Борщевик (СИ) - Кормашов Александр - Страница 7

- Да. Слушаю.

- Я прошу прощения...

- Это снова вы? Я же вам объяснил, что не продаю...

- Я не насчет червей. - И вдруг Павлу отчаянно захотелось сломать этот чертов сайт с английскими зелеными червяками и заставить их ползать по экрану. Однако особой радости он не предвкушал.

- Так что вы хотели?

- Мне пришел спам, одно странное письмо.

- И какое же?

- Ну... - Павел зачитал пункты.

- Интересная информация, - откликнулись в трубке. - Очень похоже на провокацию. Кто-то нас очень не любит.

Павел уловил чуть заметный нажим на «нас» и почувствовал себя вправе помолчать уже самому.

- Как вас зовут? - неожиданно спросил собеседник.

- Павел. Павел Павлович. Вообще-то... Саулович, если по паспорту. - Это признание вырвалось из него против воли. - Лучше Павлович.

- Гм. Значит так. Из Савлов да в Павлы. Вы женаты?

- Что?

- Вы женаты?

- Да.

- Вам часто снится жена?

Павел задумался. Однажды ему действительно снилась жена. Снилось, что он стоит в глубокой узкой яме-могиле с ровными гладкими глиняными стенками и такими высокими, что понятно: ему никогда отсюда не выбраться. А вверху уже кричат: «Принимай!» - и он видит, как на него какие-то мужики опускают обитый красной материей гроб. Обитый лишь сверху, а снизу он видит голые, щелястые неструганные доски и две поперечные перекладины, приколоченные не совсем ровно. Но, главное, понимает: ему ни в какую сторону не вывернуться из-под этого гроба...

На том конце терпеливо ждали, пока он отходил от воспоминания.

- Да. Трудное для мужиков пошло время. - Голос прозвучал глухо. - Я тут задумался. Потому что маются без войны. Исключу Афган и Чечню. Тут нужен враг посерьезней, нужен враг настоящий, как в Отечественную. Когда на страну нападает сила и когда в ответ тоже надо собирать силу. А сегодня, знаете, интеллигентному человеку невозможно даже подзаработать на разгрузке вагонов... Азия задавила.

Павел растерялся. Он не знал, что сказать и нужно ли говорить. Он решил, что человек выпил.

- А ведь как не проявлять силу? - продолжали между тем в трубке. - Без этого мужик тухнет... И ведь заменить войну нечем! Ни БАМа, ни целины...Это, знаете, в прежние века приходилось по нескольку раз за жизнь подниматься, идти за страну... Да и прошлый век не обидел. И даже два раза.

Снова пауза.

- Почему два? - благожелательно вставил Павел.

- А Гражданская? Интервенция? - там охотно откликнулись. - В гражданских войнах выигрывает только та сторона, которая воюет по-отечественному. Слышали, вон опять привезли в Москву какого-то белого генерала? Такого белого и пушистого.

- Н-да, - сказал Павел, готовый соглашаться.

- Да. Скоро семьдесят лет как без всеобщей мобилизации. Если бы я был поэт, я бы написал «Молитву о мобилизации». Там были бы примерно такие строчки: «Слышишь стон мужиков, их молитву одну и надежду одну: Господи, дай защитить страну!» Понимаете?

- Ну-у... Да.

- В смысле, ну какой-нибудь иностранный гад, ну давай, ну посмей, и уж тут-то мы!.. Тысячу лет на нас нападали, а теперь уже почти семьдесят и ни одна сволочь.

Павлу показалось, что там понемногу отхлебывают.

- И ведь что самое-то обидное, никто на нас уже не пойдет.

Там замолчали.

- И как быть? - не выдержал Павел.

- А она тут мне заявляет, что мужика нормального больше нет. Как я, говорю, нет? Да мужика полно! Ты давно была на футболе? Все сражения теперь там. Знаешь, дура, когда римские гладиаторы откладывают мечи и трезубцы и начинают перепинываться мячом, то зрители отрывают пластмассовые сиденья и лупят ими друг друга. А она мне про нормального мужика...

Павел внутренне посочувствовал. Ему тоже было бы неприятно услышать про нормального мужика.

- Если будет угодно, - в трубке прозвучала обида, - мужику стало трудно выдерживать конкуренцию с бабами. В нем заснула психология льва, охраняющего свою территорию. Да еще эти львицы так успешно стали охотиться, что уже поплевывают на льва. Прямо так открыто и говорят, что это их территория. И советуют друг дружке по телефону: «А впредь действуй так: на свою территорию только с цветами и подарками!» У вас нет любовницы?

