Спасти СССР. Манифестация (СИ) - Королюк Михаил "Oxygen" - Страница 60

Мы помолчали, каждый о своем.

Потом Канторович с силой потер лоб:

- Но в таком случае... А! - он вдруг прервался и резко махнул рукой, - Андрей, заходите и звоните в любое время. По любому вопросу. Я настаиваю.

Тот же день, позже,

Москва, Ленинские Горы.

Я еще не отошел от встречи с Канторовичем (что после такого разговора час!), как из глубокого кожаного кресла навстречу мне величаво поднялся щуплый пожилой еврей. Это был он - великий и ужасный, Израиль Моисеевич Гельфанд собственной персоной, анфан террибль современной математики.

Человек, способный быть оскорбительно злым с подчиненными и учениками. С полтычка переходящий на стиль трамвайного хама в общении с оппонентами. И, при этом, несомненный гений - в настоящем, не затертом от излишне частого употребления смысле этого слова. Входящий в небольшое число тех, кто создавал математику двадцатого века. Живая фабрика по производству математики высочайшего уровня. Один из последних универсалов, свободно говорящий практически на всех математических языках. Подвижник, своей заочной школой сделавший для развития математики в стране больше, чем все элитные спецшколы вместе взятые. Великий человек.

Он встал передо мной, чуть покачиваясь с носков на пятки, и протянул руку. Лицо его было слегка перекошено сардонической улыбкой, но глаза, окруженные разбегающимися морщинками, светились дружелюбным любопытством.

Я с неподдельным трепетом пожал сухонькую ладонь, и мы прошли к столу.

Первые минут двадцать ушло на прощупывание - Гельфанд пытался определить мой уровень, увлечено обсуждая вариации алгоритма внутренней точки. При этом он постоянно забирался гораздо глубже и дальше написанного мною, словно карьерный экскаватор, по природе своей не способный работать с поверхностными слоями. Наконец, я не выдержал:

- Израиль Моисеевич, я же этого не писал.

- Ну, напишешь, - отмахнулся он, - ты ж не пропустишь варианты с аффинным масштабированием, верно?

Я помолчал, разглядывая свои обкусанные (и когда только успел?) ногти. Потом признался:

- Да я вообще не хочу дальше развивать это направление.

- Почему? - он с удивлением наклонился вперед.

- Да... - я погладил массивную столешницу, словно пытаясь разглядеть ответ в ее глубине, - основное сделано. Осталась техника. Не интересно уже.

- Это... - Гельфанд замолчал, подбирая слова. Отодвинул далеко в сторону исписанный лист, закрыл авторучку. Затем продолжил, и тон его стал совершенно серьезным: - Это неожиданно мудро. Да, именно мудро. Специализация для математика - если не смерть, то хроническая болезнь, ведущая к преждевременному старению.

И он посмотрел на меня, словно припоминая что-то давнее, личное.

- Андрей, вы чувствуете себя математиком?

Я задумался.

- Смотря какой смысл вами в это вкладывается. Вряд ли вы имеете в виду способность решать сложные задачи.

- Верно, - улыбнулся он неожиданно открыто и развел руки в стороны, - я, к примеру, вообще не люблю решать сложные задачи. Поэтому сначала делаю их легкими.

- Это - особый талант, полагаю. Ну... Не буду гадать. Подскажете?

В глазах Гельфанда внезапно вспыхнул огонек фанатизма. Он наклонился вперед и, рубя ладонью воздух, жестко отчеканил:

- Математик - это тот, кто не может не заниматься математикой.

Я заторможено кивнул.

- И? - он словно пришпилил меня взглядом.

Я понял, что соврать невозможно. Да и не нужно.

- Нет. Пожалуй, нет. У меня есть еще важные интересы, и... Я не готов ими жертвовать.

- Да нет же ж! - он раздосадовано жахнул кулаком по столу, - речь не идет о том, чтобы математика была единственным увлечением!

- А! - воскликнул я, прозревая, - понял!

- Ну?!

- А не знаю. Не пробовал пока.

Он откинулся на спинку, чему-то довольно улыбаясь.

- Много математикой занимаетесь? - спросил с сочувствием.

- Почти все свободное время.

- Совет хотите?

- Конечно!

