Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич - Страница 98

Стоявшая рядом с нами женщина в черном громко всхлипнула. Она подошла к слепому и бросила в фуражку горсть монет. Стоявший в очереди за пивом мужчина в светлом костюме что-то сказал Айзику. Тот налил два стакана пива. Мужчина протянул их женщине. Женщина отдала один стакан слепому, который стал жадно пить большими глотками. Женщина только успела пригубить пиво, как слепой что-то резко сказал ей. Она поспешно вложила второй стакан в руку слепого. Второй стакан он пил так же жадно, как и первый. Пиво стекало струйкой по подбородку, а потом быстрыми каплями на меха гармони.

— Пошли! — поспешно сказал дядя Казимир, — Пойдем, я тебе что-то интересное покажу.

Мы подошли к небольшой группе, большинство в которой составляли женщины. Дядя Казимир раздвинул рукой двух женщин и протолкнул меня вперед. Я оцепенел от восторга. Низенький горбатый старичок в черной шляпе держал на неожиданно большой ладони небольшого черно-пегого зверька. Старичок без конца повторял:

— Кому погадать на щастя? Кому погадать на щастя? Все збувается, все точно збувается… Всего за один рубель. Один рубель. Граждане подходьте! На щастя! На щастя…

Молодая женщина вытащила из-за пазухи рубль и подала его старику. Тот спрятал деньги и выпустил зверька на низенький ящик, заполненный аккуратно нарезанными картонками. Толпа смолкла. Зверек долго передвигался по карточкам, обнюхивая их.

— Ищет, ищет, — раздался тихий голос в толпе.

Наконец зверек остановился и, захватив зубами одну из карточек, вытащил.

— Читает тилько той, хто плотит. Читает тилько один. Бо не збудется або збудется навпаки. Прочитайте три раза, отдайте карточку и чекайте. Никому не росказуйте, бо не збудется.

Женщина прочитала и, покраснев, вернула карточку старику и ушла. Двинулись и мы дядей Казимиром. Меня распирало от вопросов:

— Дядя Казимир, а что это за зверек?

— Это обычная морская свинка. Понравилась?

— Совсем не похожа на свинку. Больше похожа на щура, только рябая. А она что, в море живет?

— Нет, она в море не живет. Она быстро тонет. А назвали ее так, наверное, потому, что когда они хотят кушать или ищут друг друга, то кричат «Кви-кви, кви-кви». - объяснял дядя Казимир.

— А как она узнает, у кого какое счастье? — не унимался я. Моя стеснительность, вначале вызванная пустым рукавом дяди Казимира, куда-то улетучилась.

— Да ничего она не узнает. Наверное, несколько картонок натирают чем-то вкусным. А свинку с утра, скорее всего, не кормят. Вот она и хватает зубами.

Мое разочарование было ошеломительным. Выходит, что дед обманщик. А еще говорит, чтобы никому не рассказывать. А я уже представлял, как по приезду я буду рассказывать о чудесах в Могилеве. А тут и рассказывать нечего. Жулики, как говорит в таких случаях старенький, но грамотный дед Михасько Калуцкий.

Мы еще походили по базару, но ничего интересного уже не было. Возвращаясь к ларьку, мы наткнулись на тетю, которая продавала петушков со свистками. Таких я уже видел сколько угодно. Но эти были особые. Если в них залить воду и дуть в хвост, то петушок поет как соловей. Дядя Казимир, видя, что петушки мне понравились, купил мне один. Прежде чем отдать петушка мне, дядя Казимир вымыл его у колонки. Особенно долго он протирал пальцами хвост, который брала в рот продавщица петушков. Лишь потом, снова заполнив водой, он отдал петушка мне. Мой петух заливался трелями до самого ларька.

Когда мы вернулись, отец уже успел продать все арбузы и убирал в ларьке.

Отдав мне сумку с деньгами, отец положил в мешок три самых больших арбуза, которые отложил заранее. Алеши в машине не было.

— Ничего, он знает, куда приехать. — сказал отец.

