Террористка - Самоваров Александр - Страница 65

Остановились метрах в трехстах от дачи. Опять послали Бориса и Олега. Они вернулись бегом. Дом открыт, и кто-то моется в бане.

— Экстрасенс-то наш чувствует, — нехорошо засмеялся Рекунков, — помылся перед смертью!

Дом действительно оказался открыт. Фролов принял решение в бане стрельбу не поднимать.

А Валериан Сергеевич вовсе не чувствовал никакой опасности. Он хорошо пропарился, на столе у него остался заваренный с травами чай, и, насвистывая, он вышел из бани.

Борис и Олег, не шелохнувшись, стояли за домом, взяв Дубцова на мушку.

Расслабленным движением Дубцов толкнул дверь и застыл, увидев сидевшую за столом Олю.

И тут же от мощного толчка в спину он упал на пол. Вскочил, готовый к схватке, и увидел в дверях Ивана и Фролова. Но прежде его взгляд натолкнулся на черное дуло автомата.

— Зачем тебе, Дубцов, — ледяным голосом сказала Оля, — понадобилось убивать Станислава Юрьевича?

Валериан Сергеевич молчал. Они не стреляли. Значит они чего-то хотят?

Он, конечно, не мог знать, что Тимофеев предупредил группу о необходимости точно узнать, Дубцов нанял убийц или это сделал кто-то другой. Но всякие надежды оставили Валериана Сергеевича, когда он увидел входящего в дом Рекункова.

— Ты жив? — почти прошептал он.

— Твои наемнички вместо меня укокошили моего соседа. Тот побегать вышел с утра пораньше и побегал, бедняга.

— Зачем вы это сделали, Дубцов, — повторил Олин вопрос Фролов, — с вашим умом и крепкими нервами и… такие авантюры!

Дубцов овладел собой, насколько это можно было сделать в данной ситуации. Он старался не смотреть на Олю и Рекункова — ему сразу становилось жутко, — он обратился к меланхоличному Фролову.

— Я совершил иррациональный поступок, — сказал он и подписал себе смертный приговор.

В этот момент в дверь влетел Олег.

— Там какая-то баба подъехала на машине, — сказал он.

«Люба», — понял Дубцов и напряг мышцы ног, готовый броситься в окно, выбить его и попытаться бежать. Но он имел дело с профессионалами. Иван опередил его на долю секунды, обрушив на голову удар прикладом. Он подхватил сползающего на пол Дубцова и потащил его в соседнюю комнату.

— За ним, быстро, — скомандовал Фролов Олегу.

В дверь сильно постучали.

— Одну минуту, — сказал Фролов и бросил взгляд на Олю.

Та с совершенно спокойным лицом разливала чай по чашкам.

Фролов распахнул дверь.

— А где Валериан Сергеевич? — спросила удивленная Люба.

От нее так разило французскими духами, что Оля поморщилась.

— Меня зовут Евгений Васильевич, — сказал Фролов, — Валериан Сергеевич предупредил нас, что вы можете приехать, и просил передать, что будет часа через четыре.

— Вот как, — сказала Люба и вошла в дом, — тогда я подожду его. Ведь он вас предупредил, что я хозяйка этого дома!

— Нет, — покачал головой Фролов, — он бросил всего лишь одну фразу о том, что может приехать женщина…

Люба, между тем, неприязненно, в упор рассматривала красивую бабу с надменным лицом и статной фигурой. Она терпеть таких не могла!

— Вы извините, мы, может быть, что-то не так делаем, — дружелюбно сказала Оля, — но Валериан Сергеевич сказал моему мужу, чтобы мы чувствовали себя как дома…

— Да нет, — немного смутилась Люба, — все нормально. Вообще-то, это наша дача, и Валериан Сергеевич действительно здесь как дома…

— Мы из Москвы добирались, — сказал Фролов, — устали очень… вот решили чаю попить.

«Что я в самом деле на людей напала?» — подумала Люба.

— Я, пожалуй, не буду его ждать, — сказала она, решив, что Дубцов, увидев ее в двенадцать часов ночи в компании его друзей, едва ли обрадуется.

— А нам придется, — сказал Фролов, — не в Москву же тащиться.

— Что вы, — воскликнула Люба, — в такую темень, такую дорогу!

