Белая карта - Черкашин Николай Андреевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/54
• Следующая

«Ветер стих, мы убрали паруса, – писал Колчак, – и на веслах стали пробираться между льдинами. Без особых затруднений мы подошли под самые отвесно поднимающиеся на несколько сот футов скалы, у основания которых на глубине 8 – 9-ти сажен через необыкновенно прозрачную воду виднелось дно, усеянное крупными обломками и валунами. Неподалеку мы нашли в устье долины со склонами, покрытыми россыпями, узкое песчаное побережье, где высадились, разгрузились и вытащили на берег вельбот»

Ничто не выдавало здесь следов Толля. Надо было идти в глубь этой гибельной суши. По счастью, наметанный глаз экспедиционера заметил гурий – рукотворную горку камней, придавливавших медвежью шкуру. На следующий день они наткнулись на обломок весла, торчавшего из груды камней, а в камнях увидели бутылку, из которой вытряхнули листок с запиской Тол-ля и планом острова, где была помечена хижина. Шли к ней торопясь, спрямляя порой путь через лед бухты. Прихваченный летним солнцем ледяной покров разошелся под сапогами Колчака, и тот ухнул в полынью с головой. Его вытащил боцман Бегичев. Возвращаться в палатку лейтенант наотрез отказался. Промокшую одежду сушил на себе, согреваясь скорым шагом по крутизне берега… Наконец увидели хижину, сложенную из плавника и камней, крытую медвежьими шкурами. Подошли с замиранием сердца, ожидая увидеть скелеты, обгрызенные леммингами и песцами. Нашли же – пустоту, забитую лежалым снегом. Разгребли, чем могли, и извлекли ящик с образцами пород, ненужные в дороге вещи, последнее письмо Толля – не жене, – президенту Академии наук. И от письма, и от этой унылой хижины веяло таким самоотречением во имя суровой землеведческой науки, что у Колчака и его спутников невольно повлажнели глаза.

Барон сообщал в письме, что, израсходовав продовольствие, он принял отчаянное решение возвратиться пешком на Новосибирские острова к главному складу, где хранилась провизия. Последняя запись была подлечена концом ноября 1902 года. Оставалось только догадываться, что могла сделать с полуголодными людьми полярная ночь вкупе с сорокаградусной стужей.

Однако надо было знать точно: добрался ли Толль До Новосибирских островов? И Колчак повторил свой немыслимый путь в обратном направлении.

Склад провизии, к которому пробивался барон, оказался никем не тронутым. Спасатели сняли шапки и перекрестились. Прими, Господи, отважные души!

Выждав на острове Котельном, когда замерзнет море, Кслчак в октябре перешел по льду на материк в Устьянск, не потеряв ни одного из своих верных помощников. Всех семерых, целых и невредимых, встретил в Устьянске Оленин, терпеливо дожидавшийся их всю осень. На его отдохнувших собаках два месяца добирались в Якутск, куда и прибыли з январе 1904 года.

Так закончились обе полярные экспедиции, на которые лейтенант Колчак положил без малого четыре года лучшей поры своей жизни.

Лишь спустя несколько лет – уже после русско-японской войны – он обобщит результаты полярных изысканий в печатном труде «Льды Карского и сибирских морей». Это исследование и по ею пору считается классическим по гидрологии Ледовитого океана. В 1928 году американское Географическое общество переиздало его в переводе на английском – «Проблемы полярных изысканий».

Известна ли сегодня эта работа соотечественникам автора? Боюсь, что, как и все, что вышло из-под пера Колчака, она была заточена в какой-нибудь спецхран. Но специалисты знают, должны знать, обязаны знать! Ибо это не досужие записки путешественника и не кабинетные построения теоретика, а живой опыт полярного морехода, положивший начало освоению великой магистрали вдоль северных земель России. И те, кто шел за «Зарей» следом – «Святой Фока» и «Святая Анна», ледоколы Вилькицкого «Таймыр» и «Вайгач», – и те, кто в советское время осваивал стратегический Главсевморпуть, папанинцы и «челюскинцы», вознесенные сталинской пропагандой так, что имена предшественников растаяли в тумане фимиама – все они так или иначе прибегали к ледовой лоции лейтенанта Колчака-Полярного.