- Займитесь всерьез бальными танцами.

На какое-то время я подвис.

- Хм... Может быть это самонадеянно с моей стороны, но, думаю, я вас понял. Вы знаете, тогда я вам соврал. Еще я шью одежду. Вот, к примеру, штаны и пиджак на мне.

- О, как интересно! - он даже выбрался из кресла и, подойдя, отогнул лацкан у моего пиджака. Разглядел швы, довольно поцокал и потрепал по плечу, - тогда все в порядке, Андрей. Не бросайте ни в коем случае!

Я польщено кивнул. Приятно, черт побери!

Он величественно опустил себя в кресло.

- Израиль Моисеевич, я тут на одну изящную вещицу набрел... Хочу спросить, не встречали ли у кого-нибудь? Не взглянете?

- Давай, - махнул он покровительственно.

Тремя короткими фразами я изложил АВС-гипотезу. Гельфанд прикрыл глаза и погрузился в раздумья.

Я замер, чуть дыша. Сколько в нем осталось от гения? Все-таки ему уже за шестьдесят. Для действующего математика - это, к сожалению, много. Увидит ли всю многомерность гипотезы?

Ожидание затягивалось. Минута шла за минутой, а Израиль Моисеевич все также неподвижно сидел в кресле, лишь чуть заметные подергивания глазных яблок выдавало движение его мысли.

Единственным источником звука в комнате стали древние напольные часы в углу. Я стал наблюдать, как раскачивается, рисуя совершенную циклоиду, матово поблескивающий диск маятника. Спустя короткое время в уме, безо всякого усилия с моей стороны, начала, изумительно попадая в такт, раскручиваться система дифференциальных уравнений, описывающая это колебание.

Потом мысль моя скользнула глубже. Сколько десятилетий этот старинный механизм безучастно пропускает бесконечное время через фильтр настоящего момента? Время, столь разное в ощущениях каждого конкретного человека в отдельности и единое для человечества в целом? Титаны создали эту кинетическую скульптуру для овеществления хода вечности, сделав его наглядным и зримым...

Когда раздался голос Гельфанда, я невольно вздрогнул.

- Ты хоть понял, - слова выпадали из него тяжелыми глыбами, - что нашел?

- Думаю, что да, - от волнения я облизнул нижнюю губу, - в первую очередь это - перекресток, где аддитивность встречается с мультипликативностью. Сюда же сходятся некоторые другие гипотезы, оказываясь частными случаями этой. Например, Морделла или, даже, Великая теорема Ферма. Если вот эта гипотеза окажется верна, то Ферма доказывается отсюда буквально в три строчки. Смотрите...

- Стой! - вскрикнул он резко и добавил уже тише, - я сам.

И он забормотал, лихорадочно чиркая по листу:

- Так... Сразу берем эн больше шести... только взаимнопростые... положим эр равное двум... - шепот его постепенно опустился до беззвучности. Спустя минуты три он оторвался и с сожалением помотал головой: - Нет, Андрей. Вижу, что если тройки Ферма есть, то их не больше конечного числа. Это и правда - сильный результат. Но не сама теорема.

- А если, - начал я вкрадчивым голосом искусителя, - использовать дополнительное предположение о том, что исключительных троек для эр равно два нет вообще, то...

- Доказать это сможешь? - вскинулся он.

- Да запросто, - отмахнулся я.

- Ладно, - удивительно легко принял он это на веру, - тогда... Тогда... Тогда - ух!! Ух, ну, ты и засранец молодой! Красота, простота, точность и безумие идеи - все есть! - он восхищенно покрутил головой, а затем закинул руки за голову и оглядел меня уже знакомым по Гагарину хозяйским взглядом.

- Андрей, - по-акульи ласково улыбнулся он, - а давайте напишем об этой гипотезе статью! Я вижу, как отсюда доказывается гипотеза Пиллаи и, далее, гипотеза Каталана.

Чего-то подобного я ожидал, поэтому взял мимику под контроль (только бы не ухмыльнуться!) и с почтением сказал:

- С удовольствием. Иметь одну совместную статью с Гельфандом - это большая честь.

Слово "одну" я чуть выделил, и он с подозрением посверлил меня взглядом, но лицо мое было безмятежно, и по его губам скользнула тонкая улыбка.