Хроники мегаполиса (сборник) - Дяченко Марина и Сергей - Страница 32
- Предыдущая
- 32/72
- Следующая
– Может, костер?
– Зачем?
– Согреться...
– Полночи топливо собирать? Проще побегать кругами, сразу согреешься...
– А Женька... волноваться будет? – помявшись, спросил Дима.
– С чего ему волноваться? Решит, что мы остались в хате на ночь...
В траве неподалеку что-то зашуршало – мышь? Ежик? Ольга бросила зверю огрызок яблока, но то воспринял это как агрессию – затаился.
– Так мы же не собирались оставаться на ночь?
– Ну и что? Женька – взрослый мужик уже...
– И он не удивляется, когда ты не приходишь на ночь? – тихо спросил Дима.
В темноте он не видел Ольгиного лица. И уже сам жалел, что дурацкий вопрос.
– Бывает... – медленно сказала Ольга. – Бывает, что я на ночь остаюсь... поработать. Иногда.
Возможно, ее позабавила Димина ревность.
Дима молчал. Пахло травой и хвоей.
– Давай спать, Шубин?
– Давай спать.
Они легли рядышком и укрылись общим одеялом; Дима боком чувствовал Ольгин локоть. Теплую грудь под ветровкой. Бедро – в джинсовых заклепках...
– Не спишь?
– Не сплю.
Шорох. Тишина. Сверчки.
– Не спишь?
– Не сплю... Олька, а у тебя кто-то был?
– Отпусти, – она попыталась вывернуться. Он крепче прижал ее к себе:
– Кто-то был? А?
– Не было, – сказала она сердито. – А если б и был, я бы тебе не призналась.
Он выпустил ее.
– Почему? Признавайся, мне-то что...
Она молчала.
Он выбрался из теплого гнезда. Пошел к машине; устроился на заднем сидении, укрылся курткой, подтянул колени к животу.
Заснул не сразу и ненадолго; снилась какая-то чушь.
Проснулся оттого, что замерз до дрожи. Скрючившись, выбрался наружу, попрыгал, пытаясь согреться...
Рядышком, в лесополосе, включился фонарик – уже слабенький, на севшей батарейке. Погас и снова включился, и снова погас, и включился, будто желая подать сигнал. Качнулся вправо, влево, вниз, вверх, потом снова мигнул...
Дима постоял, злясь на себя, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу.
Посмотрел на небо, вспомнил, какое у нее было лицо – подсвеченное огнем...
И на негнущихся ногах зашагал к месту Ольгиного ночлега.
Орали сверчки. Все небо было в звездах – таких, какие горожанину и не снились.
Помедлив, нырнул под одеяло.
И сразу одурел от тепла. От ее запаха. Он горячих рук.
– Димка, ты прости меня, дуру... Я хочу, чтобы ты был счастлив, Димка... Ты заслужил...
Он, оказывается, не забыл вкус ее губ.
И никогда не забудет.
– Олюшка... Олюшка... Оля...
Ночь имела явственный привкус нереальности. Возможно, это было продолжением сна; до сих пор только во сне Диме бывало так хорошо и свободно.
И, может быть, в прошлом. В воспоминаниях.
– Оля, – бормотал он, имя каталось у него во рту, гладило губы, холодило язык. – Оля... О-лень...ка...
Одеяло куда-то свалилось. Дима, не гладя, подтянул его; ночь была на грани душного жара – и сырого холода.
– О Господи... Оля...
И он стащил с нее свитер, сдернул неподатливые джинсы и присвоил – он присвоил ее, независимую, принадлежавшую доныне только себе, а теперь – ему, мужу.
По праву и навсегда.
Она плакала, а он слизывал ее слезы.
Потихоньку мерк брошенный с траве фонарик – умирала батарейка. И по мере того, как угасал фонарик, гасли звезды и светлело небо.
...На рассвете по их ватному одеялу пробежалась белка. Оттого они и проснулись. И, проснувшись, на ощупь нашли друг друга.
Белка влезла на сосну и оттуда смотрела – удивленно. У них в беличьем царстве ЭТО делается по-другому.
Возвращаясь с пробежки, Женька увидел, что у подъезда стоит отцов «Жигуль». Приехали, слава Богу...
В следующую секунду он увидел, как из подъезда выходят родители. Отец открывает машину, но не спешит садиться за руль – мама стоит рядом и как-то странно улыбается.
Женька замедлил шаг.
– Ну, пока, – сказала мама. Но вместо того, чтобы развернуться и уйти, вдруг положила руки на папины плечи.
Давным-давно Женька не замечал между родителями подобных нежностей. Но то было только начало.
Отец неуверенно, будто боясь отпора, обнял маму за талию – и они поцеловались! Ни фига себе! ПОЦЕЛОВАЛИСЬ, да так, что Женька чуть не покраснел.
Они, которые уже давным-давно терпеть друг друга не могли! Мама, которая ТАКОЕ говорила про отца! И отец, который... который...
Поцеловались! И обнялись!
И так стояли, обнявшись, не замечая Женьку.
Они помирились. Они не просто помирились, они...
Женька вздохнул и пожал плечами.
Она специально выбрала этот час – когда в комнате почти никого нет. Когда можно избежать ненужных взглядов и вопросов; ей нужно было забрать с работы кое-какие свои вещи. Сувениры, Жекину фотографию, туфли на низком каблуке, которые она иногда использовала вместо домашних тапочек... Затейливый коврик для «мышки» – подарок с какой-то компьютерной выставки...
Она собрала вещи быстро и профессионально, как вор. Во рту пересохло – в автомате с напитками она взяла стаканчик «Коки». И, допивая на ходу, у входа в лифт столкнулась с Валентином. В руках у шефа был листок бумаги, в котором Ольга узнала свое заявление об уходе.
– Уходишь, не попрощавшись?
– Я собиралась к вам... к тебе зайти.
– Мы столько лет знаем друг друга, что могла бы и не врать, – устало сказал шеф. – Я помню тебя маленькой начинающей журналисточкой... Мы помогали тебе... все, помогали, понемногу, по крупице. И радовались, между прочим, когда у тебя, соплячки, что-то начинало получаться...
– Я благодарна, – сквозь зубы сказала Ольга.
– Твоя благодарность... это такая специфическая вещь. Благодарность к использованному презервативу.
– Валентин Васильевич... – Ольга вспыхнула.
Шеф двумя пальцами вытянул у нее из руки целлулоидный стакан из-под «Коки», пустой стакан с отпечатком напомаженных губ:
– Да. Сперва ты использовала меня... Когда тебя интересовала карьера, поездки...
– Кто еще кого использовал, Валентин Васильевич! Разве вы... – она осеклась.
– ...А теперь вот использовала мужа... – как ни в чем не бывало продолжал шеф. – Он-то думает, что ты его берешь в Штаты из большой любви. А ты его берешь, потому что развод тебе дороже обойдется! Потому что это «перемена статуса», а значит, придется переделывать все документы... Да, еще раздел квартиры.
- Предыдущая
- 32/72
- Следующая