Террористка - Самоваров Александр - Страница 8

Тот кивнул и вышел.

— Так значит вас, господин Дубцов, не интересует, что нас продали? — грозно спросил Лебедев.

— Так он сам же устраивал эту продажу или способствовал ей, — сказал Демократ. — А ты, Лебедев, сейчас его ром лакать будешь.

Лицо Лебедева налилось кровью, он стал медленно подниматься. Все замолчали. Лебедев поднялся во весь рост, взялся за обшлаг своего бархатного костюмчика и неожиданно гаркнул:

— Да, буду! Свое пить буду, у меня же и уворованное!

— И рэкетиры свое берут? — подковырнул Демократ.

— Я с ними не знаком, не спрашивал, — ответил Лебедев, — но, мне кажется, иногда и они тоже берут мое.

За столом пьяно рассмеялись. Оля наблюдала за Дубцовым. Он был невозмутим.

— Вас ругают, а вы спокойны? — спросила Оля.

— Они не меня ругают. Себя ругают.

— Как это?

— Злятся на свое бессилие, на свою трусость. Ну если ты считаешь, что я обворовал государство и, значит, прихватил твою часть, так потребуй ее. Но боятся потребовать. Всего и всех боятся милые мои русские люди. Только вот так и отводят душу. Себя они ругают. Собственную трусость.

— Что-то очень сложно, — покачала головой Оля.

— А вот и ром! — воскликнул Дубцов.

Один из его охранников внес на плече картонную коробку с темными большими бутылками. Бутылки выставлялись на стол. Тут же вытаскивали пробки и по стаканам, рюмкам, фужерам стали разливать золотую жидкость.

«А ведь этот Дубцов прав, — с горечью думала Оля, — трусы мы все. И моя-то храбрость только в том состояла, что, поругавшись и разведясь с Сережей, — она снова бросила взгляд на ставшего для нее ненавистным генерала, — я уехала к родственникам в Приднестровье. И не живи одни родственники в Душанбе, а другие в Тирасполе, сидела бы я сейчас дома. В Приднестровье от меня понадобилось только пройти двухнедельные медицинские курсы. Вот и все. Потом была встреча со Станиславом, и не будь этой встречи, я давно бы сидела у мамочки».

На некоторое время за столом наступила тишина. Дегустировали ром.

— Действительно, очень приятный напиток, — сказал кто-то.

— А хорошо, Снегирев, в друзьях миллионеров иметь? — вопрос справа.

— Ничего, скоро мы их подвальчики распотрошим.

Дубцов посмотрел на Олю и, встретившись с ее взглядом, заметил тихо:

— Это что-то новое. Какие-то новые настроения. Я эту публику хорошо знаю. Половина из них еще недавно была за демократию и рынок.

— Вы что, верите в эти глупые слова? — спросила Оля. — Демократия, рынок. Ведь все, что происходит, носит иные названия: развал, разлад, разгул, разврат…

— Вы поэтесса? — осведомился вежливо Дубцов.

— С чего вы взяли?

— Говорите стихами.

— Неправда. Случайно получилось немного в рифму.

Скоро компания опьянела до свинячьего состояния. Загрохотала музыка. Танцевали все. Но по-разному. Генерал, несмотря на бешеные ритмы, танцевал медленно, томно обняв свою томную же даму за талию. Лебедев с Демократом танцевали что-то среднее между «Яблочком» и твистом. Обе шлюхи вытанцовывали с Вадиком, и этот танец был бесстыдным и порочным. Клава танцевала с Дорианом Ивановичем, а Оля с Дубцовым. Мужчина, надо отдать ему должное, очень красиво двигался. А Оля впервые за много месяцев расслабилась. Ее измученные тело и душа нашли состояние покоя в этих ритмах.

И тут зазвучала гитара.

— Свет, выключите свет! — крикнула Клава. — Для гитары нужен полумрак.

Свет выключили, но свечки никак не могли найти. В темноте взвизгнула какая-то из дам.

— Молодой человек, вы перепутали, — раздался бархатный голос генерала.

— Пардон, пардон, пардон, — послышалось в ответ, и грянул хохот.

Оля чувствовала рядом с собой тяжелое после танцев дыхание мужчин. Ближе всех к ней сидел Дубцов, но он не делал никаких попыток приставать к Оле.

