Моя любовь когда-нибудь очнется - Мартин Чарльз - Страница 15

– Эй, послушайте! Вы пропустили меня!

Я оторвал взгляд от журнала.

– А ты у нас кто?

– Мервин Джонсон. – Говоривший с довольным видом откинулся на спинку стула. – Видите ли, профессор, по алфавиту «Д» идет раньше, чем «С».

В каждом классе или учебной группе обязательно есть свой клоун. И как правило, он проявляет себя достаточно быстро.

– Видишь ли, Мервин, я не всегда начинаю с первых букв алфавита.

– А-а, тогда ладно… – Мервин оглядел остальных студентов, словно приглашая их посмеяться вместе с ним. – Я просто подумал, может, вы забыли. – И он улыбнулся, продемонстрировав два ряда белоснежных зубов, а я вернулся к списку.

– Рассел Диксон-младший?

– Я.

Звучный, более низкий, чем у Мервина, голос раздался слева от меня. «Ага, первый ряд у окна. Рослый, широкоплечий. Сидит боком, смотрит в окно. На меня даже не обернулся».

– Юджин Бэнкс.

– Здесь.

«Левая сторона рядом с окном, через два стола от Рассела-младшего. На меня тоже не смотрит».

– Понятно. Мервин Джонсон?

– Туточки. – Это был мой знаток алфавита. «Средний ряд, первый стол. Несомненно, любит быть в центре внимания. Оттопыренные уши. Постоянно улыбается. Высокий, атлетически сложенный, одет в спортивный костюм. Шнурки на обуви болтаются».

Контраст между душной аудиторией, где не было даже кондиционера, и спортивным костюмом привлек мое внимание.

– У тебя такой вид, словно ты недавно проснулся. Тебе не жарко?

– Кому, мне? Нисколько! – Мервин экспансивно взмахнул руками. – Я всегда так хожу. Это мой стиль.

Парень явно старался продемонстрировать независимость, выставить себя этаким крепким орешком. Что ж, посмотрим…

– Аманда Ловетт?

– Да, сэр. Мы оба здесь. – Приятный, мелодичный голос донесся от самого окна. «Левый ряд, между Расселом и Юджином. Ловетт… Дочь священника?»

– Оба?.. – переспросил я.

– Да, сэр, – повторила Аманда и погладила себя по животу. – Я и Джошуа Дэвид.

Должен признаться, я стыжусь своей первой реакции. По какой-то причине я решил, что Аманда – человек распущенный или, выражаясь деликатнее, не слишком строгих правил. Эта мысль пришла ко мне раньше, чем я сообразил, что не должен так думать о совершенно незнакомом человеке.

– Значит, его зовут Джошуа Дэвид?

– Да, сэр, – в третий раз сказала Аманда, продолжая прижимать ладонь к круглящемуся животу.

– В таком случае, – кивнул я, – я попрошу вас проследить, чтобы молодой человек не опаздывал на занятия.

Аманда улыбнулась так широко и искренне, что у нее на щеках появились две миловидные ямочки.

– Да, сэр.

В аудитории раздались негромкие смешки. Кто-то из сидевших у окна повторил: «Да, сэр!», тем насмешливо-издевательским тоном, который так хорошо получается у некоторых подростков.

Я поднял голову и подождал, пока они отсмеются.

– Кейтлин Джонс?

– Просто Кой, профессор, – поправил меня тихий голос из дальнего угла аудитории. Я посмотрел в том направлении и увидел девушку, чье лицо было почти полностью скрыто длинными распущенными волосами и большими солнечными очками.

– Кой? – переспросил я.

– К-о-й.

– Если бы вы сняли очки, я сумел бы лучше вас рассмотреть.

По ее губам скользнуло что-то вроде улыбки.

– Наверное. – Она, однако, не пошевелила и пальцем, чтобы исполнить мою просьбу. Рассел, Юджин и Мервин снова засмеялись, но я не стал настаивать. Первое занятие – не самое лучшее время, чтобы пытаться расставить все точки над i. Я закончил перекличку, сделал несколько пометок и, отложив список, прислонился спиной к доске. Да, я снова стоял перед студенческой аудиторией, но на этот раз я оказался здесь не по своей воле. Меня заставили, вынудили пойти на это жена и лучший друг.

– Меня зовут Дилан Стайлз.

– Скажите, профессор, вы – доктор наук или просто преподаватель? – перебил меня Мервин.

– Доктор.

– Может быть, нам стоит звать вас доктором?

Мне не нужно было заглядывать в свои заметки, чтобы вспомнить его имя.

