Мировой кризис - Спенсер-Черчилль Уинстон - Страница 2
- Предыдущая
- 2/121
- Следующая
Америка мобилизовала для войны огромную армию, снабдила ее колоссальными средствами истребления, реорганизовала для ее снабжения всю свою промышленность, но ввела в бой и истратила только самую небольшую часть своих сил. По окончании войны недавний союзник встал грозным противником перед истощенным победителем. Противник, вооруженный до зубов, со свежими неистрепанными силами предъявлял требования на добычу сообразно его силам, и английский империализм, еле вынесший кости из многолетней свалки, снова очутился перед новой войной с куда более крепким соперником. Печатающиеся «Воспоминания» Черчиля, составляющие пятый и последний том его работы[2], как раз и посвящены характеристике этого нового соперника.
Пока 14 пунктов Вильсона, в которых американский империализм изложил свои принципы передела мира, носили общий характер, Англия мирилась с тем, что инициатива мира вырвана из ее рук. Но вот немцев поставили на колени. Общие гуманные принципы нужно было облечь в кровь и плоть новых аннексий и контрибуций, и тут сразу сказались глубочайшие противоречия между участниками грабежа.
Мирный конгресс, на который собрались «союзники» после войны, – хорошая иллюстрация к басне Крылова «Дружба», где друзья, расточавшие друг другу слащавые и любвеобильные комплименты, подрались из-за первой же косточки.
Вот, например, заседание по вопросу о Саарском бассейне:
«Таким образом, – говорил Вильсон настаивавшему на полном удовлетворении французских требований Клемансо, – если Франция не получит того, что ей хочется, то она откажется иметь с нами дело? Если это так, то вы, очевидно, желаете, чтобы я возвратился домой?»
«Я не желаю, чтобы вы возвращались домой. Я намерен сам уехать», – перебил его Клемансо и покинул заседание. Конгресс, однако, происходил в Париже и Клемансо считался как бы хозяином. Пришлось прекратить заседание и послать делегацию за Клемансо.
Аналогичный случай произошел, когда обсуждался вопрос о присоединении Фиуме; итальянский министр Орландо, рассерженный неуступчивостью «союзников», тоже покинул заседание, но с этим не церемонились – приглашения вернуться на заседание так и не послали.
Это только, так сказать, фон, на котором разворачивались работы «дружеского» конгресса. Настоящий же скандал разыгрался по вопросу о репарациях и свободе морей.
Было ясно, что издержки войны должна оплатить Германия. Но как? Чтобы выплатить все расходы, Германия должна была восстановить весь свой производственный аппарат, а с восстановленной промышленностью Германия возвращалась опять в ряды крупных соперников. Английские дипломаты понимали это противоречие и не очень настаивали на крупных суммах контрибуции.
Мало того.
Английские дипломаты, поставив на колени Германию, отнюдь не стремились совершенно стереть ее с лица земли: для будущей войны Англии нужна была в качестве возможного союзника придушенная, но не совсем задушенная Германия. Притом Ллойд-Джордж боялся, что слишком тяжелые условия мира бросят Германию в руки спартаковцев.
Против английской политики поднялась на дыбы Франция. Да и в самой Англии нашлись голоса протеста. Когда Черчиль, выступая на одном из митингов по вопросу о контрибуции, назвал цифру в 2 млрд., одна английская торговая палата прислала телеграфный запрос: «Не забыли ли вы поставить еще ноль в вашей цифре контрибуции?»
Французы стали набивать цену. С 2 млрд. на 14, 16, 80 – цифры лихорадочно прыгали вверх по мере того как выяснялись результаты «победы». Точной цифры грабежа конгресс так и не назвал: не договорились.
Америка в этой ссоре вчерашних «друзей» занимала особую позицию. Стараясь захватить Германию в свои руки, Америка совершенно не касалась вопроса репараций. Только после повторных требований и указаний Ллойд-Джорджа на отсутствие в вильсоновских 14 пунктах вопроса о репарациях, американский представитель, полковник Хауз, пошел на попятный и заметил, что в конце концов в 14 пунктах союзники могут вычитать все, что им угодно.