— Пока эти свечи найдут, забеременеть успеешь, — сказала одна из шлюх.

— Небось, Вадик там орудует, — откликнулся мужской голос. — Ты его бутылкой по голове.

— Жалко, — ответил тот же женский голос.

Постепенно вырисовывались фигуры сидевших, и кто-то предложил:

— Давайте вообще свет не включать.

— Женщин и комнат для этого маловато, — резонно возразили ему.

Наконец Клава принесла свечи, и зазвучала песня:

На глаза Оли навернулись слезы. Потом они хлынули ручьем, и она ничего не могла поделать с собой. Это был очередной приступ сентиментальности. А за ним должен был последовать приступ ярости. Но пока Оля блаженно плакала.

Хором пели блатные песни. После бурных танцев и песен многие протрезвели. К тому же Дориан Иванович открыл настежь окна. Свежий воздух осени заполнял квартиру. Он трезвил и пьянил одновременно.

Ах, это осень, это осень…

Прозвучала последняя песня.

— Господа, хватит петь. Скоро рассвет. Самое гнусное, что может быть для пьющего человека. Давайте встретим его пьяными и допьем все, что тут осталось.

Этот алкогольный призыв получил поддержку. Снова зажгли свет, и Оля пошла в ванную, чтобы «поправить» глаза.

В ванной совокуплялись Вадик и одна из девиц.

— Могли б закрыться, свиньи, — сказала им Оля и прошла на кухню. Там она умылась холодной водой, а тушь с глаз смыла горячей. Она никогда не красила обильно свои густые темные ресницы. Так что все было нормально. Оля почувствовала себя абсолютно трезвой и вернулась к столу.

Все пили и закусывали.

Рядом с Олей опять оказался Дубцов.

— Знаете, что я хочу вам сказать… — начала Оля.

— То, что вы меня любите.

Оля широко раскрыла глаза.

— Вас? Вы полагаете, что вас можно любить?

Кажется, этот вопрос немного смутил Дубцова.

— А почему бы и нет? Многие женщины мне это говорили.

— Они лгали. Богатого человека невозможно любить. У вас же нет сердца.

Дубцов промолчал. Он первым понял, что у Оли начинается истерика. Она же, выпив стакан рома, дозу огромную даже для мужика, остановила свой взгляд на генерале.

— Сидит, — сказала она так громко и с таким выражением, что за столом наступила тишина, — сидит и гордится собой. Так же вы, скоты, сидели и пили водку, когда в Приднестровье убивали русских женщин и детей. Сидели в бункерах, вас защищали танки, самолеты и пушки. Их убивали, а вы сидели и смотрели. Русские офицеры!

— Девушка, я не был в Приднестровье, — раздраженно сказал молодой генерал.

— А почему ты там не был, когда убивали русских?

Генерал пожал плечами и стал искать взглядом дверь. Он тоже был изрядно выпившим. Его холеная подруга прижалась к нему. Люди всегда чувствуют, когда другой человек не в себе. Им становится страшно. Страшно стало и за этим столом.

— Генерал, где ты был, когда насиловали и убивали русских девочек в Сухуми? Ты передавал оружие грузинам?

— Слушайте, где Дориан Иванович? Кто эта истеричка? — генерал рванул ворот рубахи.

— Я истеричка, а кто ты? Убийца! Вы, офицеры — дерьмо. Нужны новые мальчики, которых не коснутся ваши грязные руки, чтобы у России снова появилась армия.

Неизвестно, какой оборот приняли бы события, но в разговор встрял Лебедев, не раз напивавшийся и снова трезвевший.

— Генерал, ты помнишь, как в фильме «Полосатый рейс» укротитель залез в клетку, когда по палубе бегали тигры? А его вытолкнули со словами — ты укротитель? Иди и укрощай! Так и вы укротители липовые.

Кто-то засмеялся. Кто-то стал возмущаться. Одна из шлюх, вдруг истошно свистнув, крикнула:

— Девки, корябай ему морду!

Генерал, силившийся изобразить презрение, тащил свою подругу к выходу.

— Девки корябай морду, девки садись на рельсы, как в Приднестровье, девки там и девки сям. Девки по западным борделям и восточным притонам. А где наши мужики?

Олю несло. Ее истерика была истерикой сильного человека. Голос ее набирал силу. И очень многие вслед за Лебедевым поддались ее влиянию.