Insider. Часть 1 (СИ) - "Алекс Д" - Страница 64

Мне невероятно стыдно, что в последнее время я вижу Эсми только спящей. Она так невероятно быстро растет и с каждым днем становится все смышленее. Мой взгляд останавливается на детских рисунках, которые лежат на прикроватной тумбочке и рука автоматически тянется к папке. Я с улыбкой перебираю картинки в стиле «Мама, папа, я», изображение животных, солнышка, звезд. Удивительно четкие, точные рисунки, созданные уверенной рукой. Она талантлива. Почему Джина ничего мне не говорила о способностях дочери? Может быть, стоит развивать их более основательно? Устроить ее в школу изобразительного искусства, где ей наверняка понравится. Листаю дальше, и замечаю, что яркие, цветные, жизнерадостные картинки порой перемежаются черно-былыми абстрактными рисунками, заставляя меня испытывать странное тревожное чувство. Они словно написаны совершенно другой рукой. И манера отличается, и линии тверже, и цвета. Это, вообще, нормально, что ребенок в четыре года рисует абстрактные геометрические картины в черно-белой гамме? Мне даже описать сложно то, что я на них вижу. Окружности, поглощающие друг друга, закрашенные черным в местах пресечения, идеально-ровные клетки, похожие на шахматный рисунок, и другие геометрические узоры, которые сложно опознать даже мне. На некоторых я вижу, как резонирующий глаз рисунок розы, сделанной карандашом, похожей на те, что наколоты на теле моей жены. И это открытие наводит меня на мысль, что странные рисунки принадлежат руке Джины. Это вполне может быть, если они занимаются вместе и складывают все работы в одну папку. Я обязательно спрошу у Реджины, кто, все-таки, автор, когда она вернется.

Где ее черти носят? — раздраженно думаю я, глядя на часы в сотый раз за вечер, но гнев улетучивается, когда Эсми начинает что-то бормотать во сне. Я мягко улыбаюсь и, наклонившись, снова целую в пухлую щечку. Наша девочка не совсем обычная. И я помню, как сильно испугалась Реджи, когда детский психолог предложил ей пройти ряд совместных консультаций. Эсми не отставала в умственном развитии, даже наоборот. Проблема была в другом. Девочке тяжело давалось общение со сверстниками. И доктор заподозрил диссоциальное расстройство личности, но диагноз, к счастью, не подтвердился. Джине объяснили, что у Эсмиральды имеются свои особенности и богатое воображение, но психически она совершенно здорова. Однако на консультации они продолжали ходить, чтобы избежать сложностей в детском саду и школе, где ребенку придется общаться с другими детьми. Услышав хлопок входной двери, я выключаю ночник и бесшумно покидаю детскую, осторожно прикрыв за собой дверь.

Вернувшись в гостиную, застаю Реджину, сидящей на диване в застывшей позе. Уставившись на экран нечитаемым напряженным взглядом, она никак не реагирует на мое появление. Я замечаю мертвенную бледность ее лица, и темные круги под глазами. Прогулка явно не пошла ей на пользу.

— Эй, все в порядке? — спрашиваю я, присаживаясь рядом. Хочу обнять ее, но почему-то не решаюсь. С Джиной творится что-то странное в последнее время. Нам необходимо поговорить, но я не знаю, с чего начать, чтобы не напугать ее и не заставить замкнуться еще сильнее. Она не отвечает на мой вопрос, усиливая мою тревогу. Не помню, чтобы когда-то Джина вела себя так отстраненно.

— Я сейчас проверял Эсми… — снова начинаю я, и резко подняв голову, Реджина смотрит мне в глаза прямым, отстраненным взглядом. У меня сердце падает, когда я вижу в отражении голубых глаз совершенно незнакомое мне выражение.

— Как она? Ты уложил ее спать? Или няня справилась? — немного хрипловатым голосом спрашивает Джина.

— Я приехал, Эсми уже спала. Анна, как всегда строго следует режиму и расписанию. Утром приедет, как обычно к девяти утра.

— Да, нам повезло с няней, — нейтральным тоном соглашается Реджина, снова устремив взгляд на экран, с которого широко улыбается Мартин Роббинс, рассказывая сказки о грядущем счастье для всех и каждого.

— Я просто заглянул, чтобы посмотреть на нее, — продолжаю я, — и заметил рисунки на тумбочке. Скажи, ты тоже рисуешь? Или она сама?

— Я? — Реджина хмурится, словно не понимает, о чем речь. — Я с трудом могу нарисовать домик и дерево. Нет, Эсми гораздо талантливее меня. Во всем.

