Горечь жестоких людей (СИ) - Багирова Марина - Страница 8

Я сжала голову руками. Ну что за мерзость?! Ну, подумаешь, отказала, неужели это причина разрушать мою жизнь?

Почему-то вспомнился день, когда я увидела его впервые. Надо же, а ведь тогда он меня действительно заинтересовал. Дура!

•••

Мафодий мерил шагами гостиную минут сорок, а я сидела на ступенях и слушала его шаги как некую историю: пауза между шагами – «Я не могу пойти к самому Таиру Ревокарту», ускоренные шаги – «Но я обязан спасти сына!».

Отчим набирался смелости, чтобы поехать к говерну. Я понимала, это логичный поступок – отец пытается спасти своего сына и ради этого готов унижаться и ползать в ногах у Ревокарта. Но кто в таком случае спасёт меня?

Через час Мафодий вышел из дома. Вернулся ещё через три.

Я сразу услышала, когда он пришёл. Слышала его медленные шаги, как он поднимается по ступеням на второй этаж и направляется в мою комнату. Как скрипит пол под его старой добротной обувью.

Он застыл на пороге. Я вышла из-за мольберта и отложила в сторону кисти. Мои руки были запачканы краской, и я капнула на полотенце немного растворителя, чтобы вытереть их. В спальне стоял ужасный запах, но впервые мне было плевать. В комнату Яна идти не хотелось, так что рисовала я прямо у себя.

Пока вытирала руки, отчим не сводил с меня угрюмого взгляда.

– Он хочет, чтобы ты к нему приехала.

По телу побежали мурашки.

– Не… не понимаю, – соврала я.

Мафодий вздрогнул. Казалось, ему мешают собственные плечи.

– Он поставил условие, Клара… иначе, – его голос дрогнул, – в лучшем случае, Яна посадят на девять лет. В худшем… – слова давались отчиму с трудом, я заподозрила, что по дороге домой он плакал. – Его могут казнить.

Полотенце упало на пол. Собственные руки внезапно показались мне просто чугунными.

– Понимаю… Что я должна сделать? – спросила я как можно бесстрастнее.

– Он требует, чтобы ты к нему приехала.

– Мафодий…

– Ты не можешь не приехать! – перебил меня отчим с отчаянием, какого я от него не ожидала. – Таир Ревокарт имеет полное право требовать смертную казнь для Яна. Это оговорено в договоре, который я подписал, когда Ян поступил в Древесную Академию. Клара, мы ничего не можем сделать.

Я, ошарашенная, села на кровать. Мафодий так и застыл в проёме, его растерянный взгляд блуждал по комнате. Я посмотрела на него: начавшие седеть волосы, тёмная, круглый год загорелая кожа, сгорбленные плечи. Он – всего лишь ключник, который тяжёлым трудом делал всё возможное, чтобы его семья ни в чём не нуждалась. Обо мне он тоже заботился, хоть и любил значительно меньше, чем родного сына.

– Клара, – Мафодий говорил тихо, зажмурившись и вцепившись рукой в дверную ручку, – если ты поедешь, я буду считать себя подонком до конца своей жизни, но если ты не поедешь… – он открыл глаза и посмотрела на меня, – я сам тебя убью.

Наверное, отчиму хотелось подойти ко мне, схватить и потащить в Академию насильно, и, честно говоря, меня удивляло, почему он этого не делал. Мафодий как будто прочёл мои мысли.

– Ты должна явиться к нему сама, добровольно. Таковы его условия.

Хотелось засмеяться. Впервые на моей памяти отчим так чётко и последовательно выражал свои мысли.

– Ты понимаешь, что он со мной сделает?

Мужчина промолчал.

– А что мама?

– Плачет в своей комнате. Она не знает, что я ездил к нему… и уже оплакивает смерть сына. Я расскажу ей… позже.

Мама, моя родная мамочка, пережившая так много. Это для меня Ян – всего лишь досадная ошибка, а для неё – единственный сын, который и попал-то в тюрьму, я уверена, из-за меня. В груди сдавило, мнимое спокойствие рассыпалось на глазах.

Я встала.

– Мне нужно переодеться.

Отчим впился в меня воспалёнными глазами.

– Потом ты поедешь?

– Да, потом – поеду. Уходи.

Он не двигался.

– Мафодий, даю тебе слово, я не никуда не убегу.

