Сгорая в твоих объятиях (СИ) - Серина Гэлбрэйт - Страница 10

Январь сменился февралем, день прибавлял понемногу, совсем по чуть-чуть и вместе с ним зрело решение. И морозные узоры, расцветавшие на окнах, словно соглашались.

Почему бы и нет? Больно не будет, шептали снежинки, осыпающиеся с заиндевевших ветвей, – Зима милосердна даже к потомкам возлюбленной своего неверного супруга. Эжени лишь уснёт ненадолго, а когда проснётся, то увидит настоящий, кристально чистый мир, без грязи и мути человеческих эмоций. В следующем месяце ей исполнится двадцать девять, и нет никакого желания ни дальше жить поисками тепла ненадежного, недолговечного, ни приводить в нынешний мир ещё одну неприкаянную душу, пополняя ряды снежных, алчущих жара полукровок. Жаль только, подруги не поймут. И мама, пожалуй, тоже. Эжени уже несколько раз порывалась сказать ей, но в последний момент не находила правильных слов, нужных фраз, способных объяснить матери причины поступка единственной дочери. И она не бросит маму в одиночестве и небытие доживать свой век, просто станет… немного другой.

Спокойной. Умиротворённой. Счастливой. И ни Дэсмонд, ни ему подобные не смогут потревожить её.

А обычные смертные мужчины станут не нужны и неинтересны, разве что тело напомнит о чисто физических потребностях.

Юлисса заявила бы, что Эжени сбрендила – от секса отказываться. Бесспорно, дополнение приятное, но хлопот от него всё же больше. И Эжени никогда не относила себя к числу женщин, для которых жизнь без регулярных оргазмов – это не жизнь, а так, убогое неполноценное существование. Да и возможности современного мира позволяют решить вопрос получения удовольствия и без помощи и участия мужчины.

Зима же звала всё громче, всё настойчивее, торопясь успеть до прихода весны, спеша получить своё прежде, чем пройдет время суровой северной богини…

* * *

Наверное, скажет сегодня. Обычный субботний вечер, вторая половина февраля на календаре. Белые узоры на нижней части оконного стекла, и Эжени, зажав телефон между плечом и ухом, присела на край подоконника на кухне, коснулась обеими руками холодной зимней росписи. Под кончиками пальцев узоры словно ожили, потянулись вверх по стеклу, скрывая многоэтажку напротив, освещённый фонарями двор, коричневые от грязного мокрого снега дороги. В серебряных цветах угадывалось обещание покоя, улыбка Зимы, по-матерински ласковая, добрая. Минута-другая, и пальцы перестали ощущать холод, по телу прокатилась волна легкой слабости, даже голос мамы начал звучать тише, глуше. Сущность же, наоборот, к немалому удивлению хозяйки, противилась зову и сейчас, как уже бывало не раз, обожгла изнутри голодом, знакомым, опротивевшим желанием не только тепла, но огня. Того самого, в котором было так восхитительно, так сладко растворяться.

Уж больше месяца прошло, а сущность всё не может забыть, тянется, ждет.

Телефон соскользнул с плеча, но Эжени, отдёрнув руку, успела перехватить мобильник, вернула к уху.

– Что ты сказала, мам? Прости, я не расслышала.

– Говорю, что ты у меня хитрая скрытная лисичка, – мама рассмеялась добродушно.

– Разве? – о чем они вообще говорили последние пять минут?

– С детства такой была. Ты же собиралась рассказать мне, а пуще того познакомить?

– С кем? – нить беседы терялась упрямо.

– С твоим молодым человеком.

– Каким молодым человеком?

– Высокий, сногсшибательно красивый, представился Дэсмондом. Или он не твой молодой человек?

– Что? – только и смогла пробормотать растерянно.

Дэсмонд встречался с её мамой? Как, когда, зачем?!

– Недели две назад возвращаюсь я с работы, стою на остановке, и вдруг тормозит рядом роскошный автомобиль, опускается стекло и такой в высшей степени приятный молодой человек предлагает меня подвезти до дома.

– И ты села в машину к незнакомцу?! – опешила Эжени. – Мама, ты что, совсем новостей не смотришь? Мало ли какие у него могли быть намерения!

– Дорогая, по-твоему, меня так легко снасильничать или убить? – усмехнулась мама. – А владельцу такого авто вряд ли пригодится содержимое моей сумки или мои дешёвые украшения.