– Мои студенты, Мервин, звали меня мистер Стайлз, профессор Стайлз или доктор Стайлз. Выбирай, что тебе больше нравится.

Мои слова застали его врасплох. Видя, что я вовсе не шучу, Мервин пробормотал:

– Ну, пусть тогда будет «профессор»…

– Вот и договорились. – Я сделал небольшую паузу. – Моя жена… – Тут я осекся. Начало явно было выбрано не самое удачное, но делать было нечего, приходилось продолжать. – Моя жена зовет меня просто Диланом, но администрация колледжа не одобряет, когда студенты зовут преподавателей просто по именам, так что остальные могут выбрать из списка, который я только что огласил. Я буду читать вам курс литературного английского, который называется «Анализ текста и литературное творчество». Если кому-то из вас почему-то кажется, что он оказался здесь случайно, можете просто встать и уйти – или не приходить на следующее занятие, чтобы не ставить себя в неудобное положение. То же самое относится и к тем, кто не хочет слушать этот курс.

На этот раз меня прервал голос с последней парты в левом, ближайшем к окну ряду. Его владелец носил длинные, до плеч, косички-дреды, свалявшиеся как войлок. Входя в аудиторию, он проходил мимо моего стола, и я почувствовал исходящий от него сильный запах табака и чего-то еще. Возможно, гвозди́ки. Что бы это ни было, воняло от него капитально. Глаза у парня как-то подозрительно блестели, а белки́, испещренные красными прожилками, напоминали дорожную карту.

– Знаете, профессор, по-моему, никому из нас не хочется здесь торчать, да еще в такую жару. Почему бы нам не свалить прямо сейчас?

По комнате снова пронеслась волна веселья. Мервин шлепнул ладонью по поднятой ладони Рассела и хлопнул по плечу Юджина. Я заглянул в свой список и начал сначала.

– А ты у нас, кажется, Би-Би? – сказал я, идентифицировав смутьяна. – Что ж, похоже, что именно из-за своего нежелания «здесь торчать» ты и очутился в этой аудитории во второй раз. Скажи, ты действительно решил повторить уже сделанную однажды ошибку? – Я оглядел аудиторию. – Кстати, остальных это тоже касается. Я никого здесь насильно не держу и держать не собираюсь. Если хотите уйти – уходите сейчас.

Смех сменился тишиной. Разглядывая вытянувшиеся, посерьезневшие лица студентов, я подумал, не слишком ли круто я за них взялся.

– Ну, с этим всегда успеется… – сказал кто-то в середине правого ряда, и я быстро сверился со своей шпаргалкой, где было отмечено, кто где сидит. Шарлен Грей.

– Скажите, мистер Стайлз, – спросил кто-то еще, – это не к вашему деду съезжались за консультацией все окрестные фермеры? Я слышал, он давал людям советы по дороге в скобяную лавку и обожал строить церковные шпили. Говорят, шпили всех окрестных церквей – его рук дело. Люди прозвали его Папа Стайлз…

– Твоему описанию соответствует немало людей, но в данном случае ты попал в точку. Это действительно мой дед, хотя я и звал его Папой, как большинство наших соседей. И он действительно знал толк в растениях и почвах и был неравнодушен к шпилям.

Мервин откинулся на спинку стула, вскинул подбородок и показал пальцем куда-то на потолок.

– Скажите мне вот что, профессор… Как получилось, что внук простого фермера, пусть даже он разбирался в кукурузе и умел строить церковные шпили, учит нас литературному английскому? Я хочу сказать… – Он поочередно обернулся сначала через одно, потом через другое плечо, словно призывая остальных в свидетели. – …Не очень-то вы похожи на профессора! С чего вы взяли, будто сможете чему-то нас научить?

На этот раз в аудитории установилась настоящая тишина, словно кто-то невидимый нажал клавишу «Пауза». Всего три с небольшим минуты прошло с начала занятия, а мои отношения с группой уже уперлись в тупик.

Больше всего меня удивило не то, что Мервин задал мне этот вопрос. Если не считать очков в тонкой золотой оправе, которые я надеваю для чтения, я действительно выгляжу как человек, чье место за рычагами трактора, а не на преподавательской кафедре. Коротко подстриженные светлые волосы, клетчатая рубашка, выгоревшие джинсы «Рэнглер» и ковбойские сапоги – все это плохо сочетается с преподаванием литературного английского, так что вопрос, в общем-то, был закономерным. Конечно, Мервин мог бы выразить свою мысль поделикатнее, но в целом его недоумение было вполне оправдано. Откровенно говоря, я и сам несколько раз спрашивал себя о том же самом. Поразило же меня другое – то, что у Мервина хватило смелости этот вопрос задать.