Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич - Страница 111

— Николо, тебе больше, чем на ряд, не хватит кафеля. Я подсчитал.

Отец не поверил. Зашли в дом, стали считать. Точно. Не хватает, и много.

— Как же так? — вопрошал отец у мастера.

Тот пожимал плечами:

— Мабуть купили менше…

Стали мерять и считать заново. Оказывается мастер на одну кафелину увеличил длину всей печки.

Отец попросил дядю Мишу пару дней присмотреть за мастером, а сам поехал в Черновцы. Вечером следующего дня отец привез в пакетах недостающий кафель. За эти два дня дядя Миша с удовольствием включился в процесс воздвижения печки, на ходу осваивая профессию кафельщика. Быстрыми темпами строительства печки мастер был недоволен, чего, кстати, не скрывал.

Однажды в саду дядя Миша сказал:

— Николо! Это какой-то тёмный человек. Он хорошо знает все, что касается леса. А среди людей, как будто и не жил. Наверное, какой-то бандера.

Наконец печка, благодаря дяде Мише, была достроена. Мастер, неохотно собрав свой рюкзак, уехал. Отец проводил его до станции, купив, по предварительной договоренности, билет до Черновиц.

После отъезда взрослые ещё пару недель говорили о загадочном мастере. Бандеровец он или нет, яснее не стало. Сейчас я полагаю, что скорее всего это был бомжевавший одинокий человек, который, столоваясь довольно обильно три раза в день, да ещё со стопкой сливянки, просто тянул время.

С тех пор отец ещё два раза переделывал кафельную печь. Оба раза перестраивал её дядя Миша. Воздвигал печку дядя Миша за полтора-два дня.

В семидесятом брат Алёша, работавший тогда заместителем главного врача района, достраивал новый дом. Двери и окна делал дядя Миша. Когда он приступил к остеклению окон, я, будучи студентом, ему помогал. Тогда я узнал, что окна, двери и полы родительского дома в Елизаветовке в тридцать девятом делал дядя Миша. А позже, в сорок восьмом, после ограбления дома двоюродной сестры мамы — Анны Гудема-Брузницкой, в нежилой комнате нашего дома дядя Миша установил ставни со штангой по диагонали. Сделанные добротно и плотно закрываясь, эти ставни впоследствии здорово помогали мне, когда я осваивал мастерство фотографии.

Окна и двери моего, построенного в семьдесят пятом, дома так же делал дядя Миша. Материал на окна он забраковал, мотивируя непригодностью для них архангельской ели. Древесина была настолько рыхлой, что прижатая стамеска погружалась в дерево довольно глубоко, сминая, а не разрезая его. Отец тогда настоял на своём. Двери, изготовленные тогда из сибирской древесины, звенящие, как гитара и пускающие смолу, стоят до сих пор. Окна, всё же прослужившие сорок лет, в прошлом году я сменил на современные стеклопакеты с термо- и звукоизоляцией.

Уже на склоне лет дядя Миша сконструировал почти миниатюрную многофункциональную веялку, позволяющую очищать семена от размеров с фасоль до макового зерна. Я видел её в работе. Использовав вместо шарниров с подшипниками эластичные прорезиненные ленты, дядя Миша добился малошумной работы веялки, практически, без износа деталей. А вместо прашовки сапой, придумал и сконструировал оригинальный ручной культиватор.

На похоронах каждого из родителей дядя Миша, сам немолодой, активно помогал. Гробы обоих родителей бархатом, атласом и бахромой обивал дядя Миша.

А сейчас уже нет и его. Пусть земля ему будет пухом. А мы будем помнить.

Мне было около пяти лет, когда я познакомился с самым старшим из братьев Мищишиных — Александром. Каждого Александра в нашем селе в те годы звали Сяней. Как я ему тогда был благодарен!

Шла вторая половина зимы пятьдесят первого. Суровой и длительной. По рассказам родителей, снега не таяли до конца марта. Удивительно, но события того дня запомнились. Я только что вернулся со двора. Начинало темнеть. Мама, сдёрнув с моих ног черные валеночки в таких же черных галошиках, привезенных отцом из Могилёва, подсадила меня на высокую, за печью, кровать. Валенки велела положить в теплую нишу под лежанкой. Чтобы до утра высохли и на второй день были тёплыми.

Тринадцатилетний Алеша был на печке. Скорее всего, при свете керосиновой лампы, учил уроки. Несмотря на выдающиеся способности, Алёша учился очень старательно. Подолгу и всегда тщательно выполнял домашние задания. А к вечеру к нам приходили Савчукова Стася и Лозик. Сначала переписывали, а потом Алёша им подробно всё объяснял.

