Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна - Страница 34

Но и она сама мало что смогла разглядеть — слишком черна была ночь. Только то, что ехали двое в седле, — это точно. Так же точно, как и то, что одна из двоих была женщина. Кто еще может так смеяться, как женщина, которую посадил мужчина перед собой в седло? Севастьяна сама так смеялась, зная, как мужчине нравится такой бездумный смех. Она сама так сидела не раз, отправляясь на свидание со Степаном подальше от людских глаз. И молила при этом Бога, чтобы ночь была чернее черного, Как сейчас.

Севастьяна улыбнулась. Значит, кому-то сильно повезло.

Она вышла из тени и устремилась к мосткам. Вода Лалы темнела и чуть-чуть серебрилась. Молодой месяц все же напоминал о себе — он тут, он просто мал, но уже завтра станет больше. Но куда устремилась пара? Она ехала в сторону дальнего леса, где непроходимая тайга и едва заметные тропы. «Да зачем же так далеко-то?» — изумилась Севастьяна.

Но, видимо, есть на то своя причина. А ей нет никакого дела, уверяла она себя. Однако что-то не позволяло Севастьяне с этим согласиться. Как-то так выходило у нее в жизни — случайная мысль, случайная встреча всегда имели свое продолжение.

Пахло водой и травой, в которой все еще цвели головки клевера и мелкие белые ромашки на тонких ножках. Милые цветочки, но куда им до тех, что растут в саду у Марии. Снова она мысленно завернула к Финогеновым и увидела цветущие розы под окном. Она и подумать не могла, что привезенные Марией из Москвы черенки роз превратятся в такие кусты — загляденье.

Предлагала она и ей:

— Хочешь, посажу перед твоим окном? Скажу, что с ними делать. Ты ведь любишь все красивое, верно, Севастьяна?

— У меня в-о-он сколько черенков, они все под моим окном, за всеми надо ходить. Чтобы из них тоже розы выросли.

Что ж, сироты для нее — главное в жизни, все эти подкидыши для нее как послушание. Она его исполняла, она и дальше будет исполнять, каким бы трудным дело ни было. Ради благоденствия детей она готова не только в драку вступить, но и под юбку кому угодно заглянуть.

Севастьяна развязала узелок и принялась за дело. Обрывки карт уплывали, увлекаемые течением. Севастьяна чувствовала все большую уверенность в том, что она не ошиблась. По тому, как вертелись на поверхности воды легкие обрывки бумаги, чувствовала она еще одно — тревоги ожидают дом Финогеновых, и очень скоро. Потому что большие деньги — слишком уж они манки для Павла, чтобы он не попробовал их отбить.

Но как он это станет делать — вот о чем ей надо догадаться.

Севастьяна еще немного постояла у реки, а когда из виду пропало последнее пятнышко, пошла от воды, трижды оглянулась, как положено, и отправилась домой.

Воспитательный дом стоял на берегу — ухоженный, надежный, это было видно даже сейчас, когда рассвет вот-вот должен был забрезжить. А ведь он таков, потому что Федор Финогенов честно исполняет отцовскую волю. А Павел…

Она прибавила шагу.

Этот дом стал ее домом давно, еще при Степане, а в своем собственном доме она не помнит, когда была в последний раз. Так неужели из-за Павла все переменится?

Она не допустит.

В ту ночь Севастьяна все-таки заснула, но уже под самое утро…

Севастьяна заходила к Марии и Лизе каждый день. Иногда ей казалось, что в голове у нее совсем помутилось. Она напрочь перестала их различать. Кажется, вот что-то мелькнуло от прежней Марии, она так морщит губы, когда не получается узор кружева. Но, Господи, стоит посмотреть на другую — то же самое. Как назло, Анна куда-то провалилась, а она наверняка могла хоть что-то подсказать. Сестры отпустили ее, мол, попросилась, встретила знакомую по прежней жизни.

Не Глафиру же пытать? Она в чем и разбирается, так только в своих горшках. Их-то она с закрытыми глазами отличит. Но надо отдать должное — хорошая у Финогеновых кухарка. Севастьяна, которая сейчас стояла возле окна и смотрела на утреннюю реку, прислушалась к себе и уловила урчание в животе. Этого еще не хватало!..

