Вторая мировая война. (Часть I, тома 1-2) - Спенсер-Черчилль Уинстон - Страница 67

• Предыдущая
• 67/176
• Следующая

Впоследствии политика линии Мажино часто осуждалась. Она, безусловно, порождала оборонительные настроения. И все же защита границы на сотни миль с сооружением максимального количества укреплений и тем самым экономия войск является мудрой мерой предосторожности. Если бы линия Мажино заняла соответствующее место во французских военных планах, она сыграла бы огромную роль для Франции. Она могла бы рассматриваться как система важных опорных пунктов, и прежде всего как защита обширных секторов фронта, как средство накопления общих резервов или «маневренных масс». При неравенстве населения Франции и Германии линия Мажино должна рассматриваться как разумное и мудрое мероприятие. И странно, что она не была проведена, по крайней мере, по реке Маас. В таком случае она могла бы служить надежной защитой и высвободить большие наступательные силы французов. Но маршал Петэн выступал против такого расширения. Он решительно утверждал, что Арденны не следует принимать во внимание как возможное направление вторжения ввиду характера местности. Они в соответствии с этим и не принимались во внимание. Линия Мажино не только поглотила огромное количество хорошо подготовленных солдат и технического персонала регулярных войск, но и оказала вредное воздействие как на военную стратегию, так и на национальную бдительность.

Новая сила — авиация — справедливо оценивалась как революционный фактор во всех операциях. При сравнительно небольшом количестве самолетов с обеих сторон в это время роль авиации даже преувеличивалась, и она рассматривалась как главный фактор, поддерживающий принцип обороны, затрудняющий концентрацию и нарушающий коммуникации больших армий, начавших наступление. Даже период мобилизации во Франции рассматривался французским верховным командованием как крайне критический в связи с возможным разрушением железнодорожных узлов, несмотря на то, что численность германской авиации, так же как и авиации союзников была недостаточной для такой задачи. Эти мысли руководителей военно-воздушных сил выражали правильное направление и оправдались в последующие годы войны, когда воздушная мощь возросла в десять или двадцать раз. В начале же войны они были преждевременны.

В Англии шутят, что наше военное министерство всегда готовится к прошлой войне, но это, пожалуй, касается и других министерств и других стран, и это, безусловно, справедливо в отношении французской армии. Я также был убежден в превосходстве обороны при условии, если она проводится активно. Я считал, что противотанковые заграждения и полевые орудия, умно расставленные и обеспеченные соответствующими боеприпасами, могут расстроить и сорвать танковую атаку, если только она не происходит в темноте или тумане — естественном или искусственном.

Через восемь месяцев бездействия обеих сторон мы увидели, что Гитлер начал большое наступление, острием которого были неуязвимые для орудийного огня сильно бронированные машины, сломившие всякое оборонительное сопротивление противника и впервые за много веков и, может быть, даже впервые с момента изобретения пороха сделавшие артиллерию на время бессильной на поле боя.

В мире не найдется другой границы, которая была бы предметом столь пристального внимания стратегов и изучалась бы так тщательно, как проходящая через Бельгию и Голландию граница между Францией и Германией. Каждая пядь этого района, все расположенные здесь холмы и прорезывающие его водные пути — все это столетиями каждый раз изучалось в свете последней военной кампании всеми генералами и во всех военных академиях Западной Европы. В тот период существовало две линии, на которые союзники могли выдвинуться, если бы Германия вторглась в Бельгию и они решили бы прийти последней на помощь, или которые они могли бы занять по приглашению Бельгии на основе тщательно разработанного, тайного и рассчитанного на внезапность плана. Первую линию можно назвать линией Шельды. Расположена она была на сравнительно близком расстоянии от французской границы, и выход к ней не представлял сколько-нибудь серьезной опасности. На худой конец, не вредно было бы занять эту линию в качестве «ложного фронта». В лучшем же случае этот фронт можно было укрепить в зависимости от хода событий. Вторая линия представляла гораздо больший интерес. Она пролегала вдоль Мааса, через Живе, Динан, Намюр и Лувен и кончалась в Антверпене. Если бы союзники захватили эту многообещающую позицию и удержали ее в ожесточенных боях, немецкий удар справа наткнулся бы на мощную преграду. Если бы германская армия оказалась слабее союзных, выход на эту линию послужил бы великолепной прелюдией к захвату Рура — сердца немецкой военной промышленности.

