... и незабудкой цветя (СИ) - "паренек-коса.n" - Страница 5

Папирус отметает эту дурацкую мысль.

Он отбрасывает простыни в сторону. Брат кажется ему ужасно маленьким: он скорчился, сжался в позу эмбриона, подтянув колени к груди и спрятав голову. Папирус слышит его учащённое хриплое дыхание, срывающееся на стоны всякий раз, как воздух быстро проходит сквозь заросшее горло, и зачарованно смотрит на его мучительно искривленное лицо. Сансу снится что-то плохое. Сансу снится человек. Папирус глядит на его страдания и думает, что, возможно, стоило помочь ему и убить тогда, когда он просил.

— Санс? — он дотрагивается до черепа, там, где нет цветов. — Санс, проснись. Это лишь кошмар.

Он не слышит. Где-то глубоко в своём сне Санс раз за разом теряет человека. Папирус плохо представляет, что брат чувствует при этом, но знает, что обязан вытащить его в реальность, потому что дыхание становится опасно рваным. Из-за неудобной позы цветы гнутся, он видит, как они вжимаются в подушку — примерно то же происходит и внутри. Лепестки и стебли закупоривают горло, перекрывая доступ воздуха; Санс умирает во сне и умирает наяву.

Папирус просовывает руки ему под спину, приподнимая. Чёрт бы побрал этого человека, чёрт бы побрал эти цветы. Тело брата кажется лёгким и невесомым; Папирус прижимает его к груди, пытаясь найти правильное положение, в котором Санс сможет дышать нормально.

— Проснись, — шепчет он ему на ухо. — Чёрт, да проснись же!

Он отклоняется назад, зная, что так будет лучше — нужно опустить его голову, чтобы цветы распрямились. Параллельно Папирус пытается разбудить его, беспрерывно шепча первое, что приходит в голову, но Санс не реагирует. Он всегда спит так крепко, словно хочет никогда не проснуться; будто хочет целую бесконечность видеть, как умирает человек.

— Ну, давай же! — он постепенно теряет терпение и легонько встряхивает спящее тело. Это неожиданно помогает: нет, Санс не просыпается, но всхлипывает и дёргается вперёд, толкая Папируса. Тот теряет равновесие и заваливается на спину, на груду простыней, из которой недавно выкапывал брата. Это неудобное положение злит, поскольку он упирается черепом в спинку кровати, и колено Санса больно утыкается в бедро, но Папирус не решается двигаться, потому что слышит, как начинает выравниваться дыхание брата. Вдох-выдох. От толчка цветы высвободились; воздух ещё немного скулит, проходя через трахею, но это больше не похоже на стоны, что разносились по дому. На лице Санса по-прежнему написана боль, но, по крайней мере, теперь он хотя бы не рискует задохнуться.

Папирус устало выдыхает. События, происходящие последнее время, изрядно его выматывают. Какое-то время он размышляет о том, что стоит послать всех и вся к чёрту и продолжить жить, как раньше, но в итоге просто расслабляется и кладёт руку Сансу на спину — наверное, одно из немногих мест, где цветов нет, и никогда не будет. Ну, он надеется на это.

Брат дышит не слишком ровно, и Папирус остаётся, чтобы удостовериться, что всё в порядке. Санс так и не просыпается, а он так и не решается подвинуться, чтобы снова не спровоцировать асфиксию, поэтому до самого утра они лежат вместе, на скомканных простынях. Папирус долго не может заснуть из-за дискомфорта, но тот вызван вовсе не весом чужого тела. Он чувствует, как под футболкой Санса, за рёбрами и цветами, тревожно пульсирует его душа, израненная смертью человека и собственной болью. Эта тревога невольно передаётся Папирусу, и он изо всех сил сдерживается, чтобы не разбудить брата окончательно и не сказать ему об этом.

В конце концов, он просто позволяет своей душе загореться ярче и тем самым успокоить Санса. Когда-то давно, ещё детьми, Санс делал так, чтобы помочь ему самому — Папирус помнит это смутно, как и всё, что было в детстве, но всё же помнит. Образ обнимающего его брата, тепло его души всплывают в памяти слишком легко для того, кто всю жизнь старался прятать такие воспоминания подальше.

Почему-то Папирус совсем не против этого.