Она опустила руку в карман и вынула горстку леденцов. Подкинула на ладони, они запрыгали, закувыркались. Желтые, как морковка, красные, как малина, один черный, как спелая черемуха. Она чувствовала, что неспроста эти конфетки прямо сейчас легли ей в руку. Она сощурилась, будто невесть где хотела разглядеть невесть что.

Разглядела.

Она кинула в рот красный леденчик, чтобы желудок не сердился, не урчал, как Гуань-цзы, когда разозлится, — кстати, ей надо оставить черный леденчик, кошка их любит. Она снова положила леденцы в карман юбки.

С леденцом за щекой Севастьяна пошла по коридору к той комнате, где воспитанницы учились шить меховые шкурки. Это были особо даровитые девочки. Их она не отправляла в красильную, где красили льняное полотно, которое тут же, в доме, ткали. Меху нужны нежные пальчики и сила в руке. Как для игры на клавикордах, пришло в голову сравнение, и Севастьяна снова увидела то ли Лизу, то ли Марию за инструментом.

В воспитательном доме до клавикордов дело пока не дошло, но при Федоре может такое случиться. А вот при Павле не до музыки, они с ним могут сами запеть, сев на воду с сухарями.

Они с ним… Они с ним… вертелось в голове, как скороговорка, и, слившись, слова образовали — да это же имя — Анисим!

Анисим! Севастьяна чуть не расхохоталась. Батюшки, да ведь у него же дом в лесу! Как раз в той стороне, куда вчера сквозь ночь укатил всадник с женщиной. Очень на него похоже. Если они с Павлом вместе приехали в Лальск…

Вот парочка, о которой стоит побеспокоиться, сказала себе Севастьяна. Да поскорее. Иначе…

Вспомнив об угрозе, которая может нависнуть — или уже нависла — над ее домом, она прибавила шагу. Угроза, казалось ей, носится в воздухе.

Севастьяна втянула в себя воздух, будто уже в коридоре могла уловить этот запах.

Пахло поджаренной к обеду рыбой.

Севастьяна открыла двери мастерской и увидела девочку, которая сейчас ей была нужна.

— Здравствуйте, девочки, здравствуй, Софьюшка.

Темноволосая девочка подняла глаза от работы — она сшивала тонкую беличью мездру — и улыбнулась.

— Здравствуйте.

Севастьяна наклонилась над ней.

— Как хорошо получается у тебя, Софьюшка. Как искусно, — хвалила она девочку. — Молодец! А что, не заходил ли к тебе добрый гость? — спросила она, пристально вглядываясь в нежные черты лица.

Есть в нем кое-что от лица Анисима. Только он в бороде, и трудно сказать, подбородок сердечком у Софьюшки от него или…

— Заходил…

— Подарки привез?

— Привез. Платье. И ботинки. — Она выставила ножку в коричневых ботинках, такую маленькую и аккуратную, что просто загляденье.

— Пообещал чего-то?

— Пообещал.

— Чего же он тебе пообещал?

— Он сказал, что это секрет.

— Да разве от меня бывают секреты? — Голос Севастьяны, когда она хотела, наполнялся елеем.

Девочка подняла на нее карие глаза. В них было столько искренней радости, что женщина не сомневалась — Софьюшка поделится с ней секретом.

— Радость удваивается, если ею поделишься с другим. Говори, не бойся. — Она вынула из кармана леденцы, снова заметила черный и кинула его обратно в карман. Остальные протянула ей. — Вот возьми-ка.

Глаза Софьюшки блеснули. Она любила леденчики.

— Он сказал, что у него скоро будет много денег и он меня заберет.

— Вот как? Это хорошо, когда много денег, — заметила Севастьяна. — С ними жизнь идет по-другому.

— Батюшка сказал, что нашел мне маму.

— Маму? — озадаченно переспросила Севастьяна. Вот так новость! — Кто же такая?

— Он сказал, что это пока тоже секрет. Он даже мне его не открыл.

— А он обещал ее показать? — подступила с другой стороны Севастьяна.

— Обещал.

Вот как? Значит, новая мама где-то здесь? Если бы она, допустим, ехала из Вятки или из самой Москвы, то он бы сказал дочери иначе. Мол, вот приедет…

— Хорошие вести, милая. — Севастьяна не лукавила. Для нее и впрямь эти вести хорошие. Они наведут ее на отгадку. — Хотя мне жалко будет с тобой расстаться.