Террористка - Самоваров Александр - Страница 37

— Подождите, а модель, которую отрабатывают наши либералы и демократы?

— Совершенно неработоспособная модель. Если вначале идет национализм и на его базе создается сильное государство, способное защитить своих граждан и их интересы, тогда, пожалуйста, либеральничайте сколько угодно. Да, в нынешней Германии защищают права иностранных рабочих, в меру конечно, но почему это делают? Иностранные рабочие выгодны Германии. А если бы они представляли угрозу национальным интересам страны, то вылетели бы за ее пределы в одну неделю без всякого выходного пособия. А у нас, как всегда, решили поставить телегу поперед лошади. Сначала либерализм, а потом все остальное. Однако, те, кто у нас сейчас у власти, во всяком случае многие из них, понимают, что без националистической идеологии обществу не выжить.

— Как же они выберутся из подобной ситуации?

— В том-то и дело, что никак не выберутся. Должны прийти другие люди.

— Макашов, например?

— Что вы, что вы, — замахал руками Сарычев.

— Вы полагаете…

— Я не полагаю, — почти наставительно прервал Сарычев, — я просто абсолютно уверен, что из нынешних патриотов к власти не придет никто.

— В таком случае, господин Сарычев, вы ждете, когда вам расчистят дорогу?

— Не мне. Я лидером не являюсь. Я жду, когда расчистят дорогу кому-то другому или другим, а вот тогда я к ним и присоединюсь.

— А если не возьмут в компанию?

— На то я и политик, чтоб не проглядеть свой звездный час, — засмеялся Сарычев.

— Что будет потом?

— Потом?

Говоривший до этого почти механически, заученными предложениями, Сарычев вдруг пришел почти в неистовое расположение духа. Восстановившись после контактов с французом, он, наконец, показал свой истинный темперамент.

— Потом! — зарычал он. — Мы должны совершить рывок во всех областях жизни. Мы должны обеспечить нормальные условия жизни нашим бабам, и пусть больше рожают русоволосых и синеглазых. У нас великие территории, огромные природные богатства, безумное количество талантливых ученых, конструкторов и инженеров. Мы должны прорваться к новым технологиям, мы должны задавить Запад и Восток их же оружием — великолепной техникой и дисциплиной труда… И никаких войн! Пусть все живут, как хотят. Отгородиться к чертовой матери от всех бывших братьев железным занавесом…

Лицо Сарычева пошло пятнами. Он вцепился в свой ремень с таким напряжением, словно боялся, что его от него оторвут. Бегать по комнате он перестал, но в небольших его глазах заблестели сумасшедшие огоньки.

«Он действительно политик, — подумал Дубцов, — он может увлекать за собой людей».

— Что бы вы мне ни говорили здесь, господин Сарычев, — поднялся со своего места Дубцов, — вы человек глубоко идейный. Стало быть, по вашим словам, вам ничего не светит, коль побеждают в политической борьбе одни негодяи.

— Одно другому не противоречит, — сказал уже тихо Сарычев, — великий политик должен быть негодяем, но негодяем бесконечно убежденным в правоте своего дела. Вот такое редкое сочетание, господин Дубцов.

— Можно один вопрос на прощание?

— Ради Бога.

— Почему вы были так откровенны со мной?

— Во-первых, с чего вы взяли, что я был откровенен с вами, а во-вторых, ни одной военной тайны я вам не выдал. Вы думаете, я один такой? Черта с два! Я же вам говорю: лед скоро тронется, и вы не узнаете Россию.

— Спасибо за беседу.

— А как насчет денег на нужды нашей партии? — горячая рука политика легла на плечо Дубцова.

— Деньги я перевел на счет вашей партии четыре часа назад, — улыбнулся Дубцов.

— Браво!

— Ну и мафия, — почти с восхищением воскликнул Дубцов, садясь в машину.

— Вы о ком, Валериан Сергеевич? — спросил шофер, нажимая на газ.

— О политиках. Не знаю, как великая Россия — состоится ли, но скучно нам с такими ребятами не будет. А как ты думаешь, что можно сделать с Россией?

— Я так думаю, Валериан Сергеевич, с Россией можно сделать все что угодно.

— И я так думаю. Господин же Сарычев большой оптимист. Про прорывы мне все рассказывал.

— Прорывы? — загоготал шофер. — Это когда канализационные трубы лопаются?

