Шакалота. Птичка в клетке (СИ) - Филон Елена "Helena_fi" - Страница 51

А кто-то достал из антресольного шкафа любимую мамину вазу, которая ей ещё от прабабушки досталась и играет ею в мяч!

— Эй! Э-Э-ЭЙ ТЫ!!! — Ноги сами несут меня в ту сторону. — Поставь на место! Слышишь ты, поставь на место! Это не твоё!!! — Два высоченных парня наоборот азарт почувствовали, и теперь я прыгаю от одного к другому и пытаюсь перехватить на лету мамину вазу, пока эти австралопитеки ржут с меня и подкидывают вазу всё выше, так что она едва потолок не задевает.

— Хватит! Отдайте! ОТДАЙТЕ, ГОВОРЮ!

А вот и задевает. Будто спотыкается об этот потолок и… летит прямо мне в лицо.

Кто-то обхватает меня сзади так резко и тянет в сторону, что изо рта вырывается звук наподобие «Уыыээ». Слышится звон бьющегося стекла. Хрусталя, если быть точнее. А я по-прежнему стою с закрытыми глазами и по-прежнему ожидаю удара вазой по голове, хоть и понимаю, что дважды она уже не разобьётся.

Сволочи… Разбили мамину вазу…

Сволочи…

Кто-то держит меня в объятиях, пока я собираюсь разрыдаться. Прижимает к себе так крепко, будто я сознание терять собираюсь. А впрочем… может и собираюсь, почему бы нет? Раз и всё закончится.

Вот только… спасибо ему конечно огромное за помощь и за то, что избавил мою голову от сотрясения, но только Паши мне здесь ещё и не хватало! А кто если не он? Кому ещё меня от вазы спасать захочется?

— Стояяяять! — раздаётся над головой вовсе не Пашин голос, который обращается к этим двум жирафам разбившим мамину вазу.

— Чего встали? — рявкает Яроцкий на застывших в замешательстве идиотов, продолжая прижимать меня к себе.

— Но… но Макс… — мямлит один из них, пока я сквозь глаза-щёлочки поглядываю на возвышающегося надо мной Яроцкого. — Собрали и склеили!!!

И вновь зажмуриться хочется. Хочется оттолкнуть его подальше и приказать больше никогда ко мне не прикасаться… хочется так же сильно, как и прижаться к нему посильнее.

Странно… Странно чувствовать себя настолько спокойной в объятиях врага.

— Приду, проверю! — Не знаю почему, но эти два здоровых лба слушаются его. Приседают и принимаются собирать в кучу стекло, будто оно действительно способно вновь превратиться в вазу.

А Яроцкий хватает меня за руку и с силой тащит за собой, ведя к балкону. Выгоняет с него всех, садит меня на маленький табурет на трёх ножках, присаживается передо мной на корточки, зажимает в зубах сигарету и, щёлкая зажигалкой, с абсолютным безразличием на лице подкуривает.

— Ну? — выпускает в небо облако дыма.

— Что… ну? — хрипло, слабо, почти беззвучно. — Скинуть меня собираешься?

Кадык дёргается на его шее от тихого смешка, так что татуировка птицы будто оживает. Делает новую затяжку, садится на пол, свешивая руки с колен, и смотрит так, будто в душе моей копаться собирается.

— Готова говорить? — от жестокости в его голосе мурашки на коже вспыхивают, но делаю вид, что и не происходит со мной ничего подобного, что внутри и не дрожит всё от одного его взгляда. И к чувству страха это никак не относится.

— Готова? — повторяет, голову набок склоняя.

— Ты вроде ушёл.

— Вопрос номер один, — игнорирует. Делает затяжку и на выдохе спрашивает: — Где письма Кости?

Есть такие вопросы, которые доходят лишь спустя некоторое время. А есть такие, которые ну вообще не доходят. В голове сразу столько всего завертелось, что на минуту даже забыла о том, что происходит в моей квартире и что передо мной сидит тот самый куратор, которому в большей степени я и обязана тем, как изменилась моя жизнь за последние недели. И хорошего в этих переменах мало. А точнее — вообще ничего хорошего.

И вот он — Яроцкий, сейчас вперился в меня этим колючим взглядом, будто я ему крупно задолжала, и ждёт от меня ответа ну на совершенно не понятный для меня вопрос.

— Знаешь… я пойду, наверное, — встаю на ноги, — у меня там… дела там.

— Сядь.

Села.

Почему села?