- Не завел.

- Так попробуйте завести. Какую-нибудь одинокую разведенную и с ребенком, живущую в собственной квартире, полностью обеспечивающую себя. Получите интересный опыт.

- Спасибо. У меня и без этого...

- Я согласен. А вы знаете, у какого количества мужиков, может, сотен и сотен тысяч русских мужиков, двадцать второго июня разрешились все их проблемы?

- Я об этом не думал.

- А я думаю. Вы служили в армии?

- Нет. А что, это важно?

- Нет. Вовсе нет.

Голос надолго замолчал. Павлу даже в какой-то миг показалось, что там отключились, и он тщетно напрягал слух, пытаясь уловить шумы в трубке. Не зная, что делать дальше, он все-таки спросил:

- Так это не вы рассылали это письмо?

- Я! - вдруг вскинулся голос, и Павел понял, что ему врут. Через паузу он услышал: - Вот что, Павел... Саулович, я прошу вас больше мне не звонить. Всего доброго!

Обидевшись, Павел зло набросился на работу, но она не пошла. Да и на следующий день у него все валилось из рук. Он не брился, не мыл посуду, в хлебнице начался процесс пеницилизации хлеба. Истеричный звонок от Маши прозвучал как спасение. Маша кричала, что одна из девочек заболела и он должен немедленно их забрать.

Это было вполне ожидаемо. Маша еще ни разу не выдерживала в деревне неделю. Всегда что-нибудь случалось, и всегда Павел срочно приезжал, и всегда проблема не стоила выеденного яйца, зато Маша возвращалась в Москву. Это лето не было исключением. Может, даже и к лучшему. Павел не представлял Машу, как она будет бегать по чужим дворам-огородам за брыкливым бычком. Расстраивало лишь то, что уже середина августа, и теперь ему точно оставаться в деревне до конца лета. Но тут уже ничего не поделаешь.

Выбираясь из Москвы, он попал в пробку и, выруливая, чуть было не боднул подставившую бок иномарку, и вдруг отчего-то затосковал. Оттого ли, что не может дать в морду? Оттого ли, что не служил в армии? Интересно, кстати, а тот, в телефоне?.. Павлу несколько раз доводилось гулять на свадьбах и в компаниях с теми, кто когда-то служил, и он видел, как всегда меж ними проскакивает какое-то электричество. Они и покурить выходили, будто переглянувшись. У них было братство. «У какого количества мужиков двадцать второго июня разрешились все их проблемы?»

Голову бердышом! Охренеть.

На мгновение Павел почувствовал желание выругаться сочнее, вместо этого захандрил еще больше.

В тоске Двусик бродил по огромному дому, поочередно включая свет во всех комнатах и присаживаясь на каждую кровать. Все никак не удавалось решить, где бы хотелось лечь. Комнат было много. В пестрой он обнаружил, что лоскутное одеяло сшито не из лоскутков вовсе, а такая найдена ткань, и Двусик решил туда больше не возвращаться. В розовую заходил дважды, и оба раза его выталкивало сильнее всего. Выталкивало, пока он наконец не признал, что это-то и есть - тянет. Он долго и стеснительно раздевался, разглядывая внизу свои костлявые ноги и поминутно оглядываясь на шторы - не успело появиться ли щелки. Сердце стукало сильно, особенно, когда он вдруг понял, что не может лечь грязным. Душ он не принимал со времен общежития, обходился баней на огороде, а поэтому запутался в кранах, хотя, казалось бы, чего проще - один красный, а другой синий. Из обоих шла ледяная вода, а ему не хватало вспомнить, что воду необходимо греть - для гостей. Он выскочил из-под душа насмерть окоченевший, увидел, что нет полотенец, попробовал обтереться майкой, но ее не хватило, и он долго стучал зубами, дожидаясь, когда немного обсохнет, потому что залезать мокрым меж этих розовых простыней было даже хуже, чем грязным.

Необычные гладкость и скользкость ткани тоже не добавили телу тепла. Он понял, что не уснет или уснет нескоро. Выключив свет, он лежал в темноте, натянув одеяло под подбородок и глядя строго на потолок, не мигая и ничего не видя. Сердце его не уставало стучать, сон не приходил, и тогда он включил ночник, а затем телевизор. Он побоялся сделать звук громким, а поэтому ему уже скоро наскучило смотреть про жизнь негров, которые стреляли и говорили по всем четырем каналам. Он вспомнил присказку фермера о том, что тот «больше всего не любит расистов и негров», - одну из тех многих, которых в деревне никто не понимал. Но расистов по телевизору не было и в помине.