По своему обычаю
(Формы жизни русского народа) - Гончаренко Екатерина "Редактор" - Страница 18

По мнению некоторых историков, «казачество было ударной силой в движениях самозванцев». Правда, войсковые объединения Дона, Днепра, Терека и Яика открыто поддержали лишь Лжедмитрия I, а по отношению к Болотникову и Лжедмитрию II провозгласили нейтралитет. Однако многочисленные казачьи низы действовали самовольно и, обходя решение войскового круга о невмешательстве, навыдвигали из своей среды самозванцев («царевичей» Петра, Ивана-Августа, Лавра, Осиновика) и, прикрываясь ими как символами своего движения, включились в борьбу против московских правителей.

К тому же в условиях паралича государственной власти не только «Поле», но и центральные районы страны стали превращаться в зону формирования вольного казачества. («Во всех городех паки казаков из холопей и крестьян намножилось, и в кождом городе поделали своих атаманов» — так обозначена суть происходившего В. Н. Татищевым). Новоиспеченные казаки в большинстве своем, конечно же, сильно уступали по боевым качествам тем, кто выковывал ратное мастерство в боях с татарами и турками, но тем не менее тоже причиняли московским властям немало хлопот, быстро усваивая порядки и нравы вольного казачества.

Разинщина — очередной, причем принципиально важный рубеж в истории взаимоотношений Российского государства и вольного казачества. Примечательно, что толчком к восстанию послужило попрание царскими воеводами казачьего права свободно «отъезжать» со службы. Старший брат Степана Разина был казнен за попытку увести свой отряд с театра военных действий, и стремлением отомстить «боярам» за смерть брата объяснял позднее свое поведение сам Степан Разин. Глубинные причины восстания были, конечно, иными; здесь вряд ли уместно их анализировать. Отметим лишь, что одна из этих причин — сильное социальное расслоение на Дону, быстрый рост беднейшего, «голутвенного» казачества в результате притока беглецов «с Руси», где к тому времени резко усилился феодальный гнет. Казачья голытьба и составила основную часть «войска» Разина, отправившегося «за зипунами» на Каспий, а после триумфального возвращения и отдыха на Дону двинувшегося в 1670 году по Волге на «изменников» — бояр и «мирских кровопивцев».

Это восстание представляло вполне реальную угрозу российской государственности на юго-востоке страны, особенно если учесть настойчивые попытки Разина привлечь на свою сторону крымского хана, азовского пашу и ногайцев. Заслуживает внимания и другая особенность разинского движения: его очень быстрый переход из чисто казачьего в народное. К Разину примкнуло много всякой «черни», людей «кабальных и опальных», бурлаков, «гулящих», «работных», посадских людей, мелких (приборных) служилых, а после выхода к Симбирску — и крестьян. Но в официальных документах повстанцы назывались «казаками», и на захваченных разницами землях повсюду вводилось казачье самоуправление. Заметим, что оно и в «коренной» России приживалось легко, ибо было очень близко к привычному социальным низам «мирскому» (общинному) самоуправлению, сохранявшему в стране на протяжении XVII века еще сильные позиции. В то время на окраинах государства были нередки ситуации, когда «мир» смещал ненавистных воевод и «приказных», брал на себя управление городом и уездом, а жители, подобно казакам, сходились для решения своих дел на «круги».

На Дону после разгрома разинского восстания уже не наблюдалось прежнего расцвета вольностей и «народной демократии». Власть все больше сосредотачивалась в руках казацкой старшины, которая, в свою очередь, попадала под все усиливавшийся контроль Москвы. В 1671 году Войско Донское вынуждено было, наконец, официально принести присягу на верность «великому государю».

