Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна - Страница 7

— Но почему? — не понимала Севастьяна, хотя подозревала в этом условии корысть. Он делал это в пользу младшего. Павла.

— Почему, почему! — Степан сердито махнул рукой. — Неужто не ясно? Зачем ему столько моих денег, если он осунется бездетным?

— А если они родятся через шесть лет? Бывает, дети рождаются и на десятый год после венца, — упорствовала Севастьяна.

— Стары будут оба. Кровь испортится. Пускай жену любит так, чтобы до тридцати своих лет с первенцем управиться.

— Тебе не нравится Мария?

— Мария? — Он умолк. — Мария — картинка. Украсит собой дом. Мария — игрушка. Но не похожа на ту, которая каждый год будет стельная.

— Ты прямо как про корову, — поморщилась Севастьяна. — А зачем чтобы каждый год?

— Вот и ты тоже… Ты не из тех, что стала бы рожать каждый год.

Севастьяна усмехнулась:

— Так что же?.. Жена, по-твоему, только рожать и приспособлена Господом?

— А ты как думала? Не зря китайцы оплакивают смерть не жен, а красивых гетер.

— Но мы же не китайцы. Ты на них прямо помешался.

— Ты бы тоже помешалась, попади туда! — бросил Степан.

— Не попаду.

— Вот и хорошо, что не дано такое увидать женщинам.

— Но ты ведь не был против, когда Федор женился на Марии? — Севастьяна решила вернуться к прежней теме.

— Нет, а зачем? Мужик хочет утолить свою страсть. Благое дело. Но детей придется рожать другой, если она не станет.

— Но он не изменит Марии! — с жаром воскликнула Севастьяна. Она и сама не знала, что настолько сильно полюбила эту девочку.

— Да я и не жду, — спокойно сообщил Степан. — Потому и вношу перемены в дедовы условия о наследстве. Пускай Финогеновых детей делает Павел. — При упоминании имени любимца лицо Степана расплылось, он засиял, будто масленичный блин.

— Ох, несправедлив ты, батюшка, — покачала головой Севастьяна.

— А что же, справедливее будет, если Федор только и станет делать, что валяться со своей красавицей на мягкой перине да мои деньги тратить?

— Но почему ты думаешь, что он не будет их сам зарабатывать? Он весь в тебя. Не чета Павлу.

— Мужик в положении Федора, то есть при хороших деньгах, знаешь когда сам зарабатывает?

— Когда?

— Не когда ему есть на кого их тратить, а когда есть кому оставить. Вот в чем беда-то.

— А Павел…

— Павел моложе Федора, и, заметь, намного. Поскребыш мой дорогой. — Он вздохнул. — Матушка его преставилась раньше срока, я полагаю, потому, как отдала ему все свои последние силы. Она ведь и не встала после родов. Но красавца выродила. Подарочек мне за все про все. Павлу деньги наследные будут гораздо нужнее. Я это точно знаю.

Севастьяна так не думала, но ее ли дело спорить со своим любовником о его домашних делах? Она заставила себя вчитываться в строки завещания, чтобы не упустить ничего важного для Степана.

— А ты сам до этого дошел? — все же не выдержала и спросила она.

— Китайцы надоумили дедову волю чуток подправить.

— Да как же это они сделали?

— Я тебе уже говорил, они считают, что молодость кончается в тридцать лет. Вот я и подумал…

Севастьяна указала на некоторые строки, Степан поправил своей рукой и положил бумагу в шкатулку, в тайник, где хранилось все самое ценное. Хранилась у него там еще одна вещица, которая тешила его душеньку. Сильно раззадоривал его чудной подарок одного китайца. То была шапка с шариком. Толмач пояснил слова китайца, что такие шапки носят у них чиновники с первого ранга по девятый. Когда любезный китаец раскинул перед ним разные, предлагая на выбор, то Степан польстился на ту, что с золотым шариком. Хотелось ему сначала ухватиться за шапку с сапфировым шариком. Но золото… Ох… золото. Оно способно отвратить от красоты ради богатства.

Китаец надел ему на голову эту шапку, а себе — с красивым коралловым шариком и тотчас принялся кланяться. Удивленный Степан позвал на помощь толмача, а тот ему объяснил, что Степан выбрал шапку, сам того не зная, самого высшего, девятого разряда! А его хозяин имел право только на шапку первого. В которой и был. Потому он так горячо и кланялся. Заискивает, пояснил толмач.

