Шакалота. Птичка в клетке (СИ) - Филон Елена "Helena_fi" - Страница 77

— Что? — шепчу едва слышно.

— Да к чёрту всё, — выдыхает Макс со сбившимся дыханием и накрывает мои губы своими, заключая в крепкие объятия.

Поцелуй подобный удару молнии — внезапный, обжигающий. Колени задрожали с такой силой, что если бы Макс вовремя не подхватил меня за талию, прижав к себе, скорее всего я бы не смогла устоять.

Поцелуй подобный первым цветам по весне — нежный, мягкий, чистый… Внутри словно подснежник расцветает, один бархатный лепесток за другим.

Поцелуй чувственный и глубокий. Вовсе не грубый, не жадный, он… будто отчаянный немного, опасно граничащий где-то между страстной нежностью и жгучей потребностью.

Его руки смыкаются на талии, обвивают меня и прижимают к груди так крепко, будто Макс хочет спрятать меня от всего мира. Будто сам за меня держится, будто это я его опора, а не он моя, будто это у него колени дрожат, а голова так сильно кружится, что уже не понимаешь, где небо, а где земля. Карусель… чем дольше он целует меня, тем сильнее она вращается.

Никогда такого не испытывала. Нет — даже понятия не имела, что значит чувствовать нечто подобное. Это ни с чем несравнимо. Это удивительно. И страшно. Страшно ощущать себя неумехой в его руках. Но ещё более страшно понимать, что этот поцелуй новым клеймом вопьётся в мою память. Чувственный, сумасшедший, такой неправильный и такой идеальный поцелуй.

Позволять ему губам ласкать мои и нерешительно повторять движения…

Надеюсь, он не замечает, как дрожат мои губы. Как вся я дрожу…

Его язык, будто в танце кружит у меня во рту, неспешно скользит по гладким бугоркам нёба и будто подразнивает мой язык двигаться увереннее, ему навстречу. Ведь это так просто… Просто делать, как он.

Задевать его зубы своими и думать — «Так и должно быть?»

Судорожно, отрывками дышать… просто потому что перехватывает дыхание, от эйфории, от адреналина, от яркости и нежности момента, и ещё от десятков всевозможных чувств, которым я дам определение позже.

Задрожать, как лист на ветру, когда ладонь Макса заскользила вверх по моей спине, тёплые пальцы зарываются в волосы, мягко, подушечками пальцев, пробегаются по шее и поднимаются к затылку. Притягивает меня ещё ближе, если это вообще возможно, и поцелуй становится глубже, отчаянней, сильнее… до вспышек перед закрытыми веками, до вулкана взрывающегося внутри, до музыки в голове и онемения в кончиках пальцев, до жаркой пульсации внизу живота, над которой я тоже подумаю позже.

Не знаю, в какую секунду мои руки оказались на его шее — я это не контролировала. Холодные ладони касаются горячей пульсирующей кожи, и Макс судорожно выдыхает мне в рот, его плечи дёргаются, а руки продолжают прятать меня от всего мира — обнимают так крепко, что воздуха становится катастрофически мало… но это такие мелочи. Его губы на моих губах, вкус сладкой горечи, дыхание на коже, сила и желание с которой Макс меня целует — всё, что имеет значение. Время остановилось. Для нас двоих и сейчас, как никогда раньше, мне плевать что будет завтра. Есть сегодня. Есть я и он. Есть мы.

— Кхм-кхм! — Макс не узнаёт этот голос. А я — да. Резко дёргаюсь в сторону, пытаюсь сбросить с себя руки Яроцкого, но он не пускает, будто не видит ничего преступного в том, что мы делали. Будто мамы моей не видит!

А мама видит. Чёрт, мама всё видела… И с таким выражение лица, с каким она смотрит на меня сейчас, я прежде была не знакома. С ней будто короткое замыкание случилось, но по каким-то причинам до конца не вырубило.

— Здравствуйте, — а Макс с трудом улыбку сдерживает. Такую — ребяческую, будто нашалил и его за руку поймали. Ямочки на щеках вот-вот проявят себя в полной красе, а пунцовые пятна на щеках, которые явно появились не от неловкости, а от чего-то другого, мама вполне может расценить, как смущение, которым здесь и не пахнет. И это хорошо — то, что мама так расценить может.

И все молчат. Только раската грома не хватает для ещё большего нагнетания обстановки.

