Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 32

Глава шестая. Прогулка

Глава шестая

Прогулка

Я днём выспалась, и вечером, после того, как захрапел Стас, мы вышли с папой прошвырнуться.

И только сейчас я поняла, что мне стыдно идти рядом с папой. Я молчала - папа же медиум, читает мысли, вот и пусть прочитает в моём мозге...

− Почему? - спросил папа.

− Что почему?

− Почему ты стыдишься меня?

− Да пойми ты, папа. У тебя одежда как у охранника или не знаю кого. Машины-то у тебя нет?

− Я ж не человек. Зачем мне машина? Там, откуда я, машины не нужны. Да и здесь можно обходиться без них.

− Ну вот. Я тебе, папа, скажу, потому что надо же мне кому-то сказать. Излить душу. Мне стыдно ходить и с мамой, и с отчимом, и с тобой. У отчима такая машина, за неё тоже стыдно. Старая. Вот были бы отчим, мама или ты на крутой машине, бмв какой-нибудь новой, я бы не стеснялась. А так - ни туфель-ни сумок, ни одежды, ни причёски нормальной, у мамы одни морщины. Ты понимаешь меня, папа?

− Не совсем. Маме и отчиму приятно с тобой ходить. Ты такая маленькая.

− Да где ж, папа, я маленькая? Рост сто шестьдесят пять, вес бараний, всё - в тебя.

В таких невесёлых разговорах мы дошли до остановки. Мы решили проехаться на юг города, в дальний магаз. Маршрутка притормозила, остановилась. Я поднялась:

− Пап! Проходи!

Но папа замешкался. Я поняла, что он не сможет залезть в маршрутку.

− Можно я тебя под руку возьму, − предложила я.

− Постарайся, − сказал папа. Папа явно не рассчитал своей силы, он ужасно ослаб.

Я попыталась взять папу под руку и вздрогнула. Я взяла под руку тряпичную куклу. Я выпрыгнула из маршрутки - на меня уже орали все три пассажира. Всего три, а такие оручие!

− Это кладбищенские, они следят за мной! - прошептал папа еле слышно.

Я пропустила мимо ушей его слова. Могут быть и у призраков мании преследования.

Вылазка оказалась неудачной. Мы потопали обратно. Папа весил мало, я волокла эту огромную по объёму массу, как ребёнок тащит нелюбимого мишку... «Хорошо, что сейчас лето, и народу на остановке нет, − размышляла я. − Затоптали бы папу и не заметили». Я покосилась на папу, он вдруг вырвался и шёл теперь как робот, и как будто задумавшись. В свете фонарей сейчас он выглядел очень достойно. Мне с ним даже не стыдно было бы идти. В свете фонарей папа имел такой внушительный вид, какой был у рыболовов на даче: папа смотрел в одну точку - на эти шарики на небе около ковша Большой медведицы. Он как будто бы глубоко задумался над смыслом бытия. Хотя какое уж тут бытиё по отношению к папе... Папа проговорил, а точнее провздыхал:

− Знаешь, Лора, у нас там все задумываются над смыслом бытия. Ведь мы же то большинство, которые не совсем злодеи и не совсем добродетельные, нас жалеют, мы очень нужны здесь, а мы − там. Я - исключение, я − первопроходец, ходок, ох... Всё из-за мамы. Из-за тебя тоже. Если бы не мама я бы был в аду. Спасибо ей. Она думает обо мне постоянно. Я так раскаиваюсь, так переживаю за вас, так скучаю. Вот и выпал мне шанс всё изменить.

И тут позвонила мама.

− Ну что? С папой гуляешь? - голос дрожит, и в то же время ироничен, как будто насмехается. Это мама любит. Мама мастер подкалывать, она может шутить очень зло. Просто этот год её измотал, ещё эта щитовидка. И проданные за бесценок прабабушкины бриллианты...

− А как ты узнала?

Конечно же отчим (язык больше не поворачивается называть его Стасом!) всё доложил маме. Не дал ей спокойно отпуск догулять. За это я всегда и не любила отчима. Он был молчаливый, необязательный, мог пообещать и не сделать, а чуть что бежал жаловаться: другу дяде Серёже, тёте Наде-толстой - это если на маму, а на всё остальное отчим жаловался маме: на проблемы и интриги на работе, на президента и на пробки.

Я понимала: отчим вернулся раньше, что-то не срослось там, в Воркуте, плюс такое происшествие дома... Если мама пыталась рассказать что-то отчиму, что-то возмутившее её, поделиться, отчим искренне удивлялся: «Зачем это ты мне рассказываешь?» Хорошо ещё не говорит, как у нас в классе «это твои проблемы», − я всегда в таких случаях вспоминала нашу поганую школу. Вот и сейчас не дал маме спокойно на даче отдохнуть, испугался отчим тряпичной по сути куклы. Правда он не знал, что она тряпичная.

