Письма к Юлии Губаревой - Довлатов Сергей Донатович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/3

Обнимаю тебя. Даниле скажи, чтобы прочел письма Ван Гога — это лучшая в мире книга об искусстве.

Твой.

26 июня (1989)

Милая Юля! Получил твое письмо, спасибо. Мы в суете, поскольку Никешка кончает занятия 28-го, а уже на следующий день можно перебираться на дачу. Пробудем мы там до конца сентября, с моими наездами в Нью-Йорк на заработки.

Ты спрашиваешь, когда мы «планируем свой приезд на чтения». Во-первых, что еще за чтения? Во-вторых, семья у нас громоздкая и не очень подвижная: мама (81 г.), Коля (7), собака, рыбы, черепахи, попугаи и т. д. Так что, ездить более или менее свободно могу лишь я один, но мои поездки чреваты запоями, и уж, тем более, они чреваты ими в моей родной стране. Короче, пока воздерживаемся. Да и за дом надо выплатить до 1 октября 90-го года 23 тысячи долларов. Из них, между прочим, есть в наличии — две.

Через нас проехало множество советских гостей, общение с которыми стало заметным фактором нашей жизни. Если учесть к тому же, что мне на стол ежедневно кладут вырезки из 65 советских изданий, то представления о вашей жизни у нас, в общем-то, есть. Дай Бог, чтобы из всего этого получилось нечто человеческое, как я уже излагал по тому же «Пятому колесу». (Ю. Мориц прислала нам кассету с записью моего, так сказать, выступления. Если ты его видела, то учти, что снимали меня больного аллергией, а потом я выздоровел и злодейски похорошел.)

Последняя американская книжка моя продается, как и предыдущие, плохо, хотя рецензии отличные. Так здесь бывает.

В Нью-Йорке страшная тропическая жара, от которой не спасают никакие кондиционеры (у нас их — три), а в горах прохладно, и мы там будем отдыхать, готовясь к приезду Уфлянда, Герасимова, Еремина, Арьева и т. д. Уфлянда и Арьева мы готовы и рады взять к себе, а остальные пусть живут у Шарымовой, тем более что все они — ее бывшие мужья. Едут все они на одну из бесчисленных ахматовских конференций. Сколько можно?!

Донат отпраздновал свое 80-летие. Мы подарили ему подписку на «Огонек», «Литературную газету» + копченого угря весом 1,5 кг.

Мама прихварывает, дряхлеет, но ничего трагического не происходит и в ближайшие годы, тьфу, тьфу, тьфу, не предвидится.

Катя звонит нам редко, она много работает и еще больше развлекается.

Никешу недавно снимало русское телевидение (у нас тут есть эмигрантское телевидение, почти такое же самодеятельное, как ваше «Пятое колесо»), так вот, они его спросили, среди прочего:

— Кем ты хочешь быть?

— Писателем.

— На каком же языке ты будешь писать — на русском или английском?

Коля ответил:

— На обе языкех!

Вот так.

Бродский в Париже. Все наши американские друзья разъехались по всяческим побережьям. Пора и нам отчаливать.

Обнимаю тебя. Всем привет.

11 ноября (1989)

Милая Юля, здравствуй! Спасибо тебе за добрые слова в отношении «Филиала», хотя повесть эта сочинялась для одной здешней газеты и на лавры рассчитана не была. Тем более спасибо.

У меня за спиной дремлет на раскладушке А., заехавший в Нью-Йорк из Дартмута после ахматовского симпозиума. Вот человек, не изменившийся совершенно: те же голубые глазки, сдержанность и чувство собственного достоинства даже во сне. Он произвел здесь вполне хорошее впечатление и доклад прочитал вроде бы отличный (я не был), и даже деньги какие-то умудрился заработать, что при его лени следует считать не его, а моим гражданским подвигом. Симпатичное в нем и полное отсутствие интереса к ширпотребу. Когда мы с Леной углубляемся в торговые ряды на какой-нибудь барахолке, он достает из кармана маленький томик Бердяева и начинает читать.

Что касается Феди, то я прочитал в альманахе «Круг» его рассказ, в одном из персонажей которого, пошляке и большом засранце, с удовлетворением узнал себя.

В нашем городе-спруте полно советских гостей, иногда приходится дважды в день ездить из одного аэропорта в другой, и это утомительно настолько, что вчера Лена потеряла сознание, вернее, мягко села на пол. Сын Коля звонко крикнул мне: «Мама Лена в обморок упала», — и продолжал смотреть телевизор. А недавно Лена дала ему утром кашу, Николас помешал ее ложкой и говорит: «Это хунья». Лена спросила: «Что такое?» Он повторил: «Хунья». Выяснилось, что у папы этому слову научился. Писал я тебе, что его любимая игрушка — бабушкина вставная челюсть? Нашей бабке сделали неудачную челюсть, она ее забраковала и подарила Коле, и вот иногда я ночью вскрикиваю, обнаружив этот предмет у себя в постели.

Лена и мама тебе обязательно напишут, просто все измотаны, время от времени нездоровы, так что не сердись.

Настроение у меня неважное еще и потому, что мы безнадежно запутались в долгах из-за покупки дома + снизившихся заработков на радио (гласность) + уменьшившихся Лениных заказов (все та же гласность), в общем, советская демократизация разрушает местную прессу. «Наши» по-английски продались лучше, чем «Зона» и «Компромисс» вместе взятые, но все равно никаких потиражных (сверх аванса) я за книжку не получу. Ладно.

Сане Лурье сердечный привет. Надеюсь, он как видный литератор рано или поздно здесь объявится, и тогда я поведу его в какие-нибудь злачные места.

Всех общих знакомых обнимаю.

Твой.

• Предыдущая
• 3/3