Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна - Страница 3

А потом наступил покой. Она лежала на плече Федора и не думала ни о чем. Она лишь слушала его ровное дыхание.

Федор Финогенов завершал дела, готовясь к дальнему путешествию. Стоило подумать о том, на что он замахнулся, как сердце его отзывалось тотчас — бухало в груди так громко, что уши закладывало. Не так ли было у батюшки перед походом его в Китай вместе с русским караваном? Но нет больше на свете Степана Финогенова, поэтому не спросишь. Впрочем, без всяких вопросов ясно, что в жизни каждого мужчины должна быть своя великая и важная экспедиция. Оторвавшись, как говорят, от своего корыта, повидав иные страны и иных людей в них, он и сам становится другим.

Вот именно, вздохнул Федор. Другим. Если бы отец его не попал в тот караван, то и он, Федор, не собирался бы сейчас в Америку. Сделать-то все можно, если захотеть, но самое главное — знать, чего захотеть.

После Китая отец стал учить своих детей грамоте.

— Не только парни должны уметь считать, но и девки, — заявил он, когда вернулся из Китая. — А то вдруг с приданым кого из вас возьму и обману! — Степан Финогенов хитро ухмылялся.

Вначале сестры думали, что отец шутит, но, когда в доме появился учитель, приумолкли. Что ж, батюшка оказался прав. Науки им пригодились. Они узнали, что мир тянется гораздо дальше, чем река Лала, которая впадает в речку Лузу, а та, в свою очередь, — в реку Юг, которая все эти воды выносит в Северную Двину, а уж та выплескивает их в Белое море. Сестры Финогеновы не высматривали женихов на своей улице, обе вышли замуж в Питер и довольны жизнью. Не обманул их батюшка и с приданым, но заставил все сосчитать. Предупредил он и их мужей, что его дочери не какие-нибудь доверчивые дурочки из темного леса, а грамотные, они знают, что такое вексель и как с ним следует обходиться.

Не было бы той поездки, не повез бы Степан сыновей — Федора и Павла — в Париж, не попали бы они никогда в жизни к стенам Нотр-Дам, собора Парижской Богоматери. А значит, не увидел бы Федор Марию, которая стала его женой.

Сердце Федора дернулось, сладостная боль охватила грудь. Мария, золотовласая Мария. Счастье его на всю жизнь.

Но если бы не открывшийся мир с его разнообразием во всем, едва ли осмелел бы отец поменять завещание, которое переходило неизменным от дедов. По которому он сам, Степан Финогенов, первенец в семье, стал самым богатым из всех братьев.

— В Китае, — однажды сказал он Федору, — молодость, сын мой, кончается тридцатью годами. Там даже печальные стихи про это сочиняют. — Он усмехнулся. — Толмач, который состоял при нас, рассказывал, что если китаец не успел до этого возраста нарожать детей, то после — опасное дело… А ну как уроды явятся на свет? — Он многозначительно посмотрел на сына. — Так вот я и подумал…

Отец такое придумал… Теперь из-за этой придумки все чаще печаль сжимала сердце Федора. Тяжкая забота давила плечи, не позволяла во всей полноте насладиться жизнью. Надо было избавить себя от заботы, а для этого отыскать верный путь.

Можно было бы тоже, как отец, отправиться в Китай. Но сейчас все реже ездили купцы на Восток. Нынче с большим интересом заглядывались в другую сторону, на запад. Путь короче и выгоды больше.

Федор бывал уже в северных странах, видел Швецию, Голландию, Францию. Возил туда свой товар и привозил чужестранный. Хорошо шла торговля льном и рожью. А европейские ткани и кружева, вина и сладости пришлись по вкусу в России.

Но в последние годы он все больше торговал мехами. Хорошо брали у него куницу, а не только соболя. Размером она с домашнюю кошку. Шерсть, конечно, помягче, чем у соболя. Самая темная — на спине и на боках. Хороша зверюшка в лесу — заметна. Метнется в зелени елок и сосен желтое пятнышко — это, значит, перескакивает куничка на другую ветку, а желтое пятнышко на горле выдает ее. Любимые места — дремучая тайга.

Но соболь, конечно, всем мехам царь. Он уже давно на троне. Промышленники рассказывают, что еще Ермак Тимофеевич отправлял в Москву 2400 соболей в год, а это было почти двести лет назад. Из России в Австрию уходило в ту пору больше сорока тысяч шкурок.

