Серый мужик
(Народная жизнь в рассказах забытых русских писателей XIX века) - Вдовин Алексей "Редактор" - Страница 35
- Предыдущая
- 35/82
- Следующая
На другой день с Шилохвостовым сделалась горячка: он бредил, молол вздор. Однако ему не поверили, а стали снимать допросы. А так как он молол вздор, то позвали лекаря.
Лекарь признал его сумасшедшим, и только на другой день в губернском правлении врачи нашли, что он нездоров.
По выздоровлении стали его спрашивать:
— Зачем ты хотел убить девицу Хорькову?
Шилохвостов молчит.
— Слышишь?
— Разве я хотел?
— Ах ты, мерзавец! Еще отпираться! Ведь ты сам сознался до лазарета.
— Быков я точно бил, а людей нет, вот провалиться на сем месте.
Бились с Шилохвостовым два дня. На третий — он спросил:
— Так я точно не убил?
— Сознаешься — хотел?
— Как не хотеть, коли я убил, потому я ее, ух, как любил!
Стали судить Шилохвостова, и этот суд продолжался полгода. В это время Шилохвостов вел себя смирно, изредка играл в карты, ни с кем не ссорился, и если товарищи говорили ему: «Эх, голова, еще быков колол, а девку не мог убить», он вскакивал, вытягивался весь и ревел: «Али не убил?», так что все оставались с разинутыми ртами.
— Вот то-то, что не убил…
Шилохвостов начинал искать свой нож и метался по камере, кидаясь то на того, то на другого. Удары его были так тяжелы, что арестанты перестали дразнить его, а только глазели, говоря:
— Эх ты, сердечный человек! Было бы за что в каторгу идти… Эх!
Уголовная палата усомнилась в здравом рассудке Шилохвостова. Потребовали его на освидетельствование.
Лицо его похудело, глаза сделались дикими.
— Такого-то числа ты был в доме Хорькова?
— Точно так.
— Зачем?
— Хотел убить девку — и убил, потому я ее любил оченно, а она, стерва, нет…
— С каким намерением?
— Понравилась, потому чувствие имел, потому кто Богу не грешен…
Члены захохотали.
— Для того только, что понравилась?
— Убил именно из-за того… Потому единственно, зачем она презирала меня…
Опять хохот.
— Господа, он не в здравом рассудке, — заметил доктор.
— Эдакая-то дубина? Что вы, г. доктор! Все эти мерзавцы довольно хладнокровны.
— Однако позвольте мне, как врачу, спросить его… Ты чем занимался?
— Коров-то бил — быков колол.
— Не надоело?
— Хоть сейчас, так вот как шарахну! — и Шилохвостов сделал поворот так, что солдаты, до сих пор улыбавшиеся, теперь приняли угрожающую позицию, а один из членов вздрогнул.
— Ну, разве он не в здравом уме? — заметил член.
— Ты говоришь: убил, а тебя схватили.
— Это точно схватили… Вот что обидно!
— Что?
— Зачем схватили, когда я с быками управлялся? Небось, сам бы пришел, сознался.
— Надо позвать девицу Хорькову, потому что преступник уверяет, что он ее убил, — предложил доктор.
Но на это не согласился другой доктор.
Присутствие нашло Шилохвостова в здравом уме. Палата решила наказать плетьми и сослать в Сибирь.
Вдруг умер палач, и это сильно обеспокоило начальство.
Известно, что палач играет в глазах обвиненных важную роль. Теперь только о том и было речи: кто будет палач? Было даже несколько человек, которые хвастались тем, что они выпросятся в палачи. Но вдруг Шилохвостов и говорит арестантам:
— А что, ребята, меня приговорили к плетям и говорят, что я девку не убил, так я же говорю: буду я палач единственно для того, что девку хочется застегать.
— А ежели придется мать свою наказывать?
— Не придется: она сумасшедшая, а сумасшедших не дерут.
После этого разговора скоро Шилохвостова сделали палачом, а двое арестантов сошли с ума и попали в дом умалишенных.