Время, когда, по словам донцов, «все земли нашему казачьему житью завидовали», уходило в прошлое, однако бегство «в казаки» из южных и центральных районов России в конце XVII — начале XVIII века в силу известных причин (закрепощение крестьян, церковный раскол, петровские реформы и т. д.) лишь усиливалось. В казачьи области в массовом порядке побежали крестьяне — группами по 100, 200, 300, 500 и более человек, причем с женами и детьми, поднимаясь целыми деревнями и селами. Вследствие этого многие из соседних с Войском Донским уездов «запустели», а население «верховых» казачьих «городков» увеличилось в 10–20 раз.

С началом войны за Балтику и в ходе петровских преобразований, требовавших все больше солдат, работных людей и налогоплательщиков, массовая утечка «живой силы» стала для российского правительства уже совершенно неприемлемой. Вопрос о ликвидации старинного казачьего права не выдавать беглых и о еще большем сужении казачьей автономии был предрешен, тем более что после укрепления к этому времени позиций России на Юге возможностей проводить по отношению к казакам более жесткую политику у правительства прибавилось. В 1707 году последовал царский указ о выдворении с Дона и возвращении на прежние места жительства всех, кто поселился у казаков после 1695 года. Экспедиция на Дон Ю. Долгорукого с целью розыска беглых и последовавшее затем подавление Булавинского восстания осуществлялись с непомерной (пусть и преувеличенной в некоторых работах) жестокостью, привело к огромным, совершенно неоправданным с любой точки зрения жертвам.

В течение XVIII столетия донское, яицкое, терско-гребенское и запорожское казачество было практически полностью подчинено государственной власти. Процесс этот проходил нелегко, но в итоге бывшие вольные казаки стали одним из привилегированных сословий Российской империи. В составе русской армии они вписали наиболее яркие страницы в летопись своей воинской славы, а к концу XIX века стали к тому же верной опорой самодержавия.

Источник: Никитин, Н. И. «Взаимоотношения с вольным казачеством и вхождение казачьих областей в состав России» из сборника «Российская Империя от истоков до начала XIX века. Очерки социально-политической и экономической истории»; М.: Русская панорама, 2011.

Известия о разбоях на Руси идут из самой глубокой древности: еще святому Владимиру советовали епископы казнить умножившихся разбойников, как полагают, закоренелых и непослушных язычников. Много рассеяно сведений о разбоях в жизнеописаниях русских подвижников, например Феодосия Печерского, Кирилла Белозерского, Павла Комельского, Михаила Саллоса. Против разбоев и грабежей вооружались нередко пастыри церкви в своих поучениях. Причиной этих явлений с одной стороны служили дух средневековой отваги и неудержимая удаль: таковы разбойничьи похождения новгородских удальцов на Балтийском поморье; такого же характера выходки русских князей, которые нередко ездили на Черное море грабить купеческие суда или нападали на торговые города. С другой стороны, черных людей заставляли грабить и разбивать ближнего бедственное положение, необходимость добывания пищи и одежды, после войн и разорения от пожаров, во время голода и других несчастий. Как видно, и в старину отличались воровством и разбоями также холопы: один из древних проповедников убеждает бояр держать челядь свою в довольстве и говорит: «Аще ли не кормите, ни обувает, а холопа твоего или робу убьют у татьбы, то за кровь его тобе отвещати».

Но в старину разбои не похожи были на смелые похождения, какими отличались народные движения в более позднее время. Тогда разбои проявлялись или в виде мелкого воровства и грабежа, или не имели характера противогосударственного. При раздробленности древней Руси, разбойничьи набеги на другие области и особенно на басурманские прикрывались законным и похвальным геройством, унижением врагов своей области. В то время и само ведение войн не отличалось от разбойничьих похождений: неприятель опустошал поля в чужой области, жег города и села, тащил все ценное и забирал в плен жителей. Даже такой человеколюбивый князь как Владимир Мономах, и тот сознается о взятии Минска: «изъехахом город и не оставихом у него ни челядина, ни скотины». Что же касается новгородских опустошений и грабежей, то они, с точки зрения старины, являлись делом необходимым, подвигом высокой отваги, направленным против врагов самобытной родины.