Дьявол против кардинала
(Роман) - Глаголева Екатерина Владимировна - Страница 10

Умирающий епископ совершенно преобразился. В него словно вдохнули искру жизни, глаза загорелись. Немного посидев и словно собравшись с силами, он отбросил одеяло и спустил ноги с постели.

— Ну, что стоишь? Одеваться! — приказал он камердинеру.

Тот оторопел. Ришелье сделал нетерпеливый жест рукой.

— Может, и правда повременить? — неуверенно предложил дю Трамбле, чувствуя себя несколько неловко.

— Одеваться! — повторил Ришелье. — И принеси нам что-нибудь поесть. Дорога дальняя.

Дебурне ушел, пожимая плечами и хлопая себя руками по бокам.

Через два часа карета уже увозила ожившего епископа из Авиньона.

Двери распахнулись, горничные присели в реверансе — в спальню госпожи де Люинь вошла Анна Австрийская. Мари попыталась было приподняться на постели, но Анна остановила ее быстрым жестом:

— Лежи, пожалуйста, лежи!

Она подошла и села на табурет рядом с кроватью. Мари слабо улыбнулась королеве из пышных подушек.

— Ну, как ты? — спросила Анна, участливо глядя на ее бледное лицо с голубыми тенями под глазами.

Мари сделала знак рукой, одна из горничных вышла и вскоре вернулась в сопровождении кормилицы, которая несла на руках спеленутого младенца.

Анна живо вскочила и заглянула под уголок кружевного кокона.

— Боже мой, какая красавица! — воскликнула она, в умилении глядя на сморщенное красное личико с почмокивающим во сне ротиком. — Вся в мать!

— Я назову ее Анной! — сказала Мари, с улыбкой наблюдая за этой сценой.

Королева еще немного полюбовалась младенцем и снова села на табурет. Кормилица унесла ребенка.

— Ты знаешь, — увлеченно заговорила Анна, — я много думала нынче ночью: твоей дочери ведь необходима хорошая партия.

Мари рассмеялась:

— Что вы, ваше величество, об этом думать еще слишком рано!

— Вовсе нет! — живо возразила королева. — Вот послушай: я полагаю, ей лучше всего подойдет сын герцога де Жуаёза. Если ты согласна, я с ним поговорю. Нужно будет еще как следует обдумать брачный договор, но с этим пока время терпит…

Мари смотрела на нее ласково и нежно, но как-то по-взрослому, почти по-матерински, и под этим взглядом Анна смутилась и замолчала.

— Страшно было? — робко спросила она немного спустя, почти шепотом.

— Да нет, не страшно, — раздумчиво ответила Мари. — Немного больно, конечно, но страшно — нет… Это же от любви, а все, что от любви, прекрасно.

— А я, наверное, все равно бы боялась, — призналась ей Анна. — Ведь так часто умирают…

Она осеклась, вспомнив, что и мать Мари умерла родами. Но та ободрила ее теплым взглядом.

— Не нужно думать о плохом, вот и все. Это всего лишь испытание, которое несет нам любовь. И если мы пройдем его, она вознаградит нас за терпение и веру и снова даст вкусить своих радостей. Ни в коем случае нельзя показывать любимому мужчине, что тебе страшно или больно, не то потом он поостережется снова лечь с тобой в постель, чтобы это не повторилось.

Мари оживилась и приподнялась на локте.

— Я сейчас пишу трактат о любви, — сообщила она. — Наподобие Монтеня, что мы читали вместе. Но только Монтень — мужчина, ему не понять, что чувствует женщина, чего она ждет от любви. И уж, конечно, ему ни разу не доводилось рожать!

— Ты неисправима! — Анна со смехом всплеснула руками. — Но вообще, — она снова посерьезнела, — мне все-таки страшно думать об этом. Мой Людовик так любит меня, даже на охоту не ездит, чтобы побыть вдвоем… И я его тоже люблю… Но все ждут от нас ребенка. Бентивольо вчера опять спросил меня с лукавой улыбкой, что поделывает дофин…

— Ну и что же поделывает дофин? — Мари снова откинулась на подушки. Анна порозовела от смущения.

— Я все думаю… А вдруг… если я наконец произведу на свет дофина, он отвернется от меня? Понимаешь, когда все вокруг только и твердят тебе, что про наследника, появляется такое чувство, будто все твое предназначение — только в этом, а я… я… — Анна была готова расплакаться. Мари потянулась к ней и ласково коснулась своей рукой.