Вечером Дубцов и Оля ужинали в ресторане с Филипповым и Галиной Серебряковой. Оля приняла предложение пойти на ужин, так как ей показалось, что Валериан Сергеевич утратил к ней интерес. А его следовало подогревать. На этот раз ресторан выбирал Дубцов, поскольку он приглашал, а Филиппов с Серебряковой были его гостями.

Отчасти он учел вкусы своих знакомых: ресторан был дорогой и с виртуозным скрипачом. Небольшой зальчик вмещал человек тридцать.

Филиппов, увидев скрипача, сказал:

— Куда ты нас приволок, Валериан, у меня на скрипку такая же реакция, как у моей бывшей собаки Шарика на игру похоронного оркестра. Мне хочется выть.

Однако скрипач играл цыганские мелодии, и Филиппов, дернув одну за другой три рюмки, удивленно хмыкнул и похвалил смуглого маленького музыканта: «Берет за душу».

— Я виделся с твоим другом, — сказал Дубцов, — и он произвел на меня странное впечатление.

— Да, — вздохнул Филиппов, — он бывает немного… своеобразным.

— На шута горохового он был похож, — вежливо уточнил Дубцов.

— Может быть, — неопределенно ответил Филиппов и, подняв свои тяжелые покрасневшие веки, бросил быстрый и острый взгляд на Дубцова, — а вот ты ему понравился. Мы с ним разговаривали сегодня.

— Самое удивительное, — пропустив мимо ушей слова собеседника, продолжал Валериан Сергеевич, — когда его слушаешь, то ему веришь.

— Правильно, — согласился Филиппов, — для политика это самое главное. Вот я, когда совхозом руководил, соберу людей, и надо им как-то объяснить, что премии не будет. Денег нету. И не потому нету, что на премию не заработали, мы на нее никогда не зарабатывали, а потому, что кто-то там наверху решил именно нас наказать за отсталость всего сельского хозяйства…

Оля, внимательно слушавшая мужчин до этого момента, теперь поняла, что можно переключиться на сидевшую рядом с ней женщину. Серебрякова молчала. Она терпела своего болтливого и шумного любовника и даже была влюблена в его громадность и громогласность, но сегодня ей было скучно.

Оля заметила, что Серебрякова бросила почти неприязненный взгляд на своего спутника, и спросила шепотом:

— Это ваш друг?

— Вы прелесть, Оля, — засмеялась Галина, и худое ее, некрасивое лицо окрасил легкий румянец, — я же не спрашиваю, кем вам приходится Дубцов.

— Это мой начальник.

— И все? — недоверчиво покачала головой Серебрякова.

Дубцов почувствовал, что говорят о нем, но в зальчике было так шумно — скрипача сменил цыганский ансамбль, — что до него долетали только звуки, а слов он разобрать не мог. Зато Филиппов ревел ему о совхозах и колхозах в самое ухо.

— Нет, я не сплю с Валерианом Сергеевичем и никогда не буду спать.

— Почему? — с интересом спросила Серебрякова.

— У меня есть мужчина, да и не нравится мне Дубцов.

— О! Подумаешь, есть мужчина! — воскликнула Серебрякова. — Филиппов, наверное, тоже может сказать про меня, что у него есть женщина, но это не мешает ему регулярно покупать молоденьких девочек.

— И вы это терпите?

Серебрякова чуть улыбнулась увядшими губами:

— Вы знаете, я давно вышла из того возраста, когда можешь выбирать. Но вы-то можете выбирать.

— Дамы, — обратился к женщинам Дубцов, — вы слишком много секретничаете, давайте выпьем.

— Я хочу забрать у вас эту очаровательную девушку, — сказала Серебрякова, — вы, Дубцов, слишком холодный и мрачный для нее. Вы знаете, женщина как жемчуг: человеческое тепло ее животворит, а холод губит.

— У нас с Олей деловые отношения, — сказал Дубцов и почувствовал, что выглядит глупо.

— Я хочу предложить Оле перейти ко мне в студию. Мне нужны не просто красивые девочки, а очень красивые женщины.

— И что она у вас будет делать?

— Ничего. Просто ходить по студии, а богатые клиенты и клиентки будут на нее смотреть. Мне двухсот тысяч в месяц на это не жалко. Окупятся денежки.