***

Когда Флауи возвращается рано утром, в доме стоит тишина. Он поднимается к комнате Санса, чтобы проверить его самочувствие, но застывает на пороге, с недоумением глядя на двух скелетов, переплетённых вместе куда прочнее, чем простыни, на которых они лежат. Но, что гораздо лучше, Флауи слышит дыхание Санса, и оно в кои-то веки звучит почти ровно. Это заставляет его улыбнуться и тихо уйти, притворив за собой дверь.

В воздухе сладко пахнет цветами.

Пойми

У Папируса редко бывают предчувствия.

Он останавливается, неуверенно прислушиваясь к себе. Тянущее чувство внизу, там, где у остальных монстров находится живот, появляется внезапно и на секунду скручивает, заставляя выдохнуть. Это быстро проходит, но дискомфорт остаётся.

Он находится посреди леса, неподалёку от границы Сноудина, совершая ежедневный обход территории. С тех пор как Санс ушёл с человеком, на него легла обязанность проверять вход в Руины, и из-за этого путь затягивается, но Папирус не собирается как-то это исправлять. Он в жизни не вернёт брата на эту работу. Он никогда не скажет кому-то другому делать это. Если честно, то он всё ещё мечтает поймать человека — следующего — самостоятельно, и чтобы больше никаких промахов. Никаких ошибок. Он убьёт его, возьмёт душу, освободит всех и...

Ну, Папирус не уверен, что будет дальше. В любом случае, у него есть время продумать детали.

Он переминается с ноги на ногу. Сегодня у Руин не было ничьих следов, и теперь ему стоит заглянуть к Догами и Догарессе — убедиться, что эти двое не валяют дурака на посту. Затем можно вернуться в Сноудин, на обед, а после отправиться в Водопад с отчётом для Андайн. Это его обычный план действий, но Папирусу не очень хочется следовать ему именно сегодня. Тянущее ощущение становится сильнее, и он начинает медленно двигаться в сторону Сноудина, пытаясь решить, что же делать.

Он ненавидит эти предчувствия. Они никогда не сулят ничего хорошего: всякий раз, как возникает это беспокойство, происходит что-то плохое. Как в тот день, когда пришёл человек — тогда Папирус изнывал от выжимающей боли с самого утра, и вот, пожалуйста: Санс предал его. В другой день, до человека, он крепко повздорил с Андайн, и та чуть не вышибла его со службы. Ещё был случай, когда Санс ввязался в драку с каким-то уродцем из Хотлэнда, и тот чуть не развеял его в пыль; брату повезло, что из-за проклятого предчувствия Папирус вернулся в город раньше обычного. Это происшествие Папирус особенно не любит вспоминать: монстр, которого он убил одним движением, выбил Сансу зуб, и теперь у него во рту красуется золотой. Раньше — до человека — Санс частенько выводил его из себя тем, что широко улыбался и нарочно, нарочно светил им направо и налево. Словно показывая всем свою слабость. Словно укоряя брата за то, что не пришёл раньше.

Что ж, даже это не шло в сравнение с человеком. Папирус вздохнул, подводя черту — жизнь его теперь делилась на «до» и «после». Как и жизнь брата, впрочем.

И вообще, тот зуб уже не особо видно из-за золотых цветов. Он сливается с ними. И Санс почти не улыбается больше.

Его начинает мутить от этой мысли.

В конце концов, он прибавляет шаг и проходит мимо поста Догами и Догарессы. Эти двое подождут. Ловушки, которые нужно починить и переделать, тоже. Он говорит себе, что первым делом заглянет домой, проверить, как обстоят дела. Только для подстраховки. А потом это дурацкое ощущение пройдёт, и он сможет спокойно заняться своими делами, зная, что Санс в порядке.

Он почти бежит.

***

Чёрную куртку видно издалека, она прекрасно выделяется на фоне снега. Маленький силуэт медленно двигается вдоль стены, от заднего двора к крыльцу; Папирус чувствует, как приливом накатывает раздражение. Он, чёрт возьми, волновался, а этот придурок разгуливает по улице, где любой монстр может запросто его убить. Конечно, это не то, что тревожит Санса в настоящий момент, но он мог бы хоть иногда думать о ком-то, кроме проклятой умершей девчонки. Мог бы иногда хотя бы пытаться понять, что думает Папирус по этому поводу и вообще...