Краше всех мехов для Федора соболий мех. Он сам умеет снимать шкурки чулком и выделывать, хотя это трудное и мало кому доступное занятие. Надо, чтобы шерсть не скаталась, а соболий волос мягкий, нежный, если испортишь, то ничем не поправить. Только выбросить. Конечно, иностранным купцам выгоднее покупать их сырыми, невыделанными, такие шкурки намного дешевле. Но Федор знал, что когда умеешь выделывать сам, то даже лапки идут в ход — продаются отдельно и недешево. Превосходные шапки получаются, теплые, на любой северный мороз хороши. А можно опушку из лапок к теплой одежде пришить. Мездра соболья крепка в носке, да и шерсть тоже долго не вытирается.

Соболя в их лесах немного, поэтому Федор ездит скупать его в Сибирь. Он выбирает шкурки с длинным мехом, такие соболя называются пышными. Их обычно связывают по сорок штук в один пучок, в сороковик. Потом собирают в партии: лучшие — с лучшими, средние — со средними. Бывают и низкого сорта, но и на них есть свой спрос. Такими сороковиками везет он их на ярмарки. А если кто-то хочет купить поштучно — он может уступить, но цена будет выше. Вот и сейчас у Федора приготовлены прекрасные сороковики к отплытию в Америку. Висят в темном амбаре, спрятанные подальше от солнца. Потому что на солнце они теряют свой черный цвет.

Это в последние годы Федор перешел на соболя. А прежде, как и его отец, он продавал и норок, и белок, и даже зайцев. Удивительно, но французы, которые осели в Москве на Кузнецком мосту, хорошо брали зайцев, мастера шили из них такие наряды, что глаз не отведешь. А выдавали их в Москве за… парижские.

Но жене-то соболью шубу здесь сшили, в Лальске, хотя он сказал Марии, что она от мадам Шер-Шальме, с Кузнецкого моста.

Он улыбнулся, как улыбается человек, который придумал что-то простое, которое всем остальным по какой-то случайности не пришло в голову. Правда, придумать-то он придумал, но Севастьяна Буслаева дело довела до конца. Вместе со своим воспитательным домом.

Кстати, и она тоже после отцовской экспедиции в Китай стала другая, совсем осмелела. Ум ее, как ум каждого человека, вышедший из-под спуда, стал таким изобретательным, что только диву даешься.

Федор прервал свои размышления и остановился. Он обнаружил себя подле входа в Богоявленскую церковь. Этот храм тоже последствие похода в Китай его батюшки. Он выстроил его на свои деньги после удачного возвращения.

Что ж, Степан Финогенов развернулся тогда на зависть всем. Молва о нем и его свершениях долетела, как на крыльях голубя-почтаря, до самой Вятки, передохнула там и понеслась дальше. До Москвы. Потому как батюшка выстроил тогда не только эту церковь, но и рядом с ней воспитательный дом, в который привозили деток из разных мест, подкидышей и сироток, но и богадельню с церковью Ивана Предтечи. Для всех страждущих покоя и крова.

Федор закинул голову. Всякий раз, оказавшись рядом, он не отказывал себе в удовольствии полюбоваться колокольней при этой церковке, на деревянных столбах. Хорошо и покойно здесь детям-сиротам и вдовам неприкаянным. Мир в душе — что может быть лучше? Как бы сам Федор хотел сейчас такого мира и покоя в своей душе. Но мысли точили.

Если бы в другое время собирался он в столь дальний переход, то его больше всего на свете занимали бы расчеты: удачно ли он купил бригантину — за три тысячи шестьсот сорок три рубля? Не маловато ли он приготовил мягкой рухляди? Не кинуть ли в трюм еще одну бочку соленых рыжиков? А как насчет калиновой настойки? Матросов в пути поить ею или американским таможенникам оставить? Не пивали они такой никогда в жизни. Да и растет ли там калина, кто знает. Читал он, что писали в «Вестнике Европы» про Соединенные Штаты, видался с немногими, кто там побывал. Но крепок на тайну русский купец — давай, мол, плыви, может; чего другое увидишь, не то, что я. Скромность вроде — ты проворнее и потому больше меня поймешь из чужой жизни. А на самом деле под этим таится иное — ну-ну, давай двигай. Авось не вернешься… Понятное дело — из китайской экспедиции тоже не все вернулись. И остались купеческие дети сиротами, вдовы неприкаянными. Потому-то батюшка и озаботился выстроить для них приюты в Лальске.