Макс вдруг слабо откашливается, притягивает меня к себе и шепчет на ухо:

— До завтра.

Киваю. Вроде бы киваю. С трудом вообще понимаю, что делаю — хочется сквозь землю от стыда провалиться.

Чувствую, как холодно становится, когда Макс отпускает мою руку, прощается с мамой и идёт к своему мопеду. Бросает на меня взгляд напоследок и вот теперь ямочки на его щеках появляются в полном своём очаровании.

— Лиза. Ты с ума сошла? Он привёз тебя домой на мотоцикле?

— Это мопед, мам, — вздыхаю, сбрасывая с ног ботинки.

— Мопед?.. Ли-ли-лиза… — Впервые вижу маму в такой растерянности. — Ты… ты… Он! Ты не знаешь, кто он?

— Знаю, — иду в комнату и обнаруживаю Полину ворочающеюся в постели.

— Что случилось? — спрашивает заспанным голосом.

— Ничего! — кричит из коридора мама, голосом на три тона выше её обычного.

Слышу, как на кухне гремит посуда, зажигается плита и на неё громко ставится чайник.

— Эй? — Полина глаз с меня не сводит, пока я сумбурными движениями ищу в шкафу домашнюю одежду. — Что случилось?

— Лиза, нам надо поговорить! — зовёт с кухни мама.

Приятного в разговоре было мало — догадаться не сложно. И главная угроза для того, чтобы я больше и думать не смела связываться с Яроцким, звучала, как «Ещё раз нечто подобное повторится, и я обо всё расскажу отцу. Знаешь, что тогда будет. Максим тебе не компания, Лиза!».

— И как же Паша?

А Паша значит компания!

— У нас с Пашей ничего такого не было, — отвечаю сбито, раскачиваясь на табурете.

— А… а разве вы не…

— Нет, мам.

— Нет, — вздыхает. — Хорошо. Ладно. Но Яроцкий… Лиза, ты хоть понимаешь, каким… каким стал этот мальчик?

— Говори, как есть, не подбирай слова!

У мамы от возмущения приоткрывается челюсть.

— Кто он? — а я всё так же спокойна. — Бандит? Алкоголик? Наркоман? Как ещё вы его с тётей Аллой прозвали?

— При чём здесь тётя Алла? — мама опускается на табурет и говорит тише, будто испугалась чего-то.

— А ты разве не знаешь, кого она обвинила в смерти Кости?

— Лиза…

— Мам, это не упрёк, — качаю головой. — Просто… просто вы обе его не знаете. Ты ведь сама говорила мне столько раз: не суди книгу по обложке.

Мама выдерживает паузу, упрямо сверля меня взглядом и будто аргументы подходящие ищет чтобы озвучить, но видимо не находит, поэтому лишь в десятый раз повторяет, чтобы я больше и близко к Яроцкому не подходила и слегка переводит тему:

— Мне звонил твой классный руководитель. — И свирепым шепотом: — Ты ушла с уроков вместе с Яроцким?! Лииииза!

Обсуждать это и дальше желания не было никакого. Более того, мама пришла в крайнее недоумение и даже потянулась за успокоительным (для себя), когда в ответ на все её следующие возмущённые реплики, я в итоге отвечала ей задумчивой улыбкой.

Вспоминала губы Макса, его руки держащие меня в объятиях…

— Лиза!

— Я всё поняла.

— Прекрати улыбаться. Что с тобой?! Я не узнаю тебя!

— Да что у вас случилось? — Полина показывается в дверях кухни и глазами-щёлочками смотрит на нас по очереди.

— Ничего, — с нажимом отвечает мама и смеряет меня взглядом. — Да, Лиза?

— Совершенно ничего, — продолжаю улыбаться я.

Сегодня уснуть никак не удавалось. Глядя, как на потолке отсвечивают фары проезжающих за окном автомобилей, кусала губы, и раз за разом прокручивала в голове сцену нашего с Максом поцелуя. Второго поцелуя. И на этот раз он не обязан был этого делать — эта мысль вызывала самую счастливую улыбку.

Больше ни о чём не хотелось думать: ни о родителях, ни о Веронике, ни об игре. Макс — единственное имя, что кружилось в голове. Хочу узнать его лучше, хочу понимать его лучше, хочу чувствовать его, видеть… постоянно. Боже… это становится наваждением. Это сводит с ума и заставляет всё внутри трепетать от волнения. Завтра я снова его увижу. И завтра… я не буду его отталкивать.