— Ну что вы, что вы! — увещевала она королеву. — Ведь ваша свекровь родила королю шестерых детей, и он бы сделал ей еще столько же, если бы его не убили!

В этот момент в комнату вошел Люинь, Завидев королеву, он низко поклонился, широко взмахнув шляпой с пышным белым пером. Анна встала, приветствовала его учтивым кивком и, пожелав Мари поскорее поправляться, пошла к двери. Люинь посторонился, чтобы дать ей дорогу. Оглянувшись на пороге, Анна перехватила пламенно-нежный взгляд, который Мари устремила на мужа, и, смутившись, быстро ушла.

Заседание совета было в разгаре, когда Марии Медичи доложили о прибытии епископа Люсонского. Мария просияла и велела тотчас его просить. Остальные участники совета недовольно переглянулись. На какое-то время в зале повисла томительная, напряженная тишина, пока, наконец, в дверях не появилась худощавая фигура епископа. Ришелье был одет в мирское дорожное платье, шляпу держал в руке. Шесть пар глаз устремили на него свой взгляд: королева-мать — полный радостной надежды, Руччелаи и Шантелуб — сумрачно-враждебный, старый герцог д’Эпернон — недоверчивый, его сыновья, маркиз де Лавалетт и архиепископ Тулузский — испытующий. Заметив это, Ришелье учтиво, но сдержанно поклонился.

— Мы очень рады видеть вас, Люсон, — заговорила королева. Ришелье внутренне усмехнулся: это «мы» было слишком широким обобщением. — Было бы лучше, если бы вы присоединились к нам прямо сейчас, но я вижу, вы утомлены дорогой. Ступайте отдохните. Вас проводят в отведенные вам комнаты.

— Вы очень добры, ваше величество, — Ришелье снова поклонился, но уже ей одной. — Я и сам хотел смиренно просить вас о том же.

Едва епископ ушел, как за столом Совета разгорелся спор о том, можно ли ему доверять. Руччелаи, яростно жестикулируя, доказывал: «после всего, что было» — нельзя. Мария защищала Ришелье:

— Если бы не он, я бы сейчас, верно, чахла в монастыре. Еще неизвестно, как бы все повернулось, если бы нас не разлучили. А ваши советы привели меня сюда! — запальчиво выкрикнула она.

Руччелаи уже набрал в грудь воздуха, чтобы ответить, но осекся под тяжелым взглядом д’Эпернона. В самом деле, положение герцога было еще сложнее: король лишил его всех титулов и должностей и практически был с ним в состоянии войны. Хлопнув ладонью по столу, Мария закрыла заседание совета. Едва дождавшись, пока все откланяются и разойдутся, она поспешила к Ришелье.

Епископ боком сидел в кресле, опершись на подлокотник и устало прикрыв глаза рукой. Дебурне вместе с другим слугой распаковывали и раскладывали вещи. При появлении королевы Ришелье привстал, но Мария жестом велела ему оставаться на месте. Она присела на стул и осведомилась, как епископ перенес дорогу.

— По правде сказать, тяжело, — ответил тот. — Двадцать дней в пути, в самую распутицу… К тому же меня арестовали в Лионе.

— Арестовали?!

— Представьте себе! По обвинению в государственной измене, хотя у меня при себе было письмо короля. Ночь пришлось провести в караульной. По счастью, утром приехал губернатор д’Аленкур, узнал меня и отпустил.

Задав еще пару вежливых вопросов, ответы на которые ее не интересовали, королева принялась рассказывать историю своего побега. Она не могла усидеть на месте и ходила по комнате, бурно жестикулируя. Ришелье слушал, полуприкрыв глаза и слегка покачивая головой. Виновником всех бед Мария называла Люиня. Она с таким праведным гневом обличала произвол временщика, забравшего власть над ее сыном, будто сама семь лет не была игрушкой в руках итальянского авантюриста и его жены. По словам королевы, единственным ее желанием было воссоединиться с сыном и жить с ним в любви и согласии. Обо всем этом она писала королю, а также в памфлетах, которые печатались и распространялись от ее имени, но Людовик в ответ лишь занял Блуа и прислал ей короткое послание, сообщая, что непременно вырвет ее из рук коварного похитителя д’Эпернона. Закончив свой эмоциональный рассказ, Мария спросила, что обо всем этом думает Ришелье.