Молот и наковальня - Сваллоу Джеймс - Страница 13

— Где ты? — спросил Наблюдатель.

Неумершая не отвечала, неподвижно стоя у изгиба высокого столба красной породы. Вжавшись в нишу в темноватом камне, она оставалась незаметной и в то же время могла наблюдать за большей частью крепости и ее стен в неглубокой долине. Слабые желтые огоньки возникали за разрушенными стенами, включаемые фигурами в красных плащах. Ряды сверкающих точек постепенно образовывали целую сетку.

Все это что-то значило, но понимание ускользало. Фигура в изорванной одежде выглянула из тьмы. Она имела глуповатый вид и выглядела расстроенной. Осознание смысла происходящего не приходило.

— Отвечай мне! — потребовал Наблюдатель. — Отвечай мне. Отвечай мне.

Ответ потонул в тишине ночи:

— Я делаю то же, что и ты. Наблюдаю.

— Зачем?

— Перестань задавать мне вопросы, на которые, сам знаешь, я не могу ответить. — Наблюдаемая шлепнула себя по грязному худому лицу. — Ты у меня в голове, а значит, видишь пустоты. Прекрати пытаться заставить меня заполнить их твоей ложью.

Наблюдатель притих. Возможно, он размышлял над ее словами, а может, ему просто стало скучно. Такое иногда случалось. Бывало, что голос уходил на долгое время, очень долгое. Порой призрачной фигуре даже казалось, будто она освободилась от него.

Но затем он каждый раз возвращался. В некотором роде он напоминал паразитического клеща, который зарывался в мех подземных грызунов, живших на Севере. Он проникал так глубоко, что его невозможно было полностью вытащить. А хирургическое удаление, вероятнее всего, убило бы хозяина.

Глаза, уставшие и ввалившиеся, снова стали следить за церемонией, проводимой среди обветшалых руин. Облаченные в черную сияющую броню фигуры двигались туда-сюда, красные плащи блестели под светом холодных звезд. Каждые несколько мгновений, когда направление ветра менялось, звуки разносились над дюнами и скалами, достигая укрытия живого призрака. Голоса. Но не такие твердые и нетерпимые, как тот, что доносился из ниоткуда. Мягкие и спокойные, навевающие непонятные воспоминания о прежней жизни. Фрагменты памяти плыли обособленно от настоящего, пытаясь сложиться воедино, узнать церемонию.

Церемония…

Это слово имело определенную важность, но какую, пока неизвестно. Что оно значило? Попытки вспомнить походили на выдергивание стержневых корней кактуса. Они отламывались кусками, цепляясь друг за друга, разрываясь и проливая драгоценную жидкость. Но вместо воды их наполняло что-то другое. Эмоции. Ночной воздух отнимал дыхание, вытягивая заодно ужасный поток скорби. Пальцы сжимались, конечности дрожали, волны чувств прокатывались по всему телу. Наблюдаемая, столь же непостоянная, как изменчивая поверхность дюн, переживала обрывки воспоминаний, но они вспыхивали так быстро, что на них невозможно было сосредоточиться. Они исчезали. Распадались.

— Ты не понимаешь, что делаешь. — Вздорные слова Наблюдателя прожгли сумрак.

Наблюдаемая попыталась не слушать, постаралась сконцентрировать внимание на фигурах среди развалин. Это было важно. Это значило нечто особенное, что-то такое, что можно было понять, только подобрав нужные слова для объяснения, для выражения эмоции.

Но те воспоминания ушли. Упали в пустоты в голове призрака, растворились в черной и глубокой бездне.

— Ты мне отвратительна.

Трясущиеся руки, потрескавшиеся от возраста и долгих лет выживания в засушливой пустыне, поднялись и дотронулись до грязной кожи вокруг впалых глаз. Они стали влажными; мокрые полоски струились по щекам, оставляя линии на въевшейся грязи.

Наблюдаемая моргнула, и зрение расплылось.

— Что это значит?

Жестокий голос ей ответил:

— Это значит, что ты слаба и тебе пора умереть.

Верити встала на рассвете и обнаружила, что ее соратницы-госпитальерки уже вовсю трудятся в установленной во дворе беседке, разбивая полевую медклинику для участников миссии. Она всегда читала по утрам молитвы, но ее внутренние часы еще не привыкли к кавирскому циклу дня и ночи, и месяцы, прожитые на борту «Тибальта» со сменной моделью суток, не способствовали плавному переходу на новый режим.

