Мерцание золота - Кожедуб Александр Константинович - Страница 17

— Квартира, — сказал Коржов.

— Комната, — возразил Егоров.

Оба были выпускники Бауманского, и оба ничего не знали наверняка.

— Как раскупаются книги? — сменил я тему разговора.

— Нормально, — пожал плечами Егоров.

— Хреново, — сказал Коржов.

Однажды мне позвонила Перетокина.

— Алесь, — сказала она, — мы ведь с вами земляки.

— Да ну?! — удивился я.

— Мой дед откуда-то из Белоруссии. И раз мы земляки, вы мне должны помочь.

— Охотно, — согласился я.

Нина Матвеевна очень редко слышала собеседника, но мне нравилось с ней говорить. Подкупали прямота и напористость.

— Меня пригласили на празднование трехсотлетия российского флота, и я сказала, что приду только со своим издателем. Вы ведь не откажетесь меня сопровождать?

— Никогда! — сказал я. — Я люблю бывать на юбилеях, пусть и не очень значительных.

— Но ведь там столько людей!

Я уловил в ее тоне нотку осуждения, смешанного с ужасом.

— А я никого к вам не подпущу, — пообещал я. — Вы ведь для этого меня берете с собой?

— Спасибо, дорогой! Я знала, что на вас можно положиться.

Голос Нины Матвеевны заметно повеселел.

— Белорусы — верные слуги, — сказал я.

Этих слов Перетокина не расслышала. Как я уже говорил, она слышала лишь то, что хотела.

— Значит, послезавтра у Красных ворот, — отчеканила она. — Там у них штаб.

— Гардемарины с Дружининой будут?

— Там будут все.

Я догадался, что при этих словах Нина Матвеевна поморщилась.

— Отобьемся, — сказал я. — В крайнем случае сбежим.

Этого она тоже не расслышала. Когда тебе за шестьдесят, бегать уже не хочется.

У штаба военно-морского флота я был в точно назначенное время. Нина Матвеевна тоже пришла вовремя.

— Из страха опоздать я сегодня почти не спала! — пожаловалась она. — А из Троицка еще доехать надо.

— Вы с Бочкаревым почти земляки, — утешил я ее. — У него дача в Ватутинках.

— Он тоже здесь будет?

— Нет, его не звали.

Я не стал уточнять почему. Перетокина на этом и не настаивала.

— Ну, как я выгляжу?

— Потрясающе.

Выглядела она действительно хорошо. Адмиралы, цугом проходящие мимо нас, как по команде сбивались с парадного шага. Один из них не только взял под козырек, но и поцеловал даме руку.

— Кто это? — испуганно спросила Нина Матвеевна.

— Кажется, адмирал Касатонов.

— Я в адмиралах ничего не понимаю, — взялась она пальцами рук за виски.

— Чем меньше звезд на погонах, тем выше звание, — объяснил я.

Нина Матвеевна непонимающе посмотрела на меня. Похоже, она была близка к истерике.

— Пойдемте куда-нибудь! — вдруг схватила она меня за руку. — Я не хочу с ней видеться.

— С Дружининой? — догадался я.

— Конечно. Уж лучше с адмиралами…

Она потащила меня в гущу военных. В глазах рябило от черных мундиров и золотых шевронов и звезд.

«Сколько же у нас адмиралов! — мелькнуло в голове. — Не одну войну можно выиграть».

Я увидел Харатьяна, который фотографировался с адмиралами.

— А с гардемаринами вы общаетесь? — спросил я.

— С каждым по отдельности, — сказала Нина Матвеевна. — Друг с другом они тоже не хотят видеться.

— Кино сложная штука, — согласился я. — Может быть, сложнее, чем литература.

— Писателей, к счастью, мало знают, — взяла меня под руку Перетокина. — У нас в Троицке их почти нет. Для общения мне хватает и вас.

Набежала толпа фотографов, и Нина Матвеевна тоже стала сниматься с адмиралами.

«Вот он, миг писательской славы, — подумал я. — «Гардемарины» Перетокиной для нынешних флотоводцев важнее «Войны и мира» Толстого».

Распахнулись двери зала, в котором были накрыты столы, и все устремились к ним. Я едва успевал за Ниной Матвеевной. Впрочем, в моих услугах она уже не нуждалась. Адмиралы обхаживали ее с пылом гардемаринов.

