Одиссея мичмана Д... - Черкашин Николай Андреевич - Страница 53

• Предыдущая
• 53/89
• Следующая

Дыры заделали (было две больших), и мы опять посылаем наши снаряды во врага, уже выпустили больше тысячи из главного калибра».

В фундаментальной «Боевой летописи Военно-Морского Флота» упомянуто имя командира «Амгуни», но с искажением – Вильдман. Канонерская лодка под его командованием отличилась при высадке десанта под Стрельной в октябре сорок второго. Еще раньше – в июле-августе – «Амгунь» участвовала в героической обороне Таллинна, а затем совершила беспримерный по опасности переход в Кронштадт в боевом охранении третьего конвоя.

Корабль пережил своего вахтенного начальника на два года.

«13 марта 1949 года, – писал мне в письме Кирилл Николаевич, – отец спешил на дежурство. Надо было успеть на катер, отходящий из Ораниенбаума в Кронштадт, но путь, как назло, преградил остано вившийся товарный поезд. Отец решил пролезть под вагоном, но тут состав тронулся и чем-то зацепил его за хлястик шинели. Шинель была новая, сшитая на заказ, и хлястик держал намертво…

Отец всегда говорил: «Лучше умереть от пули навылет или кирпича, упавшего на голову, но только не от болезней».

ЛОСХ так и не принял, а может, не успел принять в свои ряды скульптора Вальдмана. Не произойди трагическая случайность, и, может быть, через год-другой Николай Фридрихович был бы внесен в списки Союза художников. Изменило ли что-либо это формальное обстоятельство в его жизни? Изменило. Из вечных любителей его произвели бы в профессионалы, каким он, несомненно, и был. А это бы сказалось на посмертной судьбе его произведений. Была бы создана комиссия по творческому наследию, его рисунки, статуэтки, скульптуры попали бы в запасники музеев, художественных галерей… Его бы изучала критика, его бы представляли на всевозможных выставках… Ничего этого теперь нет. Искусство Вальдмана рассеялось и растворилось в жизни – безымянно, как прах индуиста в священном Ганге.

В альбомах филателистов еще отыщется редкая ныне марка со скульптурной группой «Счастливое детство». На плацу Высшего военно-морского училища подводного плавания стоит переехавший сюда из музея монумент «Моряки в гражданской войне» (имя автора, увы, здесь никому не ведомо), в чьих-то квартирах радуют чей-то глаз великолепные фигурки животных, строгие северные акварели Вальдмана. Лишь в одном улыбнулась ему фортуна…

С рук мастеров снимают обычно посмертные слепки. Рука Вальдмана увековечена в памятнике Воровскому близ Смольного. Автор памятника Манизер лепил кисти революционера, глядя на выразительные пальцы своего ученика.

О Николае Фридриховиче Вальдмане, моряке и художнике, можно было бы рассказать и на страницах иной книги, если бы судьба его не перекрестилась с судьбой героя этого романа.

Дело в том, что в конце тридцатых годов здесь, в квартире Вальдманов на набережной Адмирала Макарова, частенько бывал Михаил Домерщиков.

– Для нас с братом, ленинградских мальчишек, – вспоминал, стоя на чугунном балконе с прекрасным видом на Неву, Кирилл Нико лаевич, – Михал Михалыч, Мимка, как звали его в узком кругу, был настоящий морской волк, эдакий джек-лондоновский герой… Седая шевелюра, густые черные брови, мягкий рокочущий голос, трубка, флотский китель… Впрочем, в наш дом он чаще всего приходил одетым в классическую пару, при великолепно завязанном галстуке… В этом костюме он мастерски пародировал манеры английских аристократов и часто смешил всех за столом, вставив в глаз стеклышко импровизированного монокля.

Однажды мы с Колей Шведе, моим сводным братом, затащили Мимку на этот балкончик и упросили его рассказать что-нибудь из своих приключений. Он рассказал нам, как в одном австралийском кабачке его завербовали матросом на парусную шхуну. Шхуна ходила в Новую Зеландию и контрабандой привозила оттуда черное дерево. Соответственно и команда состояла из отпетых пройдох, пьяниц, головорезов. Мимку невзлюбил какой-то ирландец, и как-то ночью, когда на шхуне ставили паруса, он чуть не спихнул его с реи. Они подрались, и потом Михал Михалыч целую неделю держал под подушкой нож и не смыкал глаз: ирландец грозился его прирезать.