Она простилась с друзьями Дубцова, но в машине задумалась. Странная пара. Он улыбается, а глаза пронзительные, как у ее мужа. И у друзей мужа такой же пронизывающий взгляд. И женщина странная… неестественная. Может быть, заехать к мужу и попросить, чтобы проверил?

«Ну его к черту, — решила Люба, — потом не отвяжешься. Будет выспрашивать, почему так поздно поехала к Дубцову».

Люба нажала на газ, и ее «Жигуль» яростно рванул с места. Ожидания праздника плоти не оправдались, и она была зла. Принесло же этих гостей! Впрочем, Дубцов предприниматель, а у них свободного времени мало. Люба знала это по своему отцу.

…Рекунков никогда не думал, что так трудно будет нажать на спусковой крючок.

— Повернись лицом к стене, — сказал он Дубцову.

Тот улыбнулся дрожащими губами.

— Стреляй, Рекунков, стреляй, но мои глаза ты запомнишь на всю жизнь.

Лицо Рекункова потемнело, и он опустил пистолет.

— Рекунков, стреляй! — раздался крик Оли и, вздрогнув, как от удара кнута, всем телом, тот нажал на спусковой крючок…

…В Москву решили въехать утром: и после отмены комендантского часа гаишники частенько обыскивали машины. Спали в кабине. Оля хотела выпить снотворное, таблетки она всегда носила с собой, но переборола свой страх перед происшедшим, сидела с открытыми глазами. Только к утру она задремала. Ей приснилось что-то страшное, и она закричала и проснулась. От ее крика проснулись и остальные.

— Ничего, ничего, — сказал Рекунков, — гад получил свое. Ничего!

Он положил тяжелую руку на голову Оли. Та, сбрасывая с себя наваждение, дико огляделась вокруг себя. Вытерла лоб платком.

— Извините, — сказала она тихо.

— Выпейте таблетки, — сказал Фролов, — я видел у вас в сумочке сильное снотворное.

— Нет, нет, — сказала Оля, выпрямляясь в кресле, — такое со мной бывает, не обращайте внимания.

— Такое со всеми нами бывает, — заметил Фролов, — так вы готовы ехать?

— Я в порядке.

Смертельно бледная, она вошла в бывший кабинет Дубцова, оглядела его, словно увидела в первый раз, осторожно села за стол.

«А ведь Слава прошел через подобное гораздо раньше меня, — подумала Оля. — Он же рассказывал, что еще в Карабахе пристрелил троих».

Не суди других, да не судим будешь! А она посмела читать ему мораль. И сколько еще она выдержит сама? К горлу подступил комок. Оля ждала, что расплачется, но слез не было.

«Что случилось, — спросила она себя, — кого я собираюсь оплакивать? Еще одной сволочью стало меньше на земле. Вот и все!»

В кабинет постучался Трубецкой. Он тоже был бледен, ибо не знал, какой оборот приняло дело.

— Я хотел посоветоваться, — сказал он и тут же увидел, что Оля неестественно бледна, — но я могу зайти и в другое время.

— Проходите, Николай Алексеевич, — глубоко вздохнула Оля, — проходите, садитесь.

И начался обычный рабочий день. В полдень приехал Рекунков. В его взгляде ясно читалось уважение к спокойствию, с каким держалась Оля. Но и он был несентиментален.

Потом они сидели и пили чай с лимоном. Чай принесла Настя.

— Вы плохо выглядите, Ольга Дориановна, — сказала Настя.

— Иди, иди, — прорычал Рекунков.

Когда Рекунков ушел, Оля подошла к окну. Шел мокрый снег. Тротуары в пять минут стали белыми. Оля закурила. Что-то произошло с ней. Исчезло внутреннее напряжение. И именно в эту минуту Оля поняла, что ее хватит надолго.

— Я боец, — тихо сказала Оля. Я — боец! — сказала она громче. Я — боец, — произнесла она торжественно.

Оля приехала домой около десяти часов вечера. В гостях у Дориана Ивановича был Гончаров. Они умеренно выпили коньячку, раскраснелись и спорили об искусстве. Оля вздохнула, но выдавила приветливую улыбку. Она вообще никого не хотела видеть сегодня, тем более Гончарова.

— Искусство начинается там, где есть образ. Понимаете? — почти кричал Дориан Иванович. — Образ, созданный воображением человека.

— Позвольте, а музыка?

— Так даже понятие есть — музыкальный образ! Конечно, и музыку пронизывает образность.