Церковь в истории. Статьи по истории Церкви - Мейендорф Иоанн Феофилович - Страница 63

Итак, согласно последней и, в общем, наиболее положительной оценке Флорентийского собора, цель, поставленная перед ним, – объединение Востока и Запада – потерпела крушение. Практически весь Восток встал на сторону свт. Марка Эфесского в его отвержении унии[417]. Кроме того, по двум вопросам – о чистилище и папской власти – в постановлениях собора утвердился не только отказ от концилиаризма, но и восторжествовало богословие, которое столетие спустя даст Мартину Лютеру основание для противодействия средневековой латинской церковной системе и ее отвержения. Задуманный как великая попытка восстановить христианское единство, собор кончил тем, что посеял семена дальнейших расколов.

Политически мотивированные и не имеющие той богословской открытости, которая есть необходимое условие для истинного диалога, попытки унии XIV и XV вв. оставили по-прежнему зияющей пропасть между Востоком и Западом. Возможно, что результат был бы иным, если бы во встрече участвовали не только церковные политики и богословы-схоласты, но и больше представителей подлинных духовных традиций: со стороны Запада, например, последователей францисканского спиритуализма или школы рейнского мистицизма. Интересно отметить, что недавно археологи в числе последних открытий обнаружили фреску, изображавшую св. Франциска в греческой церкви в Константинополе, а по данным феррарских архивов удалось установить личности итальянских отшельников, присутствовавших на спорах во Флоренции и получивших официальный выговор от представителей папской курии из-за того, что они симпатизировали позиции греков[418]. Эти туманные сведения могли бы служить отдаленным предвосхищением того огромного интереса, который на современном Западе многие проявляют к духовной жизни восточного монашества XIV в. Этот интерес оказался взаимным, примером чему может служить исследование о Майстере Экхарте православного богослова Владимира Лосского[419].

Вопреки открывавшимся возможностям, падение Константинополя, захваченного турками в 1453 г., прекратило непосредственные сношения между христианами Востока и Запада. Запад вступил в период блестящей культурной активности, но в нем уже зарождался секуляризм; его миссионерские успехи были замечательными, но он трагически страдал от дальнейших расколов. Оглядываясь теперь на историю Ренессанса и постренессанса на Западе, мы видим, как остро западному христианству не хватало духовности, экклезиологии и богословия Востока, чтобы переосмыслить некоторые из своих слишком односторонних убеждений. Греческий же Восток тем временем был вынужден отказаться от интеллектуального развития и жить замкнутыми общинами, превращенными в гетто, элементарно борясь за выживание в обществе, где господствовал ислам. Возможность такого выживания оказалась бы сомнительной без изумительного богатства византийского богослужения и духовного руководства последователей исихастского возрождения XIV в., продолжавшегося в монастырях. Одна только Россия вступила на путь развития в качестве евразийской христианской империи. Но и ее Церковь, равно как и греки и балканские славяне, в своей духовной жизни вплоть до XIX в. продолжала зависеть от византийских средневековых традиций. Таким образом, Запад утерял многие из своих восточных корней, а Восток оставался в стороне, отделенный от тех событий, что определили ход истории Нового времени.

Two Visions of the Church: East and West on the Eve of Modern Times

Впервые опубл. в: Christian Spirituality. [Vol. 2]: High Middle Ages and Reformation / ed. J.M. Raitt in coll. with B. McGinn, J. Meyendorff. N. Y.: Crossroad, 1987 (World spirituality: An encyclopedic history of the religious quest, 17). P. 439–553.

Переизд. в: Rome, Constantinople, Moscow. P. 39–53.

Впервые на рус. яз.: Два понимания Церкви: Запад и Восток накануне Нового времени // Рим, Константинополь, Москва. С. 57–79; 282–283.

Публикуется по этому изданию с необходимыми уточнениями.

Пер. с англ. Л. А. Успенской.

Раскол между Церквами Рима и Византии, совершившийся во времена раннего Средневековья, стал, несомненно, одним из наиболее трагических событий церковной истории. С одной стороны, Восточная Церковь после XI в. стала более полно отождествлять себя с политической и социальной системой Византийской империи. Это, конечно, не значит, что на Востоке, как часто полагают, восторжествовал цезарепапизм, но это значит, что восточные христиане практически перестали мыслить Церковь вне определенной социальной структуры, а впоследствии впали в различные формы церковного местничества и национализма[420]. С другой стороны, после раскола усиленное развитие на Западе вероучения и церковной организации никак не уравновешивалось восточной традицией. Православный историк видит в этом несбалансированном и одностороннем развитии истоки многих кризисов, с которыми пришлось столкнуться Западу, в частности большого кризиса Реформации, полагая, что протеста Реформации против различных положений вероучения и институций Римской Церкви XVI в. можно было избежать, если бы на Западе была сохранена изначальная и истинно кафолическая экклезиология ранней Церкви.

События XI в.[421] ныне далеко в прошлом. Нет сомнений, что наряду с собственно вероучительными вопросами важную роль в расколе сыграли политические, общественные и культурные факторы. Однако политическая и культурная ситуация на сегодняшний день радикально изменилась. Противостояние и отчуждение между тем, что когда-то было Западом и Востоком, все больше теряет под собой всякую почву. Римская Церковь – воистину вселенский организм, но и Православная Церковь активно присутствует в мире, который мы привыкли называть «западным». В особенности это касается Соединенных Штатов, где мы вынуждены жить бок о бок, пользуясь одним языком, в рамках единой политической системы и одной культуры. Приближается время, когда исторические и культурные различия, однажды разделившие наши Церкви, определенно отойдут в область чистой археологии. Что останется, так это вопросы веры, которые были актуальны уже в Средние века и которым мы должны посмотреть прямо в лицо сегодня, прежде чем будут предприняты серьезные попытки воссоединения.

Давайте сейчас обернемся от истории к богословию, попытавшись сформулировать главные положения сегодняшней православной экклезиологии.

Когда в нашем Символе веры мы исповедуем, что Церковь – «единая, святая, соборная и апостольская», мы фактически утверждаем, что Церковь, к которой мы принадлежим, это не человеческое установление или организация, но Церковь Христова. Христос – единый Господь, и Он един Свят. Он спасает всех людей, и все народы, и все поколения, и мы знаем Его через свидетельство апостолов. Я с вами во все дни до скончания века (Мф. 28:20). Присутствие Христа осуществляется в Церкви и через Церковь, которая есть Его Тело, силой Духа Святого. Образ Тела, используемый апостолом Павлом, имеет у него несомненный евхаристический та́инственный контекст: Церковь воистину Тело Христово, когда она совершает Вечерю, установленную Владыкой для воспоминания Его смерти и Воскресения, доколе Он придет (1 Кор. 11:26). В таинстве Евхаристии Христос и Церковь – воистину единое Тело. Эта та́инственная реальность есть образ Его присутствия, который Иисус Сам избрал и установил. Именно здесь, на Евхаристии, Слово Божье читается и толкуется; именно в контексте Евхаристии совершаются остальные таинства, именно здесь Церковь – воистину единая, святая, кафолическая и апостольская Церковь Христова, возведенная на основании апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем (Еф. 2:20).