– Мама!

– Я почти тридцать лет мама и, кстати, ещё надеюсь стать бабушкой. Во всяком случае, моя сущность восприняла его благосклонно. Дэсмонд теплый, – со значением добавила родительница. – И руки откуда надо растут.

– Что… что вы там делали? – пальцы сжались непроизвольно и ногти впились в наледь узора, превращая зимние цветы в осыпающуюся крошку.

– В тот вечер мы только разговаривали, пока ехали, – ответила мама спокойно. – Он рассказал, что вы познакомились недавно и встречаетесь…

Три раза виделись. И за целый месяц Дэсмонд не удосужился приехать лично. Только звонки, цветы да дурацкие сувениры. Ах да, и наблюдение.

– …но ты сомневаешься в будущем ваших отношений из-за социальной разницы между вами.

– Неужели? – сарказм остался на языке кислым лимонным привкусом.

– Ещё немного рассказал о себе. Попросил пока ничего тебе не говорить. Полагает, что для тебя всё слишком быстро, и хочет дать тебе свободы и времени для размышлений, взвешивания. А по поводу рук… – мама помолчала чуть и продолжила: – Через несколько дней он зашел ко мне домой, принес цветы и торт. Помог по хозяйству, с засором в раковине на кухне… ты же знаешь, у меня всё руки не доходили сантехника вызвать… полку в шкафу починил… перегоревшую лампочку в бра поменял. Правда, поменять её я и сама могу, конечно, но всё-таки куда приятнее, когда это делает мужчина. Вообще хорошо, когда в доме есть сильный надежный мужчина. Привлекательный и горячий к тому же.

– Мам, неполиткорректно говорить такие крамольные вещи в век развитого феминизма.

– Послушай, Эжени, – посерьёзнела мать, – меньше всего я хочу, чтобы ты прожила жизнь, похожую на мою. Сама видишь, где и чем она заканчивается. И если у тебя появилась возможность изменить в своей что-то к лучшему, пойти другим путём, то я всем сердцем рада за тебя и поддерживаю…

Вот, значит, как – вместо ожидаемых дорогих подарков, бриллиантов, шуб и отдыха на югах тайная обработка её матери, спасение от засора в раковине? Дэсмонд решил зайти с другой стороны и начал покорять не Эжени, а потенциальную тёщу? И мама, польщённая, мечтающая о лучшей доле для дочери и о внучке, наверняка за чаем с тортом пересказала Дэсмонду всю жизнь их обеих и если князь ещё чего-то не успел выяснить по своим каналам, то теперь-то точно может составить о ней полное досье.

– Мама, извини, я тебе позже перезвоню. Доброй ночи, – выпалила Эжени и, не дожидаясь маминого ответа, отключилась. Нашла в последних входящих звонках неизвестный номер и нажала вызов.

Длинные гудки показались вечностью. Наконец один прервался, и по уху ударила музыка, голоса и смех на заднем плане.

– Дэсмонд? – решимость испарилась разом, и собственный голос прозвучал неуверенно.

– Эжени?

Дэсмонд. Но тяжелые музыкальные биты оглушали, намекая недвусмысленно на неуместность её звонка, на неудачно выбранное время.

– Дэсмонд? – повторила Эжени.

– Да. Рад, что ты позвонила.

Сущность встрепенулась при звуках знакомого, пусть и далекого голоса, заворочалась снежным комом. Сердце отозвалось радостью смутной, робкой, и Эжени нахмурилась раздражённо, унимая непрошеные чувства, заволновавшуюся сущность. Не за тем она набрала номер, чтобы впадать в глупый девичий восторг, едва услышав Дэсмонда.

– Какого лешего ты пудришь мозги моей маме? Кто тебе вообще дал право заявляться к нам домой и врать маме, будто мы с тобой встречаемся?

– Хочешь сказать, мы не встречались?

– Три раза, Дэсмонд! Три! Ровно столько мы с тобой виделись, и не более!

– Но встречались же.

Дайте, боги, терпения!

– Ладно, в болото встречи. Однако мы не пара, ты мне не кавалер, не мой парень и, тем паче, не жених! Ты мне вообще никто! Поэтому больше не смей ни приходить к моей маме в гости, ни даже просто приближаться к ней. И веники свои дурацкие прекрати присылать!