Дьявол против кардинала
(Роман) - Глаголева Екатерина Владимировна - Страница 50

— Нет-нет! — возвысила она голос, отметая возражения Людовика. — Или он, или я!

Король прикрыл лицо рукой, опершись о подлокотник.

— Решайте же! — подтолкнула его Мария.

— Вернемся в Париж — там посмотрим, — устало ответил ей сын.

Людовику опостылели интриги и вынужденное безделье; всей душой он рвался в Версаль и просыпался среди ночи от того, что ему чудился звук охотничьего рога. Как только врачи позволили ему отправиться в путь, он немедленно выехал в Париж. В Роанне его догнало неприятное известие: узнав о тяжелой болезни государя, Брюлар де Леон и отец Жозеф, уполномоченные вести переговоры с императором, поспешили заключить мир. По условиям договора Франция отказывалась от поддержки своих союзников в Италии и обязывалась вывести войска. В Лионе царило ликование; Ришелье был готов рвать и метать. Король разделял его чувства, но все его мысли сейчас были только об оленях и зайцах. Поручив кардиналу дождаться королеву-мать и провести совет, он помчался дальше.

…С трепетом в душе вошел Ришелье в комнату совета. Учтиво приветствовал Марию и Марильяка, сел, сжав руки между коленями, чтобы не было заметно, как они дрожат. К его удивлению, Мария любезно ответила на приветствие и заявила, что готова выслушать соображения кардинала. Подчеркнув, что они одобрены королем, Ришелье изложил их общую позицию: дезавуировать соглашение, продолжать переговоры, дав их участникам более жесткие инструкции. Королева выслушала его, не изменив благостного выражения на лице, и постановила: быть посему. Ришелье не мог опомниться — как? Она больше на него не сердится? Не удержавшись, он украдкой погладил через мантию амулет, висевший у него на шее.

— Вы позволите сопровождать вас в Париж, ваше величество? — робко спросил он.

Королева и на это милостиво согласилась.

Окрыленный надеждой кардинал ушел к себе, а Мария отправила гонца со срочным письмом в Париж: она требовала у Людовика немедленной отставки Ришелье.

До вражеских позиций оставалось менее одного лье; полки выстроились в боевой порядок и пошли строем, в ногу. Ла Форс выслал вперед отряд мушкетеров и аркебузиров. Вскоре послышались звуки завязавшейся перестрелки.

Крепость Казале возвышалась на холме; перед ней заняли оборону испанцы. Хлопали выстрелы; над шеренгами французов взвивались белые дымки: первый ряд стрелков опускался на одно колено, чтобы зарядить мушкеты и дать выстрелить второму ряду. Вот еще пять минут и, согласно принятому плану, стрелки расступятся, чтобы пропустить пехоту. Ла Форс поднял руку в перчатке.

— К бою! — закричали капитаны.

Вот еще три минуты… две… Ла Форс снова поднял руку.

— Эй! Эй! — послышалось вдруг.

Маршал повернул голову на голос. Какой-то всадник мчался к ним во весь опор, не разбирая дороги, и отчаянно размахивал над головой белым шарфом.

— Alta! Alta! — кричал он. — Расе! Расе![6]

Рука Ла Форса замерла, потом медленно опустилась. Капитаны недоуменно переглядывались. Всадник, наконец, приблизился. Конь его был весь в мыле и, хрипя, ронял хлопья пены с истерзанных губ. Да и сам наездник тяжело дышал.

— Джулио Мазарини, представитель Святого престола на переговорах в Регенсбурге, — отрекомендовался он. — Мир, господа! Вот, извольте взглянуть, — он достал из-за пазухи сплющенный свиток.

Ла Форс взял его, развернул и стал читать. Когда французским военачальникам сообщили о первом мирном договоре, они не приняли его во внимание и продолжили наступление, чтобы вызволить из Казале запертого там Туара. Однако новый договор, похоже, был «настоящим»: французы обязывались возвратить Савойю, оставив за собой Пиньероль и долину Перозы, Карл де Невер становился герцогом Мантуанским. Посовещавшись с командирами, Ла Форс отменил атаку, повязал руку белым шарфом и вместе с Мазарини двинулся к испанским позициям.

