Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич - Страница 104

У нас сосед здесь утонул, — подтвердила женщина в очках. — Из Секурян их поехало шесть человек. Мой старший брат ездил тоже. Старичок сосед свалился. Баграми вытащили через несколько часов. Уже темнело. А остальные набрали жом и повезли домой.

Вдруг загрохотало сильно. За окном замелькали пролеты моста.

— Это река Прут. — сказала женщина. — Река разделена под мостом длинным островом.

Но я уже не слушал. Призывая отца посмотреть, я закричал:

— Смотри! Какой огромный плот поплыл!

По реке действительно гнали плот. Но вместо того, чтобы кинуться к окну, отец сжал губы в улыбке и покачал головой. Женщина в очках чуть улыбнулась.

В вагоне началось оживление. Мужчины вытаскивали чемоданы и мешки, а женщина в соседнем отделении стала одевать маленькую девочку. Я повернулся к отцу:

— Скоро станция?

— Да, собираемся. — сказал отец.

Но тут я обнаружил, что мы едем все так же, но в другую сторону. И встающее солнце вдруг стало светить не в спину, а прямо в глаза. Женщина в очках, вероятно, заметила мою растерянность и объяснила:

— Мы сейчас едем в обратном направлении. Поезд повернул частично перед мостом, а окончательно уже после моста. Поэтому и солнце светит уже с другой стороны.

— Наверное, учительница. — с уважением подумал я.

Наконец поезд остановился. Мы стали медленно продвигаться по проходу к выходу из вагона. Вдруг я увидел Алешу. Он шел вдоль вагона, заглядывая в окна. Я стал махать ему рукой. Наконец он меня увидел. Махнув рукой, он побежал к дверям вагона.

Наконец мы вышли в коридор, который называется тамбуром. Алеша стоял на перроне. Когда я спускался по ступенькам, он подхватил меня как маленького и опустил на перрон. Пока я привыкал к перрону, который мелко подрагивал под моими ногами, Алеша схватил чемодан и сумку. Сошел на перрон и отец. Алеша обнял сначала отца, потом меня. От него очень приятно пахло одеколоном.

Мы вышли на привокзальную площадь. Земля перестала качаться под моими ногами. Тут была огромная толпа народа, снующего в разных направлениях. Я растерялся. Но Алеша уверенно подошел к «Победе» с шашечками на дверях и открыл двери. Меня Алеша посадил впереди, а сам с отцом разместились сзади.

Я откинулся на спинку сиденья, как это всегда делал, садясь в «Победу» впереди председатель Анисько. Но для меня сразу же стало обозримым только небо и трамвайный провод. Я уселся прямо, стараясь видеть все, что было впереди и по сторонам.

— На Боженко, — сказал Алеша и, немного погодя, добавил. — Двадцать два.

Машина бесшумно тронулась. Сначала был извилистый подъем. Потом машина пошла ровно, только, сверкающая в глазах от утреннего солнца, булыжниковая мостовая, летела навстречу и врывалась под колеса «Победы». Справа я успел прочитать: Зоомагазин.

Сразу же, при въезде на площадь снова стрелка направо и надпись: Спорт и рыболовство. Это надо запомнить. В центре площади на старинном ажурном столбе висели большие круглые часы. Потом были повороты, после которых водитель остановил «Победу» и сказал:

— Приехали.

Мы вышли. Водитель открыл багажник. Алеша забрал наши вещи. Отец расплатился. Поднялись на третий этаж. У двери с цифрой 12 Алеша нажал кнопку. Послышался резкий звонок. Дверь тотчас открылась. Мы вошли.

В длинном темном коридоре я почти ничего не видел. Алеша прошел вперед. Открыл дверь и мы очутились в небольшой комнатушке. Две кровати, стол, два стула и длинная полка на стене, под которой в доску были забиты вешалки для одежды. На простенке между окнами орала радиоточка. Отец поморщился. Алеша тотчас выключил звук.

На подоконнике стоял большой прозрачный флакон одеколона. На голубой наклейке был нарисован реактивный самолет с белым дымом сзади. А внизу было написано: В полет. Я отвинтил пробку и понюхал. Это был запах Алеши.

Отец разгружал сумку и чемодан. Алеша вышел и сказал:

— Сейчас будет чай.