Но поскольку возможность наступления через Бельгию без согласия бельгийцев исключалась по соображениям международной морали, оставался только один путь для наступления: от франко-германской границы. Французы смогли бы предпринять крупное наступление не ранее конца третьей недели сентября. Но к этому времени польская кампания уже закончилась. В середине октября у немцев на Западном фронте стояло 70 дивизий. Кратковременное численное превосходство французов на Западе сходило на нет. В случае наступления французов с их восточной границы они обнажили бы гораздо более важный для себя Северный фронт. Даже если бы французским армиям и удалось добиться успеха вначале, уже через месяц им стало бы чрезвычайно трудно сохранить свои завоевания на востоке, вследствие чего они оказались бы беззащитными в случае мощного немецкого контрудара на севере.

Таков ответ на вопрос: «Почему союзники оставались пассивными, пока не была уничтожена Польша?» Это сражение было заранее проиграно, еще за несколько лет до того, как оно началось. В 1938 году представлялась отличная возможность победы, пока еще существовала Чехословакия. В 1936 году не могло быть сколько-нибудь серьезного сопротивления. В 1933 году достаточно было рескрипта из Женевы, чтобы добиться бескровного подчинения. Нельзя обвинять одного только генерала Гамелена, что в 1939 году он не пошел на возросший в огромной мере риск после всех предыдущих кризисов, перед которыми в ужасе отшатнулись французское и английское правительства.

Английский комитет начальников штабов подсчитал, что к 18 сентября немцы отмобилизовали не менее 116 дивизий и дислоцировали их следующим образом: 42 дивизии на Западном фронте, 16 дивизий в Центральной Германии и 58 дивизий на Восточном фронте. Ныне из неприятельских документов нам известно, что подсчет этот был почти точен. В общей сложности Германия располагала 108 — 117 дивизиями. В нападении на Польшу участвовало 58 наиболее боеспособных германских дивизий. Помимо этого, было еще 50 — 60 дивизий разной степени боеспособности. Из этого числа 42 немецкие дивизии (14 дивизий первой линии, 25 резервных и 3 дивизии ополчения) стояли на Западном фронте от Ахена до швейцарской границы. Немецкие танковые войска либо были заняты в Польше, либо еще не появились на свет, а громадный поток танков еще едва начинал сходить с конвейеров военных заводов. Английские экспедиционные войска представляли собой не более чем символический вклад. Они могли ввести в бой 2 дивизии в первую неделю октября и еще 2 дивизии во вторую неделю. Германское верховное командование, несмотря на огромный рост относительной мощи немцев со времени Мюнхена, с глубочайшей тревогой оценивало свое положение на Западе, пока Польша не была завоевана, и только деспотическая власть, воля и пятикратно оправдавшиеся политические суждения Гитлера, который считал, что Франция и Англия воевать не хотят, заставили его пуститься на то, что оно считало неоправданным риском.

Гитлер был убежден, что французская политическая система прогнила до основания и заразила французскую армию. Он знал силу коммунистов во Франции, знал, что ее можно будет использовать, чтобы ослабить или парализовать действия, как только Риббентроп и Молотов достигнут соглашения и Москва осудит французское и английское правительства за то, что они вступили в капиталистическую и империалистическую войну[58]. Гитлер был убежден, что Англия — пацифистская и выродившаяся страна. Он считал, что хотя воинственное меньшинство в Англии и заставило Чемберлена и Даладье объявить войну, оба будут вести ее в возможно меньших масштабах и, как только Польша будет раздавлена, оба признают этот свершившийся факт точно так же, как они это сделали годом ранее в отношении Чехословакии. В целом ряде случаев до этого инстинкт Гитлера оказывался правильным, а доводы и опасения его генералов — неправильными. Он, однако, не понимал, какие глубокие сдвиги совершаются в Англии и во всей Британской империи, когда раздается боевой призыв. Не понимал он и того, что те самые люди, которые ревностнее всех ратуют за мир, в мгновение ока превращаются в неутомимых тружеников во имя победы. Он неспособен был оценить умственную и духовную силу нашего островного народа, который при всем своем нерасположении к войне и военным приготовлениям привык на протяжении веков считать, что победа принадлежит ему по праву первородства. Но так или иначе, в начале войны английская армия не могла играть сколько-нибудь существенной роли. В отношении французского народа Гитлер был убежден, что душа его не лежит к войне. И это действительно было так. Гитлер настоял на своем, и приказы его были выполнены.

• Предыдущая
• 67/176
• Следующая