За свою подвижническую научную деятельность Александру Колчаку была вручена весьма необычная в мирное время для молодого офицера награда – орден Святого Владимира 4-й степени. Академия наук и императорское Географическое общество удостоили его большой золотой медали, которой до Колчака были награждены всего лишь два исследователя.

Казалось, жизнь его определилась раз и навсегда – гидрографический факультет Морской академии, а там новые экспедиции, новые открытия, новые труды и новые награды…

Однако карьере моряка-ученого не суждено было статься…

Школьная истина о том, что «атом неисчерпаем до бесконечности», воплотилась для меня в этом человеке – Андрее Леонидовиче Ларионове, с его загадочной профессией – «хранителя корабельного фонда» *, с его воистину неисчерпаемой родословной. Продолжатель, старого моряцкого корня, женатый на племяннице «иртышского затворника», последнего гардемарина Пышнова, оказывается, приходился по материнской линии и племянником Федору Андреевичу Матисену, командиру толлевской шхуны «Заря», соплавателю Колчака и даже его командиру по корабельной службе в тех самых первых арктических плаваниях нашего века.

Рассказывая об этом, Ларионов не преминул извлечь один из бесчисленных своих фотоальбомов, и я увидел Колчака таким, каким вряд ли его кто видел, кроме товарищей по походу да обладателя редкого снимка. Попадись этот портрет в тридцатые годы следователю НКВД, уж тот бы точно не заподозрил в этом чернобородом полярнике, облаченном в меховые одежды, будущего Верховного правителя России.

СТАРОЕ ФОТО. В самом деле, трудно узнать в этом джек лондоновском первопроходце адмирала Колчака, знакомого нам лишь по последним сибирским снимкам: усталый адмирал с тяжелым взглядом. Меховой капюшон обрамляет красивое, мужественное лицо, взгляд отрешенный, мягкий, чуть мечтательный и все же твердый.

Еще не пролегли по этому лбу жесткие складки жестоких забот и решений, морщины гнева и отчаяния, еще не обтянуты скулы злой тоской безнадежности, а свет в глазах не выели дымы Порт-Артура, Ирбен, Зонгул-дака, Уфы и Омска…

На втором снимке Колчак сидит в кают-компании «Зари». И опять же никто не узнает в нем будущей грозы самураев микадо и крестоносцев кайзера, янычар султана и красных комиссаров. Сидит некий молодой коротко стриженный человек, врастая черной бородой в полярный свитер. Современное лицо– ни дать, ни взять – молодой физик из Новосибирского академго-родка.

Я приехал в «столицу сланца» из Таллинна на автобусе.

Здесь, на задворках городского тепличного хозяйства, в заброшенном родовом имении, в уголке старинного парка, чернеет осколок Земли Санникова – гранитная глыба символической могилы барона Эдуарда Васильевича Толля.

Земля Санникова… Ее искали парусники и ледоколы – «Седов», «Фрам», «Мод», «Таймыр» и «Вайгач», «Садко», «Ермак» и даже «Иосиф Сталин»… Вплоть до 1954 года.

Старый холостяк Коломейцов женился аж в 42 года на Нине Дмитриевне Набоковой на родной тетке Владимира Набокова, ставшего известным писателем.

Контр-адмиральский чин он получил раньше, чем Колчак – в 1913 году. Однако бывший его соплаватель и вахтенный офицер все же обогнал его в чинах, получив на год раньше второго орла на адмиральские погоны. Коломейцов стал вице-адмиралом всего за две недели до октябрьского переворота.

Он четко шел по строевой линии: после «Зари» командовал ледоколом «Ермак», в Цусиму ушел командиром миноносца «Буйный», потом служил старшим офицером на линкоре «Андрей Первозванный»… Колчак привлек его к строительству парохода ледокольного типа «Таймыр», того самого на долю которого все-таки выпадет открытие подобное так и ненайденной «земли Санникова», то бишь Земли Императора Николая II (Северной Земли).

• Предыдущая
• 25/54
• Следующая