Двое бригадных рабочих стали первыми посетителями медпункта. Оба несли следы от хлыста дьякона Урии Зейна, который, по-видимому, сильно избил их за какую-то мелочь. Они были раздражительны и хотели поскорее вернуться к своим обязанностям, опасаясь, что Зейн в следующий раз окажется менее снисходительным.

Госпитальерка не заметила, как в какой-то момент задремала под увещевания дьякона, обращающегося к своим подчиненным. Он выглядел неутомимым, в нем пылало рьяное неистовство, проявлявшееся при исполнении церковных гимнов или когда он хлестал электрокнутом. Вдруг встрепенувшись, Верити принесла извинения и покинула беседку, пройдя через прямоугольный двор, чтобы понаблюдать за самим дьяконом.

Зейн толкал плечом массивный кусок обвалившейся каменной кладки, при этом решительно распевая. Вокруг него на жаре трудились сервиторы с пустыми глазами и краснолицые бригадные рабочие. Они расчищали от булыжников основание южной стены, подготавливая для ремонта упавшую секцию парапета.

В других обстоятельствах песнопения Зейна — например, «Молитва к Императору», «Священная Терра, мы умоляем тебя…», «Хвала Трону» и другие — вызывали у Верити прилив религиозной любви. Но каким-то образом сейчас, когда слова вылетали изо рта дьякона подобно очереди пуль, они ранили ее слух и сердце. От двойственности эмоций она испытывала странную неловкость. Впрочем, скоро это стало уже не важно. Пение потонуло в вопле двигателей, когда в долине приземлилась последняя партия лихтеров «Арвус» и шаттлов «Аквила».

Верити посмотрела вверх, прикрыв глаза. Между двумя квадратными транспортниками были натянуты тросы, образующие люльку для небольшой продолговатой капсулы из матовой стали, которая напоминала фюзеляж летательного аппарата или громадную гильзу от снаряда. Там, где возле толстых шлюзовых дверей располагались бронированные окна, в корпусе виднелись специальные отверстия. На поверхности были нарисованы кодовые обозначения, слабо напоминающие цифры, и единственный опознаваемый знак имел форму диска с кибернетическим черепом и шестерней — символ Адептус Механикус.

Зависнув над внутренним двором, челноки опустили капсулу, из которой при приземлении выдвинулось несколько тонких опор. В тот момент, когда стальные лапы коснулись поверхности, по земле под ногами госпитальерки прошла мощная вибрация. Верити не удержала равновесне от неожиданного землетрясения и упала напротив грузовых блоков. Земля под капсулой пошла трещинами. Камни, и без того хрупкие после когда-то прошедшей в монастыре битвы, не выдержали тяжести модуля.

Двигатели «Арвусов» завопили, и поддерживающие тросы забренчали от резкого натяжения. Лаборатория Механикус закачалась по широкой дуге, словно громадное ядро для сноса зданий, и врезалась в высокий цоколь. Верити автоматически пригнулась, когда у нее над головой пронесся огромный блок.

В том месте, где пилоты старались опустить его, внезапно разверзлась карстовая воронка, через которую на мгновение мелькнула часть подземной сети монастыря из мириад усыпальниц и проходов. За ревом двигателей Верити различала крики тех несчастных рабочих, что не успели отбежать и насмерть разбились, упав вниз.

Весь внутренний двор задрожал, когда лабораторию наконец поставили на камни в нескольких метрах дальше; по милости Императора почва там оказалась твердой и устойчивой. Собравшись, Верити решилась выйти из-за грузовых контейнеров и осторожно посмотреть в разлом. Она слышала, как Зейн настойчиво убеждает рабочих оставить упавших на произвол судьбы.

— Госпитальерка! — Она обернулась и увидела, что сестра Имогена пересекает двор. — Держись подальше. Этот участок небезопасен.

— Там могут быть раненые…

Сороритас перебила ее:

— Это может быть умышленная диверсия. — Имогена показала пальцем на лабораторный модуль, вокруг которого занимала позиции группа боевых сестер с болтганами наготове. — Так что держись подальше.