другой стороны, резкими проявлениями малодушия и трусости, доходившими до написания на портретах Орлова и Никиты Муравьева их бывшими подчиненными слова "traitre" [предатель (фр.)] и выкинутием их из гостиной в подвал. Он пробыл в Петропавловской крепости около шести недель и после тяжелых нравственных страданий - у него была семья в Москве - был отпущен на свободу как никем не оговоренный... В 1843 году он был уже обер-прокурором общего собрания московских департаментов, в 1851 году - обер-прокурором первого департамента, а в 1855 году сделан сенатором, но в том же году, по болезни, уволен в отставку.

Человек всесторонне образованный, продолжавший интересоваться наукою в обширном смысле слова, до конца дней, приветливый и добрый, он вносил в разрешение дел в сенате строгое, беспристрастное и нелицемерное стремление к правосудию, умея пользоваться трудом и практическим знанием канцелярских дельцов старого покроя, не давая им в то же время возможности злоупотреблять своим положением. Под его влиянием в восьмом департаменте сената создалась плодотворная школа для молодых юристов, между которыми были такие замечательные цивилисты, как К. П. Победоносцев, и немало будущих деятелей судебной реформы. По выходе в отставку Зубков переселился в Москву, где и скончался в 1862 году. В молодые годы он вращался в светском обществе Москвы и был близок с Пушкиным, князем В. ф. Одоевским и князем Вяземским. О нем вспоминает в своих записках И. И. Пущин, рассказывая, как князь Юсупов, увидя в 1824 году на балу у московского генералгубернатора неизвестного "штатского", танцующего с дочерью хозяина, спросил Зубкова о том, кто это такой? - и узнав, что это судья надворного суда Пущин ("освятивший собою избранный сан", по выражению Пушкина), воскликнул: "Как! Надворный судья и танцует с дочерью генерал-губернатора? Это вещь небывалая, тут кроется чтонибудь необыкновенное"...

Василий Петрович Зубков был женат на воспитаннице Екатерины Владимировны Апраксиной, Анне Федоровне Пушкиной, очень дальней родственнице поэта. Зубкова была, по воспоминаниям Елизаветы Петровны Яньковой, изящна, как фарфоровая саксонская куколка. Ее сестра, Софья Федоровна, тоже воспитанница Апраксиной, была настоящею красавицею. Стройная, высокая ростом, с прекрасным греческим профилем и черными, "как смоль", глазами, эта умная и милая в обращении девушка произвела сильное впечатление на Пушкина во время его пребывания в Москве осенью 1826 года. К ней относятся в письме его к князю Вяземскому слова: "она велела", и можно не без основания предположить, что именно о ней говорит поэт в стихотворении, написанном 1 ноября 1826 года в Москве и относимом Анненковым то к Кюхельбекеру, то к Плещееву.

Зачем безвременную скуку

Зловещей думою питать

И неизбежную разлуку

В уныньи робком ожидать?

И так уж близок день страданья!

Один, в тиши пустых полей,

Ты будешь звать воспоминанья

Потерянных тобою дней!

Тогда изгнаньем и могилой,

Несчастный! будешь ты готов

Купить хоть слово девы милой,

Хоть легкий шум ее шагов.

Пушкин останавливался, по предположению П. О. Морозова, в один из своих приездов в Москву в 1826 году у Зубкова. У него же написал он свои "Стансы", вызвавшие несправедливые нарекания "друзей", и чудесный его ответ им в 1828 году: "Нет, я не льстец...", который он заключает полными глубокого смысла словами:

Нет, братья, льстец лукав.

Он горе на царя накличет...

Он из его державных прав

Одну лишь милость ограничит.

Вот письмо Пушкина, написанное на листе плотной почтовой сероватой бумаги большого формата, без водяных знаков, с золотым обрезом.

"Дорогой Зубков, вы не получили письма от меня, и вот этому объяснение: я сам хотел 1 декабря, т. е. сегодня, прилететь к Вам, как бомба, так что выехал тому пять-шесть дней из моей проклятой деревни на перекладной, ввиду отвратительных дорог. Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня. У меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать. Взбешенный - я играю и проигрываю. Но довольно: как только мне немного станет лучше, буду продолжать мой путь почтой.

Ваши два письма прелестны. Мой приезд был бы лучшим ответом на размышления, возражения и т. д. Но так как я, вместо того, чтобы быть у ног Софи, нахожусь на постоялом дворе во Пскове, то поболтаем, т. е. станем рассуждать.

• Предыдущая
• 2/4
• Следующая