Отец достал зажаренную курицу и положил на тарелку в центре стола. После того, как мы поели курицы, Алеша принес три стакана чая в подстаканниках с ручками. Такие я видел только в кино. Мне очень хотелось пить. Размешав два кубика сахара, я хлебнул. Чай был вообще никудышным. Он вонял хлоркой, как вода в колодце, после того, как фельдшер сыпал туда белый порошок. Я отодвинул стакан.

— А лимонада нет?

Отец с Алешей засмеялись. Потом Алеша серьезно сказал:

— Лимонад будем пить в городе.

Странно. Как будто мы сейчас не в городе.

После завтрака мы пошли в город. Выходя на площадь, Алеша спросил:

— Куда мы пойдем?

— В спорт и рыболовство, а потом в зоомагазин. Только поедем на трамвае.

— Туда трамвай не ходит. Это совсем рядом. Надо пройти через площадь.

Мы пошли в магазин. У меня глаза разбежались. Столько много разных крючков и лесок, поплавков и грузил. После того, как я выбрал, продавец тщательно завернул все в бумагу и поместил в небольшую картонную коробку.

— Только смотри, не дай бог крючок очутится в обуви или еще в каком непотребном месте. Будет тебе рыбалка! — сказал отец.

Алеша весело рассмеялся.

— Надо же. Столько времени помнят. Еще и настроение портят. — подумал я.

Покинув магазин, мы перешли узкую улочку. Вдоль улочки тянулся длинный дощатый забор, обклеенный афишами. Алеша показал на дом из красного кирпича без окон и дверей, с обрушенной крышей, окруженный грудами битого кирпича:

— Это была ратуша. Во время войны в нее попали два снаряда. Так и стояла. Сейчас будут сносить. Говорят, что будут строить на этом месте очень высокое здание.

Отец, помолчав немного, сказал:

— Не надо сносить. Один такой дом в центре каждого города надо оставить, чтобы люди помнили. Обнести стеклянным забором и пусть стоит. А то люди быстро забывать стали.

Потом добавил, обращаясь к Алеше:

— А ведь всего двенадцать лет прошло. А как давно это было. А вообще, мир на земле будет, пока будут живы те, кто воевал, кто видел, как в бою падают люди, у которых дома остались семьи. А в бою люди падут, как мухи. А придут молодые, они даже не продадут, а просто пропьют страну за бутылку горилки, лишь бы их похвалили.

Моему отцу тогда было чуть больше сорока лет.

Потом мы пошли в зоомагазин. В огромном окне в песок была воткнута большая ветка. По ветке прыгали, перелетая, два маленьких зеленых попугайчика. Двери были закрыты на огромный висячий замок.

— Закрыт, слава богу. — тихо сказал Алеше отец.

Он думал, что я не слышу.

Потом Алеша покатал нас на трамвае. Весь трамвай трясся, гудел. Особенно неприятно было на поворотах, когда навстречу нам несся другой трамвай. Я был уверен, что трамваи сейчас столкнутся. Но в самый последний миг трамваи пролетали мимо друг друга.

Выйдя из трамвая, мы шли куда-то узкими улочками. В одном из окон за столом сидел лысый часовщик и, закрыв один глаз черной трубочкой со стеклом, рассматривал, лежащие на ладони, разобранные часы. Но Алеша указал мне на само окно. Я остолбенел. На игрушечном турнике безостановочно вертелся деревянный спортсмен, размером не больше карандаша. Он выделывал совершенно невероятные трюки и не останавливался ни на секунду.

Рядом в стеклянном шаре без конца крутилась вертушка. Я присмотрелся. Крылышки были прикреплены к оси, которая упиралась в ямки на стекле. И все! Нет моторчика, никто не крутит. Заметил только, что одна сторона тонких крылышек была ослепительно белой, а другая абсолютно черной. В недоумении я оглянулся на Алешу. Он пояснил:

— Вертушка крутится от света. Чем ярче свет, тем быстрее вращаются крылышки. Смотри!

Алеша закрыл собой солнечный луч, падавший на чудо-вертушку. Вращение стало медленным. Алеша отошел, открывая вертушку солнцу. Крыльчатка снова закрутилась быстрее. Чудеса!

— А она продается? — Я уже представил вертушку на столбике возле погреба.

Отец с Алешей рассмеялись. Отец ответил за Алешу:

— Продается, но надо показать школьный табель, чтобы в четвертях и за год были одни пятерки.