Дядя Казимир, как оказалось, жил совсем недалеко от базара. Когда мы пришли к нему, меня поразило, что на таком крохотном огородике, можно разместить столько разных овощей. В центре грядки я увидел совсем удивительную вещь. На воткнутой в землю палке крутилась вертушка с двумя изогнутыми трубками, рассеивая на капусту мелкий прохладный дождь. Между грядками были настелены толстые доски, по которым надо было ходить. В самом углу дворика стояли три клетки с кроликами.

Под деревом в кресле с велосипедными колесами дремала седая пожилая женщина. Несмотря на лето, ноги ее были укутаны толстой шалью с разноцветными квадратиками. Большие круглые очки висели на самом кончике ее носа. На табуретке, стоявшей рядом с креслом, лежала толстая книга и пачка папирос. На пачке было нарисовано темно-голубое небо, снежные горы и мчащийся на черном коне всадник. А внизу было написано: «Казбек». Дядя Казимир очень громко сказал ей в самое ухо:

— Мама! Это сынишка Николая.

Женщина подняла голову и посмотрела по очереди на всех. Затем голова ее наклонилась вперед, и она снова задремала.

— Это мама моей жены, Гали. Она после бомбежки в Минске совсем плохо слышит. А жена сегодня на дежурстве в больнице. Она у нас медсестра. — уважительно сказал дядя Казимир.

После того, как мы помыли руки, дядя Казимир пригласил нас на веранду, сплошь укрытую диким виноградом. На круглом столике лежала стопка школьных учебников для второго класса. Совсем, как у Петра Исаковича, учителя, жившего на квартире у наших соседей Гусаковых. Даже толстый красный карандаш так же лежал на одной из чистых тетрадок.

— Вы учитель? — вырвался у меня вопрос.

Отец, наклонив голову в сторону, качнул ею. Это могло означать «Ну и ну», или то, что я задал ненужный вопрос. Однако дядя Казимир очень серьезно ответил мне:

— Да, учу маленьких детей писать и читать. Ты тоже этой осенью идешь в первый класс? А у меня первый класс был в прошлом году. В каком классе мои ученики будут в этом году?

— Во втором. — без запинки ответил я.

— Правильно.

Пока мы говорили, отец нарезал очень ароматной колбасы, которая называлась краковской, огурцы, лук, помидоры и хлеб. В это время открылась калитка. Во двор вошел Алеша. Он долго плескался под струей воды из колонки, вытерся собственной майкой и растянул ее на проволоке. Тщательно причесав волосы, Алеша присел к столу. Отец спросил:

— Ты Маньку видел?

Манькой была бригадирша.

— Манька в Атаках, — ответил Алеша. — Она должна была пойти к Бекерману с зубами. Там и буде нас чекать.

Когда мы уходили, дядя Казимир подарил мне коробку цветных карандашей, на которых была нарисована яркая радуга, а внизу было написано: «Искусство», 6 штук.

Следующим летом, тоже перед школой, когда я должен был идти уже во второй класс, отец, вернувшись от деда, сказал:

— Завтра поедем на станцию, на базар. Будешь помогать деду продавать арбузы и дыни. А то деньги некому считать.

Я обрадовался. Станция — это Дондюшаны. Но все старые люди в селе говорили, что едут на станцию. Насчет денег я знал, что отец шутит. Деньги всегда считает сам дед.

Считал он их медленно. Сначала раскладывал на кучки самые крупные, потом меньше, потом еще меньше. А потом считал еще раз, откладывая по сотне. Каждую сотню дед отделял сложенной вдвое денежкой из этой сотни. Да и говоря о сумме денег, он так и говорил: тринадцать сот, семнадцать сот. Было ясно, что он имел в виду: тысяча триста, тысяча семьсот. Копейки у него тоже были раздельно. Белые были отдельно от желтых.

А в те годы все ходили и ездили только на станцию. Название Дондюшаны прочно привилось, когда стал работать сахарный завод. Он так и назывался: Дондюшанский сахарный завод.

Когда меня разбудили, я вскочил довольно бодро. Умылся, против обыкновения тщательно почистил зубы с зубным порошком в круглой коробочке «Свобода». Застегивая сандалии, язычок ремешка тщательно заправил в окошко пряжки. Попросил у мамы носовой платок. Подавая мне платок, мама весело улыбнулась. Я даже знал, почему. Потому, что с нами ехал дед.