— Но мне показалось, что некоторые ее рисунки совершенно отличаются от тех, которые, наверное, должны рисовать дети в ее возрасте, — замечаю я осторожно. Джина пожимает плечами, обхватывая себя руками, словно замерзла.

— У нее особенное мышление и воображение, Нейт, — сухо отзывается она. — Я должна тебе кое-что сказать, — добавляет она едва различимым шепотом, опуская взгляд на свои колени.

— Об Эсми? — напряженно спрашиваю я. Реджина отрицательно качает головой.

— Обо мне, — отвечает она.

— Что именно? — затаив дыхание, уточняю я. Дурное предчувствие сковывает внутренние органы ледяным кольцом, и теперь мы оба похожи на каменные изваяния, застывшее на расстоянии ладони друг от друга.

— Я никогда не жила в Оклахоме, — надтреснутым голосом выдает Реджина, заставляя меня пристальнее всмотреться в ее заострившийся профиль. Она поворачивает голову и смотрит на меня нечитаемым взглядом. — Меня не растила тетя. Моя мать погибла при пожаре, когда мне было шестнадцать. Мы жили здесь. В Кливленде. Далеко не в самом благополучном районе.

— Не понимаю… — потеряв дар речи, начинаю я фразу, которую не способен закончить.

— Это еще не все, Нейт, — она отводит взгляд в сторону и тут же быстро возвращает к моему лицу. Кусает нижнюю губу, качая головой и выдает на одном дыхании: — Есть вероятность… Точнее, я уверена, что это я убила, и мать, и ее любовника, который пытался меня изнасиловать, а потом подожгла дом, чтобы скрыть следы преступления.

От потрясения я даже дышать перестал. Реджина взглянула на меня ясными голубыми глазами, которые я видел каждое утро, просыпаясь на протяжении последних лет. Мне казалось, что знаю, с кем делю свой дом, постель, с кем воспитываю дочь. Я думал, что все знаю о той, кого пустил в свое сердце…

— Он напал на меня, и я потеряла сознание. Все произошло в состоянии аффекта, стерлось полностью из моей памяти. Я не могла сказать тебе, понимаешь? — с отчаянной мольбой смотрит она на меня. — Это не тот факт, которым можно гордиться.

— То есть ты лгала мне? Все эти годы? — мой голос звенит от сквозившего в нем напряжения. — Или это какая-то шутка?

— Нейт, я выросла на улицах в самом криминальном районе города, я питалась чем придется, собирала милостыню. Моя мать была наркоманкой, отца я никогда не знала. У нас в комнате, которую мы заняли в брошенном кем-то доме, постоянно торчали подозрительные субъекты, которые накачивали ее дурью, а потом… — ее голос срывается, и тяжело дыша, она запускает пальцы в свои локоны, нервно дергая в стороны. — Я не могла рассказать тебе об этом, Нейтон. Обо всей этой грязи, в которой я существовала, пытаясь выжить любой ценой.

— Но я проверял… По базе. Твои документы… — растерянно и все еще на что-то надеясь бормочу я.

— Они фальшивые, Нейт, — едва слышно произносит она, опуская глаза. — Реджины Вонг не существует. Но это действительно мое имя. Реджина — мое второе имя.

— Есть что-то еще? — сквозь зубы спрашиваю я.

— Да. Мать продала меня в бордель, но я сбежала. Долго скрывалась вместе с подругой, пока те, кому меня продали, не выловили нас обеих, — обхватывая себя руками, говорит Джина убитым тоном.

— Что, мать твою? Ты проститутка? — я срываюсь на крик, потрясенно глядя в бледное лицо своей жены. И в данный момент мне насрать на ее чувства, на ее детство и прочие оправдания. Блядь, мое генеологическое дерево ведется от английских аристократов, которые несколько веков назад высадились на территории Америки. Моя жена просто не может, не имеет права быть шлюхой. Это просто немыслимо. Бедная девушка-сирота, которая приехала в этот город, чтобы получить образование — это одно, но шлюха... Я понимал, конечно, что она далеко не невинна. Татуировки по всему телу и не совсем типичные для скромной девушки навыки в постели — я не идиот и не слепой, но грехи юности и проституция — это для меня кардинально разные вещи. Кливленд небольшой город. Если кто-то… Черт, даже думать об этом пока не могу. Все предупреждения отца всплывают в памяти. Я должен был послушать его. Но я был словно завороженный и одержимый Реджиной. Я думать ни о чем не мог, кроме как о ней.