— Скажи ему, — велел Степан, — что русский купец нюхом чует все, что высокого полета.

Эту шапку Степан привез с собой и надевал ее ради веселья, когда занимались они своими играми с Севастьяной…

— Ну, кто выше, а? — хохотал Степан, и он на самом деле был всегда выше…

Когда пришел тот миг, когда вынули бумагу и зачитали детям отцовскую волю, они не сильно удивились. Федор усмехнулся — он все же надеялся, что отец поделит иначе то, чем владел. Но не огорчился. Он только что женился и был уверен, что его красавица жена одарит его за отпущенные батюшкой пять лет никак не меньше чем тремя сыновьями. А то и больше, если вдруг родятся близнецы. А ну как три раза по два? То-то батюшка с небес увидит да охнет от зависти.

Так говорил он, шуткой успокаивая, встревоженную Севастьяну, которую вместо отца стал опекать с ее воспитательным домом. Причем отец и об этом позаботился — деньги на содержание дома он заложил в Федорову долю. А если эта доля перейдет к Павлу, то придется домом заниматься брату. Об этом Севастьяна не могла не беспокоиться.

А теперь у Федора остался год. Он к тому же уплывает в Америку.

Севастьяна вздохнула. Она понимала, что Федор старается соломку, как говорится, подстелить, чтобы помягче было падать, если что. Он хочет завязать дела с такими купцами за морем, которые не всем по зубам. И даже если отдаст он наследную долю — то есть все, что пришло ему от отца, — все равно будет при деньгах. Роковой срок, отпущенный Степаном старшему сыну, минет, когда он вернется из дальнего похода.

Риск велик, но таковы Финогеновы.

Севастьяна всегда хорошо чувствовала людскую природу, но еще лучше узнала ее через воспитательный дом. Сироты ведь не с неба падают, их рожают люди. Она узнавала, кто чей, не из простого любопытства, а давно уверовав в истину, что яблоко от яблони недалеко падает.

Занимаясь такими разысканиями, она обнаружила, как много людей завидуют всем Финогеновым, самым удачливым купцам в этих местах. Даже те, кто палец о палец не ударил, чтобы чего-то добиться, и с печи не слез. Не на пустом месте родился Федор, он и сам не стал пустым местом, но зависть к нему родилась с его первым криком и первым вздохом.

Севастьяна приняла за свою жизнь много родов, после которых немало младенцев увезла к себе в дом. Были в этом доме и отпрыски ветвистого рода Финогеновых, в том числе и детки Павла. Недавно последний прибыл — похожий на него, но слишком чернявый, Ванечка. Привезли его из самой Вятки. Говорят, мать у него цыганка. Сама погналась за табором, а мальца кинула.

Теперь ходят про Павла слухи, что он не вылезает из Москвы. Сам он рассказывает, будто возит меха из Вятки на Кузнецкий мост, в дом француженки-шляпницы, которая шьет из этих мехов парижские шляпы.

Она усмехнулась. Ну-ну, если бы дело было в одних шляпах… Привозят купцы на Лалу иные слухи. Нехорошие. Будто в последнее время Павел на всех углах кричит, мол, скоро пристроит все батюшкины денежки… Есть, говорит, куда.

Она встала из-за стола, взяла шкатулку с деньгами, опустила ключи в карман и подошла к подоконнику. Указательным пальцем провела по нему, и гладкая, казалось, доска приподнялась в одном месте. Севастьяна подняла ее выше и спустила шкатулку в тайник. Она сама придумала его и очень была собой довольна. Никому в голову не придет, что тайник прямо на виду. Обычно все ищут в стене или под половицей.

Севастьяна уже почти закрыла тайник, но потом поколебалась и снова открыла. Она вынула одну ассигнацию из уложенных в шкатулку.

Ей часто приходится задавать кое-какие вопросы, а ответы всегда стоят денег. Пускай будут деньги поближе.

Коляска подпрыгивала на неровной дороге, но Лиза не замечала тряски. Сейчас все ее мысли были заняты одним — поскорее увидеть сестру, которая позвала ее.