Синдром отличницы - Ромова Елена Александровна - Страница 35

— До того, как я засунул свой язык тебе в рот. Что за идиотский вопрос, Лимма?

Я опять краснею, не в силах ничего с этим сделать.

— Но это не меняет того, что вы считаете меня хреновым сотрудником, — я бесцеремонно сунула ему конверт. — Это флеш-накопитель. Можете бросить его в урну сразу, если считаете, что ученый из меня полный ноль.

— Ты нарываешься, — мягко проговорил Такер, перекладывая конверт на стол.

— А теперь подпишите мое заявление, и я улетучусь из вашей жизни. В прямом смысле.

Доктор вновь смотрел на меня.

— Ты окончательно в этом уверена, Лессон?

— Да.

— Вернешься к Сайверсу? — вдруг спросил он.

Спросил так, будто имеет на меня какие-то права. И будь он неладен, если я этим не воспользуюсь хотя бы разок.

— Может быть.

— Он так хорош?

— Лучше, чем многие другие.

— Скажем, лучше меня? — спросил Такер.

— О, гораздо. Он богаче и моложе, думает о совершенно естественных вещах и вовсе не повернут на биомедицине, как некоторые. А еще он не издевается над женщинами, которые ему нравятся. Не заставляет их приносить ему кофе и изображать из себя бешеную яйцеклетку.

Такер скривился.

— Да я посмотрю, у него полно достоинств. И целуется он неплохо, верно, Лессон?

Чтоб меня, я не смогла соврать.

— В этом вы его обставили.

Если бы я продолжила язвить, дело могло принять другой оборот. А так — я попросту получила по заслугам. Кей склонился ко мне, чтобы еще раз продемонстрировать, насколько хорошо у него выходит проделывать все эти немыслимые штуки своим ртом.

Я увернулась, четко решив, что с меня хватит.

— Подпишите заявление, доктор.

Он усмехнулся. Наверняка ему не очень понравился мой маневр.

— И ты уедешь в Каптику? — поинтересовался, беря в руки бумагу. — Навсегда?

— Наконец, вы сможете вздохнуть с облегчением.

— То есть мы больше не увидимся?

— Это настоящее счастье для нас обоих, — продолжала язвить я. — Теперь готовить вам кофе будет Гаред. Или какая-нибудь лаборантка… Непременно вам нужно принять на работу лаборантку именно для этих целей.

— Я подумаю над этим, Аимма.

— Вам ведь легко будет заменить меня. Любая женщина сгодится для того, чтобы удовлетворять ваши потребности… в кофе.

— Да, я люблю кофе погорячее, — в тон мне отозвался Такер, — особенно такой, какой способна приготовить язвительная ситайская девчонка.

— Увы, этот кофе вам больше не попробовать.

— А мне он очень нравился, жаль.

— В нем вы способны различить только вкус, а ведь там сокрыто многое другое.

— К сожалению, я не гурман. Просто беру то, что мне нужно.

— Тогда вам сгодится любой кофе, доктор.

— Не отрицаю, у каждого из нас есть право выбора. Вопрос лишь в том, что я использую кофе по назначению — пью его. В других целях оно не может мне пригодиться.

— А вот кофе считает по-другому, — процедила я, — и думает, что у него есть не только тесная вагина, но еще и мозги!

Меня переполняли гнев и стыд. И не знаю, чего было больше.

Такер долго глядел на меня, удивленно вскинув брови, затем рассмеялся.

— Мы так можем далеко зайти с этими аллегориями.

— Вы никогда не признаете во мне ученого, я это поняла. Правда, я рассчитывала, что смогу убедить вас в обратном до… до вчерашнего. Теперь я знаю, что убедить вас у меня не получится, и я сдаюсь.

— Сдаешься, значит? — Такер потянулся за ручкой и, не медля, подписал заявление. — Надеюсь, ты найдешь себя, Лессон.

— Я не отступаюсь от науки, — произнесла я в ответ. — Я просто уезжаю от вас.

И мы попрощались на этом.

Телефон разрывался.

Впервые я спала так крепко, что не сразу услышала. Нащупав трубку, я поднесла ее к уху, и раздался металлический голос: «Соединение с Каптикой». Щелкнув выключателем лампы, я сощурилась от резкого света и запустила пальцы в спутавшуюся челку.