В первое время Шилохвостову неловко было в родном городе исполнять должность палача, и он частенько получал наказания за неправильное выполнение своей обязанности, но потом так привык, что даже гордился. Жил он в остроге, в особенной комнате. Днем ему была дана полная свобода гулять по острогу, в город он выходил с полицейским солдатом, а на ночь его запирали. С первой поры арестанты боялись его, но так как он был со всеми вежлив, то все скоро привыкли к нему: он любезно разговаривал с ними, решал их споры, унимал ссоры, и все любили его. Случалось, если смотритель не мог справиться с арестантами, то приглашал Шилохвостова, и тот унимал арестантов двумя-тремя словами, а потом смотритель говорил нотацию, как нужно обращаться с арестантами. Но смотрители, вследствие ли нетрезвой их жизни, или вследствие мотовства казенного имущества, менялись часто, и так как они были вообще люди грубые, считали арестантов за таких людей, с которыми и говорить не следует, не только что уважить какую-нибудь их просьбу, то арестанты преимущественно стали относиться с просьбами к Шилохвостову: в лазарет ли кому хочется, водки ли кому нужно, или на рынок сходить — Шилохвостов все эти дела хорошо обделывал и даже частенько давал денег арестантам.
Дошло наконец до того, что ему нельзя было показаться во дворе во время прогулок арестантов: покажется — все обступят его, засыплют просьбами. Часто он жаловался стряпчим на дурную пищу, и это очень не нравилось смотрителям, которые почти постоянно жаловались на него городничему, но жалобы их почти никогда не уважались, потому что во время бытности Шилохвостова в остроге не было ни одного бунта.
Однако как арестанты ни раболепствовали перед Шилохвостовым, считая его царьком острота, все же они и побаивались его, потому что, как ни была мала вина каждого, каждый боялся того, что он будет наказан, да еще публично палачом.
Вот поэтому-то все и льнули к нему и изредка просили «не стегать шибко». Шилохвостов только посмеивался. Но нужно было видеть арестантов накануне наказания: они со слезами вымаливали у Шилохвостова пощады, а он сперва трунил, потом говорил: «Помажу… Дурак, брат, ты: али я не человек! Ведь там-то еще, чать, много придется терпеть». Так он говорил беднякам, и слово свое исполнял, делая вид, что наказывает изо всей силы, и даже при криках городничего: «Шибче! Самого задеру!» — привскакивал, но плеть ложилась легко, а не ударяла. Подобные испытания он часто даже делал над арестантами в своей комнате. Были в остроге и богатые арестанты, и от них он наживался много, так что от этих доходов имел в городе свой дом, в котором жила его мать, уже сумасшедшая. Он был до того честный человек, что все деньги, бросаемые на эшафот зрителями, собирал в шапку несчастного и отдавал ему.
Прослужил он палачом десять лет и совсем изменился против прежнего: лицо стало бледное, несмотря на то, что он пьянствовал с солдатами и арестантами постоянно; сам он потолстел, волоса на голове вылезли, только борода придавала его лицу вид степенный; в выражении глаз было что-то задумчивое, и хотя он был человек веселый, но его красная рубаха и плисовые шаровары пугали всех. Он, то есть палач, был угроза для всех нечиновных людей половины губернии. В самом городе Плошке еще его не так боялись, потому что он часто рыбачил неводом (эта свобода ему была дана начальством во внимание примерного поведения и исправной службы), но зато в уездах, куда его посылали для практики, он наводил ужас на крестьян и мещан. О женщинах и говорить нечего: те его считали богоотступником. От этого с ним бывали случаи такого рода.
Раз он приехал ночью в одно село. Ехал он на земских в сопровождении казака. Земских не оказалось, да и Шилохвостову захотелось отдохнуть.
— Уложи-ка ты, брат, меня спать, — говорит Шилохвостов старосте.
Староста молчит.
— Аль боишься?
— Погоди, я бабу спрошу.
— Дурак, коли бабьего совету спрашиваешь. Припомню я тебе это.
Староста затрясся и все-таки пошел к жене.
— Офимья… Палач…
— Что ты! Неужели у нас? — всплеснула руками жена и вскрикнула.
— Я, бает, стегать тебя…
— Господи!
— Да дай слово сказать: спать просится.
Долго вопила жена старосты, ревели дети: наконец староста пошел в село искать для палача квартиры, но в селе никто не хотел принять богоотступника.
- Предыдущая
- 35/82
- Следующая