− Как узнала, как узнала, - папа настучал, − мама хохотала.

− И ты приедешь?

− Да не подумаю. Надеюсь, он тебя не задушит ночью?

− Да нет, мам, что ты. Дать ему трубку?

− Мне не о чем с ним разговаривать. Небось, за шоколадками в магазин поехали?

− Откуда ты знаешь?

− Да знаю уж. В общем, буду, как и договорились, шестнадцатого. И передай ему, чтобы убирался к чёртовой бабушке.

Мой телефон сдох.

− Мама не приедет до конца отпуска. Она тебе не рада.

Мне показалось, папа стал поживее, если так можно выразиться о выходце с того света. Мама волновалась, болтала неестественно бодро, папа тут же «ожил». Да! Абсолютно точно он подпитывается энергией, возбуждением, нервами.

− Ты умная девчонка, Лора!

− Пап! Ты заколебал уже мысли читать. Я тоже так хочу.

− Не надо, − не смотря на «улучшение самочувствия», папа шаркал как дед.

Мне порядком надоело плестись, но я же несмелая, мне неудобно возмутиться, я не могу бросить папу. Да и шоколада мне больше не хотелось.

− Спроси, пожалуйста, у прохожих: который час.

− Зачем? Около одиннадцати.

− Мне приятно, − папа вздыхал еле слышно, но говорил... говорил... говорил. Болтливый у меня папа, оказывается. - Мне хорошо, что тут время.

− А там что: нет времени?

− Там безвременье. Я тебя как-нибудь свожу в плывуны,- папа замолчал, стал шаркать ещё сильнее. Но пока я его не тащила. Передвигался сам. - Можно сказать, что время протекает там сквозь. Спроси который час, а?

− Почему я? Сам спроси! − мне не хотелось ничего ни у кого спрашивать. Я всегда удивлялась людям, которым ничего стоит спросить, попросить, напрячь, загрузить тебя по полной. Мне казалось, это неудобным. Ведь всё, абсолютно всё, можно научиться делать самому.

− Я не могу спросить, − папа выдохнул. Опять он говорил как будто нутром, рот у него больше не открывался. «Экономит силы», − поняла я и решила папу позлить:

− А почему ты не можешь спросить? - одна девчонка в школе всегда привязывалась с такими вопросами, выпытывала и выпытывала, устраивала допрос: «А почему?», «А зачем?» и дальше - повторяла твой ответ... Вот я и решила повредничать.

− Призраки не могут первыми заговаривать. И потом, я могу общаться только с родственниками.

− А как же отчим?

− Отчим - не родственник, но и не чужой вам. Поэтому я могу с ним говорить, если я захочу.

− Значит, с нами ты можешь заговорить, если даже не хочешь?

− Вам я обязан отвечать.

− Нормально. Который час? - спросила я у какой-то тёмной фигуры.

− Без пяти одиннадцать, − сказал человек.

Папа чуть-чуть «ожил». Он подпитывался любым общением, питался вниманием окружающих, взглядами, словами, обращёнными к нему - мне это стало совершенно ясно.

Мы подходили к дому, шли мимо нашего супермаркета. Казалось со вчерашнего вечера, когда я встретила тётю Надю и она меня подвезла, прошла вечность. Это было смешно, но я поверила в папу окончательно и бесповоротно. Мне было страшно - отчим нервничал, злился. Но он ничего не может сделать. Ничего. Необычность и вообще невероятность ситуации не пугали меня. Мне так надоела моя серая жизнь, что я была готова на всё. Я заново родилась с этой ночи. Главное: ничего не бояться. Я вспомнила ту высокую женщину с перстнем на концерте «Тип-топа»...

Мы прогуливались с папой очень и очень не торопясь. Луна улыбалась, звёзды подмигивали нам. Комары заедали. Но мне было плевать на комаров. Пусть себе роЯтся, козлы рогатые. Я вспомнила, как в детстве смотрела на луну, тогда, в шесть лет, я была уверена, что у Луны есть лицо, и она смотрит только на меня, исключительно на меня, единственно на меня! А как ещё иначе объяснить то, что я в своём кружке лучше всех мастерю кукол именно с такими круглыми лицами? Мне поэтому так и понравилась та перчаточная бабуля. Эта бабуля была в морщинах и горбоносая, а не так как мои фирменные куклы - рожи луны полнолунные.