Господи, и кто звонит мне так поздно? Третий час ночи?

— Лимма?

— Ба, — протянула я сокрушенно. — Боже, у нас разница во времени… Ты бы…

— Лимма, твоя мать умерла. Через два дня будут похороны. Если купишь билет сегодня, то успеешь.

В трубке послышались гудки, и я резко села в постели. Сон как рукой сняло.

Еще несколько секунд я сидела, пытаясь понять, был ли этот разговор наяву или пригрезился мне? Может, это просто ночной кошмар? Могла ли моя бабка быть настолько хладнокровной, чтобы сказать мне все это без эмоций, а затем положить трубку?

Нет, это определенно сон. Ужасный, мрачный и такой реалистичный.

Ба была обижена на меня из-за того, что я уехала, но разве она могла быть так жестока, что даже не захотела поговорить дольше и утешить меня?

Или могла?

Я набрала ее номер, который оказался отключен, затем заказала разговор с Каптикой через станцию, но вновь ничего — дома никто не подходил к телефону.

Меня медленно пожирал страх неопределенности. Я не желала верить, что этот ночной разговор состоялся на самом деле.

Я набрала Ниллу, которая оказалась на лекциях и обещала мне перезвонить, как только прояснит ситуацию. Она успокаивала меня, как могла, но страх неизбежной правды уже зародился в душе.

Два часа ожидания — жуткая пытка.

Знаете, о чем думает человек в ожидании апокалипсиса? Он думает о неиспользованных возможностях и о том, где ошибся. Я бросила семью в погоне за амбициями, которые осыпались, как осколки кривого зеркала. Для чего все это было? И ради кого?

Когда, наконец, зазвонил телефон, мое сердце перестало биться.

— Лимма, я… — подавленный голос Ниллы был ответом на все вопросы. — Мне очень жаль… ты только держись, ладно? Я была у тебя… у Дейны. Твоя мать скончалась утром… Она… она просто не проснулась. Лимма, ты слышишь? Лимма?

И это тоже мне снится. Я застряла в каком-то чудовищном кошмаре.

Я ведь даже не почувствовала ее уход. Все было, как обычно. И я до сих пор не чувствую. Я не могу поверить. Смириться.

Все из-за того, что я уехала. Я посмела поверить, что могу работать с Такером. Но ведь это ложь, и я знала о ней с самого начала.

Все шло кругом.

Я не могла плакать, хотя хотела. Очень хотела…

Меня словно опустили под воду, да так глубоко, что давление грозило разорвать голову.

Я что-то надевала на себя. Зачем? Просто потому, что я должна была выйти из комнаты. Мне нужно было уйти… сейчас же уйти подальше от телефона! Подальше от того места, где мне сообщили о смерти матери.

Снег сверкал в свете фонарей, а воздух обжигал морозом. Небо было темным, сияли звезды. Снежная сказка.

Под ногами хрустит наст.

Дышу раскрытым ртом, а затем падаю на колени в снег, погружаю в него пальцы, сжимаю кулаки. На душе так горько, что хочется выть.

Опустошенность.

Я просто ложусь калачиком и гляжу на искрящийся хрусталь перед собой. И мне не холодно, несмотря на то, что я ситайка, а морозы в Вейсмунде крепкие.

Я знала, что этот день настанет, но все равно оказалась не готова. Впрочем, разве можно подготовиться к подобному?

Мое дыхание становится хриплым, а пальцы на руках красными от стужи. Я продолжаю скрести ими снег, чувствуя тугую боль.

От здания общежития до лаборатории не больше ста метров. Надеюсь, никто из сотрудников не задержался допоздна, и никто из них не увидит меня.

Хочется спать. Внезапно понимаю, что я совершенно забыла о куртке. Впрочем, мне не холодно. Просто закрыть бы глаза… я так устала.

Мама верила в меня. Я не оправдала ее надежд. Глупо было думать, что я могла стать такой же, как она. Гарверд Лессон никогда не сдавалась. Она не сдалась даже болезни. А я сдаюсь постоянно.

Кажется, с неба срываются крошечные снежинки. Ветра нет — они летят плавно, медленно. Я поднимаю взгляд, чтобы насладиться этим зрелищем, а затем закрываю глаза.

«Сладких снов, дорогая мамочка, спи спокойно…»

Тело лихорадочно горит.