... и незабудкой цветя (СИ) - "паренек-коса.n" - Страница 11

А потом Санс переплетает их пальцы, и внутри Папируса что-то разрастается огромным воздушным шаром.

«Я никогда так не говорил», — Санс даже не жестикулирует, просто показывает, используя одну руку, но Папирус всё равно понимает. — «Флауи рассказал мне, что произошло. Это ложь. Никогда не говорил».

Папирус выдыхает, поняв, что уже несколько секунд не дышит. Это глупо, чудовищно глупо.

Но, кажется, это всё, что он хотел услышать. Даже если это очередная ложь.

***

— Где ты был? — спрашивает он вполголоса. В темноте комнаты полуприкрытые глазницы Санса блещут багровым; он задумчиво смотрит на грудь Папируса и размеренно дышит, не торопясь отвечать. Папирус глядит на особенно крупный цветок за ухом брата, и клянёт себя за дурацкий вопрос.

Расплывчатая просьба остаться вылилась в то, что теперь они ютятся в его комнате, на неожиданно узкой односпальной кровати. Какие-то первые минуты Папирус честно пытался сохранить меж ними дистанцию, но в результате чуть не упал на пол. В любом случае, Санс не очень возражал, когда он аккуратно подвинул его к стене и приобнял, удерживая их тела в таком положении. Санс не поднимал головы, и Папирус уткнулся носом ему в макушку, опасаясь встречаться взглядом. Руки их всё ещё сплетены, и он ощущает крошечные бутоны меж фаланг, их отрезвляющий холод и шёлковистость. Вторая рука, которой он держит брата, лежит на его спине, и Папирус может прощупать каждый позвонок сквозь тонкую ткань футболки — от этого знания душа его пульсирует под рёбрами. Он надеется, что Санс не заметит.

Цветы, покрывающие череп, пахнут так безумно сладко, будто никогда не источали горечь. От этой сладости кружится голова; Папирус задаёт вопрос, потому что хочет хоть как-то отвлечься от мыслей о цветах и чересчур открытом и близком Сансе. И не то чтобы он расположен сейчас слушать нытьё о девчонке в очередной раз, или действительно собирается отпускать его руку ради нескольких жестов, но это лучше неловкого молчания. Это лучше чего бы то ни было.

Папирусу еле удаётся сдержать прерывистый вздох, когда Санс прижимается лбом к его ключицам. Это совершенно невыносимо. Только он ещё не решил, невыносимо хорошо, или невыносимо плохо.

Санс всё же высвобождает руку, но жесты его кажутся медленными и ленивыми. Он так и не поднимает глаз.

«Я был у Альфис. Хотел узнать что-нибудь о цветах».

— О.

На этом его словарный запас вдруг заканчивается. Папирус часто думает о цветах, но абсолютно не с научной точки зрения. Все его размышления сводятся к тому, что он винит во всех бедах человека и злится на мягкотелость брата, а после этого возвращается к вопросу о том, чем Санс всё это заслужил. Папирус не смог бы посмотреть на ситуацию с другого угла, даже если бы захотел.

Но Санс — Санс другое дело.

— И что она сказала?

«Пока ничего. Ей нужно больше времени. Альфис никогда прежде не сталкивалась с такой болезнью».

— Это ничего, — бормочет Папирус, против воли вдыхая аромат цветов. — Никто ещё не сталкивался.

Он помнит Альфис весьма смутно, поскольку они редко пересекаются. Территория Папируса — Сноудин, а учёная живёт в Хотлэнде, куда чаще заглядывает Андайн. Кажется, они подруги? Папирус не уверен. Он мало что знает об Альфис, только по рассказам Андайн, которая ненавидит хлюпиков, но почему-то делает исключение для неё одной. В принципе, Папирус может понять — должность королевского учёного не даётся просто так, однако его самого передёргивает от одного вида Альфис, и вряд ли эту неприязнь можно как-то перебороть.

К тому же он не знает, может ли она как-то навредить Сансу. Папирус осторожно оглядывает брата, но не находит на нём никаких отметин; цветы тоже остаются нетронутыми. Имя Альфис никогда не звучало в упоминаниях о драках, и Папирус даже не уверен, что она вообще может сражаться, однако есть ещё тот проклятый робот, которого она соорудила несколько месяцев назад — этот мерзкий Меттатон. Папирус на дух его не выносит, но помнит, что в его железном теле спрятаны многие колюще-режущие предметы, которые легко могут оборвать чью-то жизнь. Ему же лучше, если это не будет жизнь Санса.