Он повернулся и ушёл, напоминая большую добрую дворнягу, которой дали пинок под зад. Таким он был всегда: грозным с виду, но часто – очень неловким и нуждающимся в помощи.

Я попросила служанку принести мне чан с водой. Умылась, переоделась и заколола волосы в пучок, как делала всегда, находясь вне дома. У меня был строгий профиль, и я любила это подчёркивать.

Мне хватило часа. Я вышла из комнаты.

В гостиной меня ждал Мафодий, взволнованный и как будто постаревший на десять лет. Мы покинули жильё вместе.

Как оказалось, в двух кварталах от дома нас ждали кучер и карета с гербом Ревокартов на дверцах. Это было сделано для того, чтобы на пропускном пункте в Академию никому в голову не пришло проверять, кто находится в карете.

Я села, отчим захлопнул дверцу с другой стороны, отделяя меня от того мира, в котором ещё существовала хоть какая-то справедливость. Я не ребёнок, знала, куда меня везут… и даже догадывалась, зачем.

Всю дорогу я вспоминала, как он срезал пуговицы с моего жакета. И повторяла про себя: «Клара, это происходит не с тобой, твоя жизнь начнётся, когда ты уедешь учиться в Мирны».

Мы подкатили к Академии. На улице уже смеркалось. Ворота открылись, пропуская карету.

При входе меня уже ждал слуга.

– Следуйте за мной, – сказал мужчина.

Он вёл меня длинными пустынными коридорами, и я вспомнила, что уже бывала в этом месте, когда Ян только-только поступил в Академию. Казалось, это было в другой жизни, хоть прошло меньше года.

Мы двигались дальше, в покои говерна.

– Проходите.

Я переступила порог. Дверь за мной закрылась.

Бросались в глаза высокие окна, сейчас завешанные тяжёлыми портьерами. Слева – камин, а прямо по центру, у стены, – кровать. В неё-то и уткнулся мой взгляд. Я сделала несколько шагов назад, пока не поняла, что упираюсь в запертую дверь.

– Поздно бояться, Клара.

Я заметила его не сразу. Ревокарт сидел в глубоком кресле у камина, белая рубашка слегка распахнута, в руке – бокал вина. Художник во мне отозвался болезненной мыслью: это – идеальный момент, чтобы запомнить, а потом нарисовать. Роскошная комната, привлекательный мужчина и блеклое освещение камина, жар от которого понемногу отогревал мои холодные руки.

Ревокарт поднялся и подошёл ко мне.

– Ты будешь вино?

Я отрицательно махнула головой.

– Нет.

Он усмехнулся краешком губ.

– Правильное решение, ты мне нужна трезвая.

Он молча (резче, чем нужно) снял с меня плащ, и я осталась в простом тёмно-синем кашемировом платье.

– Распусти волосы.

И опять я вздрогнула, чувствуя, как в груди зарождается страх. Тот самый, впервые испытанный в карете, пока мне срезали эти клятые пуговицы.

– Зачем?

– Или делай, что велю, – сказал он раздражённо, – или убирайся прочь, и завтра твоего брата казнят.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, не мигая. Что мы искали в этих глубинах – непонятно.

Я не выдержала первой – прикоснулась к волосам и начала вынимать из причёски шпильки. В руках я их не держала, так что маленькие кусочки метала беззвучно осыпались на мягкий ковёр. У меня были не слишком длинные, но тяжёлые светло-каштановые волосы, и когда я их распустила, на секунду испытала облегчение.

Мужчина запустил в них руку, сгребая в кулак и вдыхая запах. Слишком близко ко мне, слишком неприлично он это делал, вновь и вновь шокируя своим поведением.

Затем он зашёл со спины и начал расшнуровывать моё платье. Уверено, чётко, не делая пауз.

Что же он делает?! Что же он…

– Вы подставили Яна, – прошептала я, вздрагивая каждый раз, когда его пальцы дёргали шнуровку.

– Ты думаешь, он не мог украсть? – в голосе Ревокарта слышалось непонятно откуда возникшее раздражение, в то время как руки выполняли механическую работу – раздевали меня.

– Я уверена, что не мог. Ян бы не стал рисковать местом в Академии – слишком сильно сюда стремился. И вас слишком сильно уважал!

Ревокарт на секунду прервал своё «важное» дело и обошёл меня, чтобы остановиться напротив и схватить за подбородок.