«А флотские небедно живут, — размышлял я, обозревая ломящиеся от снеди столы. — Но они и не должны бедно жить. Кто у России союзники? Флот и армия. В России бедно живет только народ».

Не знаю, был ли в этом чей-то умысел или все произошло случайно, но в какой-то момент Перетокина с Дружининой оказались рядом. Улыбаясь, они впились глазами друг в друга. Мне стало зябко. Я понял, что мужчины в сравнении с женщинами сущие дети.

— Гардемаринов сюда! — раздался чей-то зычный голос.

Гардемарины, конфузясь, окружили своих повелительниц. Ослушаться никто из них не посмел. Глядя на авторов фильма и исполнителей главных ролей, я не мог постичь глубины их неприязни друг к другу. Неужели именно в этом состоит непостижимость русской души?

— Вы гость? — услышал я вкрадчивый голос.

— Гость, — сказал я.

Человек, спрашивавший меня, на фоне импозантных адмиралов выглядел невзрачно.

«Всего лишь капитан первого ранга», — посмотрел я на его погоны.

— С ними? — показал пальцем на киношников человек.

— С одной из них.

Я не стал уточнять с которой.

— Хотите посмотреть на настоящее застолье?

Что-то в голосе этого человека заставило посмотреть на него внимательнее. Невысок, полноват, чернявый. Вполне заурядный субъект. А голос повелителя.

— Хочу, — сказал я.

— Пойдемте.

Мы направились к боковой лестнице, ведущей куда-то в подвал.

«Интересное кино, — думал я, вперясь глазами в спину поводыря. — По сравнению с ним даже я больше военный, не говоря уж о Харатьяне. Куда он меня ведет?»

В подвале мы остановились у одной из дверей.

— Сюда, — сказал каперанг и открыл дверь.

Я шагнул через порог и замер. Картина, открывшаяся моим глазам, ошеломляла. За большим овальным столом, развалясь, сидели каперанги. Среди них не было ни одного адмирала, и все они неуловимо походили друг на друга. Некоторые сбросили мундиры и сидели в белых рубашках. У двух-трех из них на коленях устроились смазливые барышни в коротких юбках. В каждой из барышень тоже проскальзывало что-то общее.

«Клоны, — подумал я и оглянулся на своего провожатого. — Или масоны, что в принципе одно и то же».

— Замы по тылу всех флотов, — улыбнулся тот. — Мы не любим пышных застолий и громких слов.

— Н-да… — крякнул я.

В этом застолье поражали даже не глубокие чаши с черной икрой, а то, что к ней никто не притрагивался. На челе каждого из сидящих за столом лежала печать усталости. Да, все они честно сделали свое дело и теперь отдыхали.

— За русский флот!

Мой провожатый наполнил рюмки из какой-то особенной бутылки. Мы выпили.

— Кто таков? — повернулся к нам один из каперангов.

— Писатель.

— Пусть выпьет, — разрешил каперанг. — Но не пишет.

Кто-то хохотнул.

«Если и напишу, никто не напечатает, — подумал я. — В новой России живем».

— Да, живем небогато, — согласился мой спутник, — но нам много и не надо. Еще рюмочку?

Я понял, что из подвала пора выметаться.

— Спасибо за доставленное удовольствие, — сказал я.

— Всегда рады писателям.

Провожатый улыбался, но глаза его были холодны.

«В древности правили жрецы, — думал я, поднимаясь в парадный зал, — потом масоны, а теперь, видимо, тыловые крысы. Конец, впрочем, всегда одинаков».

На столах, за которыми витийствовали адмиралы, черной икры, между прочим, не было.

— Героям икра не нужна, — сказал я Перетокиной, которая чокалась со всеми адмиралами подряд, — им и орденов хватает.

— Пойдемте домой, — поставила она на стол рюмку. — Столько я никогда не пила.

— Неужели больше двух рюмок? — удивился я.

— Не больше, но мне и одной нельзя. Где вы все это время были?

— У масонов в подвале, Нина Матвеевна. Это рядом.

К микрофону подошел Харатьян с гитарой, и это был самый удобный момент, чтобы незаметно скрыться.

7

Умер Эрнст Иванович Сафонов.

Несчастье случилось хмурым зимним утром. Как обычно, служебная машина приехала за главным редактором и остановилась у коттеджа. Эрнст Иванович вышел из квартиры, закрыл за собой дверь и стал спускаться по лестнице. Насколько хороши во Внукове лестничные пролеты в кирпичных коттеджах, настолько же они ужасны в деревянном.