Особо резкое обострение вызвал второй пункт – свобода морей. Для молодой, богатой Америки свобода морей означала свободу конкуренции, в которой полнокровный доллар легко поборол бы фунт стерлингов. Но для Англии свобода морей означала уничтожение ее гегемонии на море. Ллойд-Джордж категорически высказался против принципа свободы морей. Произошла крупная стычка, в которой полковник Хауз заявил: «Придется, видно, ответить немцам, что союзники не согласны на мир».
На вопрос Клемансо, что сие означает, последовал циничный ответ: сепаратный мир Америки с Германией.
Спор не кончился до приезда Вильсона из Америки. Последний ультимативно потребовал принятия 14 пунктов, но Ллойд-Джордж снова выступил против свободы морей и за репарации.
Полковник Хауз в своей работе добавляет, что Ллойд-Джордж, якобы, заявил: «Истрачу последнюю гинею, но добьюсь превосходства нашего флота над любым другим».
Соперничество Америки и Англии становилось центральным пунктом мирного договора. Продолжительные дискуссии вспыхивали по всякому, часто пустяковому, поводу: по вопросу о языке заседаний, быть ли прессе без цензуры и т. п.
На конгрессе, например, Вильсон резко высказывался против всяких тайных договоров, заключенных «союзниками» во время войны. По этому поводу Черчиль очень ядовито пишет:
«Каждый человек имеет право стоять на берегу и спокойно смотреть на утопающего; но если в течение этих долгих мучительных минут зритель не потрудится даже бросить веревку человеку, борющемуся с потоком, то приходится извинить пловца, если он грубо и неуклюже хватается то за один, то за другой камень. Бесстрастный наблюдатель, ставший впоследствии преданным и пылким товарищем и храбрым освободителем, не имеет права корчить из себя беспристрастного судью при оценке событий, которые никогда не произошли бы, если бы он вовремя протянул руку помощи».
Вся книга полна таких мест. Черчиль походя щиплет американских историков, щелкает и задевает американских политиков даже там, где их роль совершенно незаметна, язвит и издевается тем резче, чем больше проявляется бессилие Англии в этом поединке с Америкой.
Прекрасный стилист, – одна из консервативных газет назвала Черчнля современным Маколеем, – он зло высмеивает американскую дипломатию, скрывая за своим сарказмом горечь поражения.
«По словам м-ра Станнарда Бекера, – Черчиль характеризует американских историографов войны, – вопрос ставился так: „что делать демократии с дипломатией?“ На одной стороне стояла молодая американская демократия в 100 млн. чел. На другой – украдкой собралась упрямая и даже злобная дипломатия старой Европы. На одной стороне молодые, здоровые, искренние, горячо настроенные миллионы, уверенно выступающие вперед, чтобы реформировать человечество, на другой – хитрые, коварные интригующие дипломаты в высоких воротниках и золотом шитье, упрямо сторонящиеся от яркого освещения, фотографических камер и кинематографических аппаратов.
Картина! Занавес! Музыка, тише! Рыдания в публике, а затем шоколад!»
В свете современных событий эти «литературные упражнения» старого поджигателя войны приобретают зловещий характер. Социал-фашистские лакеи империализма дружно и на перебой верещат о смягчении противоречий в империалистском мире, о невозможности новой войны. Чем мрачнее становится политический горизонт, чем чаще империалисты бряцают оружием, тем громче становится лай сторожевых псов империализма о «мирной эре», о мирной политике Лиги Наций. А интервенционистских дел мастер, Черчиль, по хозяйски, грубо и решительно нарушает «мирную» музыку, открыто вскрывает империалистские противоречия и прямо указывает истинные намерения империалистских хищников.
Однако, вскрытие империалистских противоречий только одна сторона работы Черчиля. Несравненно важнее другая.
«Гнев плохой советник», – эта банальная пословица невольно приходит на ум, когда читаешь воспоминания Черчиля.
2
The World crisis, The Aftermath. Winston S. Churchill.
- Предыдущая
- 2/121
- Следующая