Генерал де Корду его уже ждал. Он пока еще не получил официальных инструкций, однако на свой страх и риск согласился выполнить условия договора: снять осаду и вывести войска. Военачальники раскланялись, а с крепостных стен неслось громовое «Ура!» и салютовали пушки.

В Лувре на половине короля велись строительные работы, поэтому Людовик временно перебрался в Посольский дом на улице Турнон, неподалеку от Люксембургского дворца. Чтобы быть поближе к королю, Ришелье поселился в Малом Люксембургском дворце, подаренном ему в свое время королевой-матерью. Центр придворной жизни переместился на левый берег Сены.

В воскресенье десятого ноября 1630 года Людовик с утра отправился к мессе в собор Парижской Богоматери и теперь возвращался верхом. В ушах его еще звучали слова проповеди о Прощении, он чувствовал себя радостным и просветленным и вполголоса напевал псалом Давида. Клод де Сен-Симон, неотлучно следовавший за королем, понял, что сейчас его лучше не беспокоить, и молча ехал рядом.

Попадавшиеся навстречу парижане срывали с голов шляпы и кричали: «Да здравствует король!» «Мой добрый народ любит меня!» — умилился Людовик. Глаза его застлали слезы; ему захотелось сделать что-нибудь большое и доброе, и он решил помирить своих родных с кардиналом.

Дома король первым делом послал за Гастоном и Ришелье и заставил брата поклясться в вечной дружбе первому министру. Затем его величество с его преосвященством отправились в Люксембургский дворец, на совет с Марией Медичи и Марильяком. Речь шла об армии в Италии. Чтобы сделать приятное матери, Людовик назначил главнокомандующим Луи де Марильяка, а Ришелье тут же предложил сделать его маршалом. Король немедленно подписал приказ и отправил его с курьером в Пьемонт. После этого все поднялись, довольно улыбаясь, и собрались расходиться.

— Одну минуточку, господин кардинал, — остановила Мария Ришелье.

Тот замер, предчувствуя недоброе.

— Уже не первый год я имею причины не доверять вам, — заговорила королева все с той же любезной улыбкой, которую могла без труда придавать своему лицу, — но я откладывала объяснение до возвращения в Париж. Теперь вы более не будете заниматься моими делами.

Людовик попытался что-то сказать, но Мария оборвала его резким выкриком:

— Ваш любимец — неблагодарный подлец, хитрец и предатель! — лицо королевы побагровело и щеки затряслись. — И всю родню его я тоже выгоню вон! — взвизгнула она. — В первую очередь эту шпионку Комбале!

Ришелье побледнел как полотно. Он настолько растерялся, что не мог произнести ни слова в свою защиту.

— Сейчас мне не удастся переубедить матушку, — украдкой шепнул ему Людовик. — Придите к ней завтра утром, якобы сдать дела.

Не стоит говорить о том, как Ришелье провел ночь. На следующее утро, в половине двенадцатого (время «туалета королевы»), он поднялся по парадной лестнице Люксембургского дворца на второй этаж и повернул направо, к апартаментам королевы.

К его удивлению, дверь приемной была заперта. Начиная тревожиться, кардинал вышел в галерею, но и там дверь, ведущая в королевские покои, была закрыта, а на его зов никто не откликнулся. Внезапно тоскливое чувство, охватившее сердце Ришелье, сменилось яростью: что он ей, в шуты нанимался! Решительным шагом он прошел в конец крыла, в часовню, откуда маленькая темная лестница вела в королевский кабинет. Ощупью поднявшись по лестнице, он услышал женский шепот: «Сюда, монсеньер!» — горничная королевы-матери, которой Ришелье исправно платил, постаралась раздобыть ключ от потайной двери.

Очутившись за тяжелой красной портьерой, Ришелье сразу услышал громкий, резкий голос королевы, которая возмущенно что-то говорила, постоянно сбиваясь на итальянский. Изредка в ее гневный монолог вклинивались односложные возражения Людовика, но тотчас тонули в потоке обвинений.

Подождав немного, чтобы успокоиться, Ришелье отодвинул портьеру и вышел.

— Ваши величества говорили обо мне? — холодно спросил он.