Услышав, что я взобрался на кровать, Алёша отставил книгу и стал показывать мне «кино». Это было в те годы модное теневое представление. Между лампой и стеной, либо занавеской с помощью рук, двигая пальцами, Алёша проецировал на задёрнутую занавеску двигающиеся звериные тени. Самого Алёши и лампы не было видно, но по занавеске двигались гуси, зайцы, петух с высоким гребнем. Но страшнее всех были волк, верблюд и рогатый козёл.

Я давно знал, что это всё сам Алёша, но было жутко до нудьги в животе. Я резко отдернул занавеску и замахнулся валенком. Алёша отскочил вглубь печки, в самый угол. Я швырнул валенок. Алёша уклонился и мимо меня спрыгнул на кровать. Пока я поднимал второй валенок, он встал на подоконник. Вероятно, надеялся, что у меня хватит соображения, и я не стану швырять обувь в сторону окна. Не тут-то было! Я с силой швырнул валенок, обутый в галошу. Вместо того, чтобы поймать, Алёша оперативно увернулся от валенка. Звон стекла… и валенок зарылся в глубокий снег перед нашим домом.

Услышав звон разбитого стекла, отец поспешил в дом. Последовал короткий разбор полёта валенка, после чего отец, наскоро одевшись, убежал. А мороз, по рассказам родителей, был далеко за минус десять. Мама, ругая нас нас обоих, вынула осколки и заткнула разбитый проём старым одеялом. Вскоре явился отец. С ним и был дядя Сяня, работавший тогда в колхозе бригадиром строительной бригады. Сняв размер, он ушёл. Отец в это время вынимал последние осколки разбитого окна. Ножом скоблил замазку.

Вскоре пришёл дядя Сяня с двумя кусками вырезанного стекла. Вставил очень быстро. Поскольку кита (замазки) не было, зашпаклевал замазкой из теста. До весны.

В шестьдесят втором отец купил сервант. По тем временам — вещь в селе редкая и дорогая. Задняя стенка надставки была зеркальной. Приготовив место для новой мебели, мы с отцом пошли в сельский магазин. Сначала принесли более тяжелую нижнюю часть.

Когда мы пришли в магазин за верхней секцией, на верхней полке стеллажа я увидел нечто, захватившее мой дух. Там стояла, привлекая мой взор матовым отливом, довольно большая алюминиевая кастрюля. Я с зимы мечтал о такой. А нужна мне была такая кастрюля для изготовления шасси двухлампового сверхрегенеративного радиоприёмника УКВ диапазона. Боясь, что кастрюля единственная, я упросил отца купить её немедленно. Цена её по тем временам была немалой. На одной из ручек кастрюли было выбито: 7,5 л. Цена 2 р. 74 коп. 7,5 л. — это семь с половиной литров.

Отец предложил отнести верхнюю секцию, а потом прибежать за кастрюлей. А мне так не хотелось расставаться с кастрюлей на целых пятнадцать минут. Моё встречное предложение отец неохотно, но принял. Продев палец в заушину, я взялся за зеркальную секцию с одной стороны, отец с другой. Понесли. Всё хорошо, но крышка качающейся на пальце кастрюли грозила съехать. Заушина больно давила на палец, который скоро совершенно онемел. Поправив раз крышку, я предложил, чтобы отец взвалил на своё плечо относительно лёгкую секцию.

А я гордо и бережно нёс драгоценную кастрюлю уже двумя руками. Прошагав за отцом метров двадцать, я увидел, как в самом центре зеркала, там, где было его плечо, внезапно появилась чёрная звезда. Лучи её на моих глазах молниеносно расползлись в разных направлениях, как от солнца. Отец опустил секцию на дорогу, осмотрел её и лишь после этого совсем выразительно посмотрел на меня.

Реакцию мамы описывать не буду, но отец понял, что горячего борща из купленной кастрюли ему не видать долго. Испугавшись, что мама неправильно поняла истинную цель покупки кастрюли, я поспешил проинформировать маму о другом, более высоком предназначении моей кастрюли. Предстояло зубилом высечь дно по кругу вдоль изгиба и рассечь сверху донизу. Затем, распластав, выровнять обечайку деревянным молотком в ровный плоский лист. И лишь потом вырезать углы и гнуть шасси для будущего моего радиоприёмника.