А взглядом, будто рыболовным крючком, поддевает — всё, не соскочить.

Подносит ко рту сигарету, но почему-то передумывает затягиваться, опускает руку и на тяжёлом выдохе спрашивает:

— Не ответишь?

— Нет, — слабо качаю головой. У меня нет ответа на этот странный вопрос.

— Ладно, — спустя паузу пожимает плечами и делает большую затяжку, а я как загипнотизированная наблюдаю за огоньком тлеющей сигареты. — Значит, поговорить не получится. Да о чём я вообще… Чёрт!

Откидывается затылком на стенку и смотрит в небо. На лице растёт напряжение, вижу, как медленно сжимаются челюсти, как ноздри всё яростнее раздуваются, будто вот-вот залп раздастся и бык вырвется из загона.

— Я…

— Заткнись! — орёт внезапно, так что у меня все заготовленные слова комом в горле застревают. Отправляет окурок в полёт с балкона, поднимается на ноги и резко приближается ко мне, так что приходится отшатнуться назад и ещё суметь не повалиться с шаткой трёхногой табуретки.

— Я тебе простой вопрос задал, — шипит в лицо. Руки по обе стороны от меня в подоконник упёр и всё ближе придвигается.

— У меня нет для тебя ответа, — растерянно смотрю в эти злющие глаза и всё больше в пружину сжимаюсь.

— Нет, значит? — невесело усмехается, глядит с кровожадным презрением и кричит, так что подпрыгиваю от неожиданности: — Нет ответа, да?!!

— Да что… что… — Не понимаю, что он от меня хочет. Я и так на грани от истерики из-за всего, что происходит! — Да что я тебе сделала? — жалобно, дрожащим от обиды голоском. И звонко, с надрывом: — Да что я всем вам сделала?!!

— Ты же знаешь про Костю, — понижает голос до презрительного шепота. Будто и не замечает моего состояния. Игнорирует слёзы застывшие в глазах, натужное дыхание, дрожащие колени…

— Ты знаешь! — выплёвывает в лицо яростно. — Что он… Чтоб тебя! Костя любил тебя. — Последние три слова произносит так тихо и так болезненно, будто они до крови ему горло царапают. Глаз с меня не сводит и закипает всё больше, вижу, с каким трудом сдерживает себя, вижу, сколько сил прилагает, чтобы заставить себя продолжить этот разговор.

Разговор, в котором не вижу смысла.

— Знаю… — сглатываю горький ком в горле. — И что? Дальше мне что сделать?

Странный смешок полный разочарования вылетает изо рта Яроцкого и он, наконец, отходит в сторону, упирается руками балконное перила, опускает голову, и какое-то время безмолвно смотрит вниз.

— Знает. Она знает… Что я здесь делаю?.. Твою мать…

Смотрю ему в спину и разрываюсь от желания объяснить, что до недавнего времени и понятия о чувствах Кости не имела, как и от желания защитить Пашу от Яроцкого. Или… или наоборот? Паша — боксёр. Кому достанется больше — спорный вопрос.

Поднимаюсь на ноги, нервно кусаю губы, стою с минуту молча, слушая злобное бормотание Макса, и нерешительно отступаю к двери.

Но Яроцкий не собирается мне отпускать. Видимо не весь яд ещё вылил! Круто разворачивается, толкает меня в стену, на ходу отфутболивая с дороги трёхногий табурет, сжимает пальцами мои плечи и смотрит сверху вниз безумным взглядом, от которого вновь хочется в маленький мячик сжаться и прыгнуть вниз, прямо с четвёртого этажа! Лишь бы оказаться подальше от Макса.

Ну вот. Опять меня из стороны в сторону бросает. Да что со мной происходит?! Секунду назад был готов наорать на неё, встряхнуть, снова наорать, потребовать правду! Я хочу, я должен услышать правду! Потому что не вижу в её лице той дряни, которой считал. Да что б мне сдохнуть, не вижу я всего этого!

— Мой друг… — голос дрожит от ярости и бессилия. — Мой друг был влюблённым в тебя идиотом! Ты знала?

Смотрю, как дрожат её бледные губы, как взгляд по моему лицу бегает, буквально слышу, как скрипят мысли в её голове.

Чего ты думаешь?! Просто скажи правду!

— Говори.

— Я уже сказала, — кажется загнанным в угол зверьком, но смотрит настолько бесстрашно, что невольно восхититься хочется. Эта девчонка… сколько голову не ломаю, никак не могу понять её! Бесит это!