«Всё будет хорошо», — говорит Санс, заметив, что Папирус подозрительно тих. — «Альфис найдёт решение. А если нет...»

— Что, если нет? — переспрашивает Папирус. Глазницы Санса гаснут на миг, и это его настораживает, но дыхание продолжает жить своим почти ровным ритмом. Через секунду он моргает, и снова зажигаются красные огоньки.

«Если нет, мы ещё что-то придумаем».

— Вот как.

«Я буду ходить к ней каждый день», — говорит Санс. — «Не волнуйся за меня».

Папирус усмехается:

— Я и не волновался.

И с удовлетворением видит, как с трудом, но всё же искренне улыбается брат.

***

Вскоре Санс засыпает, прижавшись к нему во сне. Он выглядит умиротворённым; Папирус какое-то время наблюдает за ним, прежде чем осторожно взять за руку. Та не сжимается в ответ, но теперь это не сильно беспокоит.

Он не уверен, что Альфис способна вылечить брата от цветов. Папирус не уверен, что связываться с ней — хорошая идея. Однако других вариантов всё равно нет.

Он решает поверить Сансу в этот раз тоже. Им обоим давно уже нечего терять.

Лги

Когда он открывает глаза, за окном уже светло. Относительно. Серый пасмурный день, разбавленный белизной снега, похож на многие другие — это уже не новость.

Санс осторожно поворачивает голову и с облегчением выдыхает, поняв, что в комнате он один. Папируса уже нет, и это действительно радует, хоть и заставляет почувствовать себя виноватым. Он прислушивается к себе, привычно проверяя дыхание, но в эту ночь цветы на удивление не мешали; возможно, потому что брат не давал ему принять неудобное положение. Как бы то ни было, он дышит, со свистом и неглубоко, но дышит. Очередная простенькая победа в начале дня.

Санс встаёт так же осторожно и медленно, поправляет сползшую с плеча футболку и идёт в ванную, где несколько минут просто стоит перед зеркалом, уставившись на своё отражение. Он точно знает, где находится каждый проклятый цветок, сколько их, какие они. Когда-то он часами изучал их замысловатый рисунок на черепе, на шее, в рёбрах, но теперь он только глядит на их золотые бутоны, почти ничего не ощущая. Ни злости, ни боли. Ни страха. Мысль о том, что цветы могут снова начать расти, проскальзывала у него после смерти малышки, но никогда не пугала; какая-то часть Санса даже хотела, чтобы так случилось. За всю свою жизнь Санс много раз мечтал умереть. Это желание улетучилось, когда он встретил Фриск, но потом её не стало, и оно вернулось к нему, полное силы. Это странное ощущение, с которым он тоже смог свыкнуться.

Он вздыхает, и цветы у рта колышутся. Это не больно, но Санс всё же чувствует движение. Он всегда чувствует, что с ними происходит, будто его нервные окончания связаны со стеблями; возможно, так оно и есть. Альфис сможет ответить точнее. Альфис может многое прояснить, но, вряд ли она скажет, почему душа его нервно дёргается всякий раз, как Папирус прикасается к цветам.

Санс хмурится и отворачивается от зеркала. Ему трудно думать о брате. Многие трогали золотые бутоны, но он слишком явственно чувствует лишь его руки, и это странно, это слишком похоже на то, как касалась цветов Фриск. Ласково. Осторожно. Почти с трепетом. Санс никогда бы не мог представить, что руки брата способны причинять что-то, кроме боли, но вот он дотрагивается до него, как до чего-то хрупкого, и это не то, что Санс способен легко перенести. Это не то, к чему он привык. И, судя по неуверенности, застывающей в глазницах Папируса всякий такой раз, ему тоже нелегко справиться с этим.

Санс захлопывает дверь ванны, а затем и комнаты. Он больше не хочет размышлять на эту тему, но вряд ли сможет перестать. Это не то, чему в принципе можно помочь.

В доме тихо. На кухне Санс находит полупустую коробку с хлопьями и лениво высыпает их в миску, заливая соком. Он редко завтракал дома — раньше, — но теперь у него нет желания идти в Grillby’s, где он любил перекусывать в любое время дня. Вряд ли Папирус обрадуется, если узнает, что он разгуливал по городу. Вряд ли монстры не заметят растущие на нём цветы. Санс жуёт хлопья — они жёсткие и безвкусные, — подпирает голову рукой и позволяет ещё одному тяжёлому вздоху нарушить тишину.