В общем, рассказ в духе Джека Лондона. Кстати говоря, они и в самом деле были знакомы – Джек Лондон и Домерщиков! Там, в Австралии, писатель расспрашивал беглого русского мичмана о Цусимском сражении. Ведь Джек Лондон, будучи корреспондентом одной из американских газет, освещал события русско-японской войны и даже побывал на «Варяге», поднятом японцами в Чемульпо.

Мимка вспоминал, что он был большой шутник и иногда появлялся с дамским чулком, завязанным вместо галстука…

На том чугунном балкончике (во время блокады на нем стоял зенитный пулемет), где мальчишки слушали рассказы старого моряка, я узнал от Кирилла Николаевича чрезвычайно важный эпизод из жизни Домерщикова. Та семейная легенда, о которой мне поведал Лебедев, кузен Екатерины Николаевны, – Домерщиков-де спас учителя Сталина, за что и был реабилитирован, – обернулась исто рическим фактом.

В 1908 году в австралийском поселке, где жили рабочие-иммигран ты, вспыхнула эпидемия холеры. Сосед Домерщикова по нарам «виллы «Сибирь» – сорокалетний русский эмигрант Виктор Курнатовский – слег со всеми признаками смертельной болезни. До бли жайшей больницы было пять километров, и Домерщиков дотащил туда на спине своего умирающего соотечественника. Курнатовский выжил…

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Виктор Константинович Курнатовский родился в 1868 году в семье рижского врача. В девятнадцать лет был исключен из Петербургского университета за народническую деятельность. Юноша перевелся в Московский университет, но через год его вообще лишили права обучения в высшей школе за руко водство марксистским кружком. Курнатовского выслали в Архан гельскую губернию. Через семь лет глухой северной ссылки емуудалось эмигрировать в Швейцарию, где он влился в группу «Осво бождение труда». Вернулся в Россию, но вскоре был арестован и сослан – на сей раз в Восточную Сибирь. В 1898 году в Минусинске он встретился с Лениным. По окончании ссылки Курнатовский перебрался в Тифлис (1900 год).

Не прошло и года, как Курнатовского арестовывают в третий раз. Особо опасного политического преступни ка заточили в Метехском замке и после двух лет одиночки выслали под усиленный надзор в Якутию. В 1904 году в Якутске полити ческие ссыльные вступили в схватку с полицией. Руководил «воору женным протестом» неистовый Курнатовский. Его арестовывают в четвертый раз и приговаривают к каторжным работам в Акатуе.

В годы первой русской революции Курнатовский бежит с каторги в Читу, где организовывает Совет рабочих, солдатских и казачьих депутатов, его выбирают в комитет РСДРП(б). Молодой большевик – ему только тридцать пять – возглавляет газету «Забайкальский рабочий», а затем руководит восстанием читинских рабочих. После разгрома «Читинской республики» жандармы хватают Курнатовского уже в пятый раз. Теперь его судит военный суд – смертная казнь! В последний момент виселицу заменили на пожизненную каторгу. Курнатовский понимает, что отныне его место в России только за острожной оградой. Бывший смертник бежит в Японию – можно только догадываться, чего ему стоит этот побег. С японских островов он перебирается в Австралию. В 1910 году тяжелобольной эмигрант приехал в Париж. Тюрьмы, скитания, каторги подорвали здоровье. Курнатовский, которого соратники называли «железным», умер в сорок четыре года на чужбине.

Вот такого человека спас Домерщиков в Австралии. Он вспомнил об этом лишь тогда, когда жизнь загнала его самого в те таежные края, где отбывал ссылку Курнатовский. Написал письмо в Москву с весьма призрачной надеждой: может, зачтется? Зачлось. Сталин чтил Курнатовского, хотя в энциклопедиях того времени его имя и не упоминалось.

Домерщикову везло на любовь красивых женщин и дружбу инте ресных людей. С гражданской войны и до последнего года жизни связывали его тесные узы с одним из самых интеллигентных моряков нашего времени – Евгением Евгеньевичем Шведе…

• Предыдущая
• 53/89
• Следующая